1
5
1
-
http://books.altspu.ru/files/original/84/84/_[650].png
cdedd97a69ff2d5d2e942391803432e3
http://books.altspu.ru/files/original/84/84/_[pdf].pdf
feb8d96a82c8586bcafe0e1f73164bc9
PDF Text
Text
Содержание
�Содержание
Об издании
Основной титульный экран
Дополнительный титульный экран непериодического издания – 1
Дополнительный титульный экран непериодического издания – 2
�Содержание
Министерство образования и науки Российской Федерации
Федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение
высшего образования
«Алтайский государственный педагогический университет»
Т. А. Богумил
РЕГИОНАЛЬНАЯ ЛИТЕРАТУРА:
СИБИРЬ, АЛТАЙ, БАРНАУЛ
Учебное пособие
Барнаул
ФГБОУ ВО «АлтГПУ»
2017
Об издании - 1, 2, 3.
ISBN 978-5-88210-868-6
�Содержание
УДК 821.161.1(571)(075)
ББК 83.3(253=411.2)я73
Б748
Богумил, Т. А.
Региональная литература: Сибирь, Алтай, Барнаул [Электронный ресурс] : учебное пособие / Т. А.
Богумил. – Барнаул : АлтГПУ, 2017. – Систем. требования: PC не ниже класса Intel Celeron 2 ГГц ; 512
Мb RAM ; Windows XP/Vista/7/8/10 ; Adobe Acrobat Reader ; SVGA монитор с разрешением 1024х768 ;
мышь.
ISBN 978-5-88210-868-6
Рецензенты:
Куляпин А. И., доктор филологических наук, профессор (Алтайский государственный педагогический
университет);
Сафронова Е. Ю., кандидат филологических наук, доцент (Алтайский государственный университет)
Учебное пособие представляет собой краткое систематическое изложение основных проблем изучения
региональной литературы. В пособии даны базовые сведения об исторической поэтике «сибирского
текста», истории литературы Алтая, мифопоэтике «алтайского» и «барнаульского текста».
Адресуется студентам-филологам, учителям литературы и всем, кто интересуется литературой
Сибирского региона.
Рекомендовано к изданию редакционно-издательским советом АлтГПУ 23.03.2017 г.
Текстовое (символьное) электронное издание.
Системные требования:
PC не ниже класса Intel Celeron 2 ГГц ; 512 Мb RAM ; Windows XP/Vista/7/8/10 ; Adobe Acrobat Reader ;
SVGA монитор с разрешением 1024х768 ; мышь.
Об издании - 1, 2, 3.
�Содержание
Электронное издание создано при использовании программного обеспечения Sunrav BookOffice.
Объём издания - 1 700 КБ.
Дата подписания к использованию: 12.04.2017
Корректор – И.Ю. Шестухина
Федеральное государственное бюджетное образовательное
учреждение высшего образования
«Алтайский государственный педагогический университет» (ФГБОУ ВО «АлтГПУ»)
ул. Молодежная, 55, г. Барнаул, 656031
Тел. (385-2) 36-82-71, факс (385-2) 24-18-72
е-mail: rector@altspu.ru, http://www.altspu.ru
Об издании - 1, 2, 3.
�Содержание
Содержание
Предисловие
Введение
Глава 1. Поэтика «сибирского» и «алтайского текста»
§ 1. Инвариант «сибирского текста»
§ 2. Историческая поэтика «сибирского текста»
§ 3. Проблема статуса алтайской литературы
§ 4. «Региональные тексты» В. М. Шукшина
Глава 2. Становление литературы Алтая
§ 1. «Золотой век»: Алтай горнозаводской
§ 2. Алтайские самоучки и гости края
§ 3. Крах и реконструкция «культурного поля» до и после ВОВ
§ 4. «Знаковые» имена в поэзии Алтая: «шестидесятники»
§ 5. Современная литература Алтая
Глава 3. «Барнаульский текст и миф»
§ 1. Мифогенные факторы города: имя и место
§ 2. Легенда о Голубой Даме
§ 3. «Доминантные точки» Барнаула
§ 4. «Городские тексты» В. М. Шукшина
Заключение
Библиографический список
�Содержание
Предисловие
Предлагаемая вниманию читателей книга является учебным пособием к курсу по выбору студента
«Региональная литература». Интерес к региональному компоненту литературы в последнее время
можно назвать повсеместным: проводятся конференции, издаются книги, защищаются диссертации.
Успехи сибиреведения отмечены двухтомными «Очерками литературы Сибири» (1982),
фундаментальными сериями «Литературное наследство Сибири» и «Литературные памятники
Сибири». В научный оборот вошли имена многих авторов, собраны и опубликованы ранее
недоступные произведения, систематизирована библиография, описан литературный процесс. На
сегодняшний день факт существования сибирской литературы и «сибирского текста» уже не является
дискуссионным. Наработан внушительный аналитический инструментарий, применимый к анализу
региональной словесности. Среди работ, подводящих итог многолетним исследованиям, назовем
книгу К. В. Анисимова «Проблемы поэтики литературы Сибири XIX – начала XX веков: особенности
становления и развития региональной литературной традиции» (2005).
Алтаеведение развивается в контексте научных достижений сибиреведения. Изучение «алтайского
текста» достигло результирующей фазы, о чем свидетельствует выход пятитомной антологии «Образ
Алтая в русской культуре» (2012). Каждому тому предпослана статья, систематизирующая данные об
основных этапах освоения русскими писателями алтайской темы.
Во введении и первой главе настоящего учебного пособия даны базовые понятия теории
регионализма, вкратце представлена историческая поэтика «сибирского текста», обозначены
составляющие «алтайского текста». Вторая глава содержит обзор истории литературы Алтая. В третьей
главе предмет изучения сужен до столицы Алтайского края. Исследование «барнаульского текста и
мифа», начатое В. В. Десятовым и А. И. Куляпиным статьей «Барнаульский миф в русской
литературе» (1997), с тех пор не особенно продвинулось. Возможно, проблема кроется в самом
материале, не столь представительном, как, например «локальный текст» Москвы или Петербурга. В
пособии сделана попытка расширить границы знакового пространства Барнаула.
Вопросы, расположенные в конце каждой главы, помогут студенту сконцентрироваться на главном и
проверить себя в процессе самоподготовки. Списки рекомендуемой литературы содержат базовые для
понимания темы источники.
�Содержание
Введение
Изучение региональной словесности происходит в контексте взаимного интереса литературоведения и
географии. Освещение различных аспектов региональной литературы закономерно привело к
созданию новых методологических подходов («локалистика», «регионалистика», «геопоэтика»,
«гуманитарная география», «метагеография» и др.). Основные положения, касающиеся границ
исследуемого объекта, его специфики, понятийного аппарата могут быть проиллюстрированы при
помощи инфографики.
Согласно системной концепции литературы мировая литература выступает как «макросистема»,
состоящая из «подсистем» – национальных литератур. В свою очередь региональные литературы
являются «подсистемами» литературы отдельной нации (рис. 1). Тем самым, «общерусская литература
как система складывается из многообразных и нередко разнородных явлений, к которым относятся и
“местные литературы”» [Одиноков, 2008, с. 445].
Рис. 1. Системный подход к литературе
Следует отметить, что некоторую невнятицу в эту стройную композицию вносит термин «регион». Он
обозначает обширную территорию, обладающую некоей общностью естественных и исторически
сложившихся особенностей, отличающих этот район от другого (рис. 2). В широком значении регион
может соответствовать нескольким странам (Запад / Восток, западно- / восточноевропейский,
ближне- / дальневосточный, т. д.), т. е. включать в свои границы несколько национальных литератур. В
узком понимании регион является частью какой-либо страны. Именно этот смысл востребован, когда
мы говорим о Сибирском регионе. Изначально Сибирью именовалась гигантская область Северной
Азии, от Урала на западе до Тихого Океана на востоке, включающая современные территории северовостока Казахстана и российского Дальнего Востока. Об уникальной совокупности природных,
исторических, мифопоэтических характеристик этой территории речь пойдет речь в главе 1.
�Содержание
Рис. 2. Три «О» региона
Региональная литература входит в систему национальной словесности. «Национальной» значит
выражающей самосознание, характер нации, написанной на общенациональном языке. Несмотря на
то, что в Сибири проживают представители свыше 35 народностей, в том числе автохтоны, уже около
400 лет Сибирь является «русифицированной» (в XVI в. началась планомерная колонизация земель
Зауралья). Соответственно, хотя в этом регионе существует литература, принадлежащая различным
национальным языковым группам, предметом исследования является русская и русскоязычная
литература Сибири как неотъемлемая часть русской литературы в целом.
Следует различать понятия «региональная литература» и «культурное гнездо», выдвинутое
Н. К. Пиксановым в начале ХХ века. С возвышением Москвы центростремительные силы постепенно
перетягивали культурных деятелей, в т. ч. писателей, в столицу. «Сильная» позиция Москвы, а позднее
и Петербурга, укреплялась существованием «областных культурных гнезд», т. е. очагов культуры в
некоторых дворянских усадьбах, монастырях, учебных заведениях, селах, городах, областях. «Гнездо»
представляет собой «сплав ландшафтно-природных, исторических, эстетических, религиознофилософских явлений, традиций и тенденций», требующий системного изучения, которое учитывало
бы «социально-исторический фактор, географическое положение, развитие местного просвещения,
науки, печати, издательского дела, искусства, литературы» [Чащина, 2004, с. 4–5]. «Задача «культурных
гнезд» виделась Н. К. Пиксановым в подготовке «птенцов», местных талантов, к миграции в столицу.
Сибирь занимает более высокий уровень, нежели «культурное гнездо», является системой,
включающей в себя эти элементы (рис. 3) [Чмыхало, 1992, с. 29], «ибо во все времена своего
существования, кроме конца XVI – первой половины XVIII вв., когда Сибирь была единой
провинцией, тяготевшей к Тобольску, она имела целый ряд сменяющих друг друга или параллельно
существующих культурных центров <…> …которые, как представляется, не тяготели друг к другу, а
только непосредственно к общерусскому центру, имея при этом уникальную местную специфику:
Колывано-Воскресенские горные заводы и Тобольск конца XVIII в., Иркутск и Тобольск первой трети
XIX в., Томск и Омск второй половины XIX в. и др.» [Алексеев, 1997, с. 8].
�Содержание
Рис. 3. Место «культурных гнезд» в системе литературы
Основные трудности в вычленении предмета исследования литературоведческой локалистики
вытекают из совпадения национальной и региональной литератур по материалу (языку) и
периодизации (хотя периферийная литература, в целом, запаздывает). Историю поисков достаточных
оснований для выделения региональной литературы осветил К. В. Анисимов в работе «Проблемы
поэтики литературы Сибири XIX – начала XX веков» (2005). Главные критерии идентификации
региональной литературы отражены в схеме (рис. 4).
Рис. 4. Критерии идентификации
В литературоведении 1920–1980-х годов абсолютизировался то критерий места – биографической
связи автора с пространством, то тема – географически окрашенный мотиво-образный комплекс
(«местный колорит», «региональный код»). В круг региональной словесности вовлекались либо
произведения, написанные на любую тему, но уроженцами края, либо посвященные региону, но
написанные кем угодно.
В современном литературоведении на первый план вышла «личность писателя, его самосознание, т.е.
стремление ассоциировать свою деятельность с регионом, соотносить свою биографию с его
исторической судьбой» [Анисимов, 2005а, с. 14]. Региональная ментальность, по удачной
формулировке М. Д. Махлина, «характеризуется не географическим местоположением ее носителей, а
комплексом социально-генетических черт, проявляющихся в мышлении, поведении, ценностных
ориентациях и т. п.» [Цит. по: Серебренников, 2002, с. 6]. Следовательно, стихотворения ссыльных
декабристов, сохранивших европейское самосознание, региональными произведениями назвать
нельзя. Напротив, творчество В. М. Шукшина, ставшего знаменитым после отъезда с малой родины,
можно считать явлением сибирской литературы.
�Содержание
Изначально колонизируемая Сибирь воспринималась писателями европейской части России «извне»,
подвергалась мифологизации (ад/рай). Появление нового субэтноса (сибиряков) сопровождалось
формированием регионального самосознания и появлением «внутренней» точки зрения на
пространство, сменой ракурса его восприятия: не «чужое», но «свое» (рис. 5).
Рис. 5. Условие формирования регионального самосознания
Появление регионального литературного процесса за Уралом датируется концом XIX века и
увязывается с идеологией областников (Г. Н. Потанина, Н. М. Ядринцева), успевшей выразиться в
основном в публицистике. Вектор общественной и творческой деятельности уроженцев Сибири
середины XIX – начала ХХ вв. в первую очередь задавался задачами регионального самоопределения:
выражать «нужды Сибири», исследовать «сибирский характер». Происходило упрочнение статуса
сибирской литературы как подсистемы литературы общерусской.
Очевидно, следует учитывать взаимодополнительность всех критериев идентификации региональной
словесности. Акцент на географической привязке текста может быть истолкован, следуя двуединой,
материально-идеальной, природе пространства. Физическое пространство выступает местом
рождения, жизни, временного пребывания, смерти автора; пространством, где произведение пишется
и печатается; источником «материала» для творчества. Идеальное пространство – категория духовной
жизни, продукт художественной мысли. Это совокупность мнений об определенном месте (тема),
образ локуса (миф), самосознание себя как сына своей «малой родины», ее представителя и
выразителя.
Идеальная модель регионального писателя реализует биографическую и личностную связь с местом,
подкрепленную текстами об этом месте. К претворению подобной культурной модели стремились
областники. Максимально приближаются к ее воплощению писатели выдающиеся, классики, чьи
имена со временем становятся «визитными карточками» пространства, метонимически замещают всю
сибирскую и/или алтайскую литературу. Имя «знакового» писателя инкорпорируется в
топонимический текст города и края. Например, театр драмы им. В. М. Шукшина, АКУНБ
им. В. Я. Шишкова, библиотеки им. Н. М. Ядринцева, В. М. Башунова, улицы им. Л. С. Мерзликина,
П. А. Бородкина и т. д. Так географическое пространство Барнаула мифологизируется, заселяется
«гениями места», становится пространством виртуального некрополя.
Между тем реальное литературное пространство населено не только образцовыми региональными
писателями, но и авторами т. н. «второго ряда», и непрофессиональными мемуаристами,
автобиографами и пр. (рис. 6).
�Содержание
Рис. 6. Типология региональных писателей
Важный вопрос, решаемый современной регионалистикой, – ценностный отбор художественных
произведений. Если исключать из сибирской литературы писателей, уехавших из Сибири и ставших в
ряд классиков мировой литературы (например, Г. Д. Гребенщиков, В. М. Шукшин), то тогда
качественный уровень региональной литературы, несомненно, низок. Такой подход неправомерен,
поскольку «судьбу родного, кровно близкого им региона писатели осмысляют вширь и вглубь при
некотором отдалении и при обязательном сохранении душевной связи с малой родиной» [Казаркин,
2003, с. 114]. «Вершинные» авторы вливаются в фонд общерусской и мировой литературы, продолжая
иметь региональное значение. Впрочем, основной культурный слой «местной литературы» составляют
«таланты обыкновенные», которые, по наблюдению критика В. Г. Белинского, наиболее отчетливо
воплощают патриотическое местное самосознание и колорит (язык, быт, нравы людей, природноисторические особенности и т. п.) [Одиноков, 2008, с. 449]. Можно констатировать, что в сферу
изучения локалистики вовлекаются маргинальные, периферийные литературные факты, в которых
эстетическая функция заслоняется другими: региональной самопрезентацией и сохранением
самоидентичности.
Перенос акцента с художественных достоинств на территориальную специфичность нагляден в модели
местной литературы, созданной В. В. Дубровской (рис. 7).
�Содержание
Рис. 7. Модель региональной литературы
Критерием дифференциации авторов является их участие в местном литературном процессе. Центр
занимают «писатели, включенные в региональное внутреннее поле <…>. …члены местных
писательских организаций различного типа, активные участники регионального литературного
процесса. Второй круг образуют писатели-маргиналы. Окружность, которую представляет им данная
схема большей длины, чем первая, но литераторов, образующих ее меньше, они отстоят дальше друг от
друга, подчеркнуто одиноки, и, как правило, не организованы. В то же время они реально зависимы от
объективных отношений сил, которые формирует региональное литературное поле. Третий круг –
«блудные сыны», не участвующие в региональном процессе постоянно, но хотя бы однократно
изданные здесь, что дает основание упоминать их имена при обращении к вопросам литературного
регионализма» [Дубровская, 2006, с. 102].
Пример писателя-маргинала – Б. В. Капустин, который жил и печатался в Барнауле, но в литературных
мероприятиях города почти не фигурировал, в произведениях к «малой родине» никаким образом не
обращался. Физически пребывая в границах края, творческим пространством он сделал большую
литературу. К «блудным сынам» относятся писатели, добившиеся успеха за пределами региона,
опубликованные на родине уже состоявшими профессионалами: В. М. Шукшин, В. С. Золотухин, И. Ф.
Жданов, А. В. Еременко. В связи с ними возникает феномен «возвращенной литературы» на
региональной почве [Дубровская, 2006, с. 100–101].
Региональная самопрезентация строится на воплощении в художественном произведении уникальных
характеристик области, которые можно свести к трем тематическим блокам: природа, история, этнос
(рис. 8).
�Содержание
Рис. 8. Главные темы региональной литературы
Фундаментальное исследование национальных образов мира, проведенное культурологом Г. Д.
Гачевым, позволило ему сделать вывод: «Первое, оче-видное, что определяет лицо народа, – это
ПРИРОДА, среди которой он вырастает и совершает свою историю. Она – фактор постоянно
действующий. Тело земли – лес (и какой), горы, пустыня, тундра, вечная мерзлота или джунгли, климат
умеренный или с катастрофическими изломами (ураганы, землетрясения, наводнение, засуха,
пожары…), животный мир, растительность – все это предопределяет и род труда, которым здесь надо
заниматься населению (охота, бортничество, кочевье, скотоводство, земледелие, мореплавание,
торговля, промышленность...), и образ мира: устроен ли Космос как мировое яйцо, мировое древо <…
>; каковы тут священные животные <…>. Здесь коренится и образный арсенал национальной
культуры (архетипы, символы), метафорика литературы, сюжеты искусства <…> Природа определяет и
цветовую символику» [Гачев, 2008, с. 28–29]. Люди, осваивающие новое пространство, изменяя
природу, творя историю, неизбежно меняются сами. Так сформировался сибирский субэтнос.
Специфические для какого-либо региона темы максимальное воплощение получают в периферийных,
в плане художественности, жанрах: очерк (природоведческий, исторический, этнографический),
краеведческий рассказ, мемуары и родословные старожилов и т. п. Как и в случае с писателями
«второго ряда», здесь эстетическая функция произведения вытесняется репрезентативной.
На настоящий момент оформилось несколько дисциплин, каждая из которых выделяет один из
ракурсов идентификации региональной словесности (рис. 9).
Рис. 9. Литературоведческие дисциплины
Предмет
исследования
литературного
краеведения
–
вся
совокупность
литературных
и
�Содержание
окололитературных фактов, связанных с данным местом. Примерные темы краеведческого
исследования: ссыльные литераторы на Алтае, Ф. М. Достоевский в Барнауле, В. В. Бианки в Бийске и
т. п.
История литературы изучает литературный процесс, главная условие возникновения которого в
региональной словесности – становление регионального самосознания, сибирского, в нашем случае,
взгляда на мир. Темами изучения могут стать жизнь и творчество местного писателя, литературная
жизнь в регионе и пр.
Геопоэтика вырастает из традиции исследования «локальных» текстов («петербургский»,
«московский», «усадебный», «провинциальный», «сибирский», «алтайский» и т. п.). Ее цель –
реконструкция структурно-семантических особенностей созданного в художественном произведении
пространства, чьи параметры запрограммированы личностью автора, реальным ландшафтом,
культурно-исторической памятью, мифопоэтической семантикой данной территории.
Совпадение интересов истории и теории литературы лежит в области исторической поэтики,
предметом изучения ставящей генезис и развитие поэтики (совокупности свойств и закономерностей)
региональной литературы как подсистемы общерусской литературы.
Вопросы:
1. Какие критерии позволяют выделить сибирскую литературу как региональную подсистему
общенациональной литературы?
2. Является ли литература Крыма, Урала, Дальнего Востока – региональной? Аргументируйте свой
ответ.
3. Что такое «культурное гнездо»? Можно ли назвать таковым Барнаул начала XIX века?
4. На каких основаниях и каким образом можно классифицировать региональных писателей?
5. Какие темы наиболее востребованы региональной литературой?
6. Какие жанры
самобытности?
литературы
максимально
приспособлены
для
проявления
региональной
7. Какие ракурсы изучения региональной литературы сложились в современном литературоведении?
Список рекомендуемой литературы:
1. Алексеев, В. Н. Концепт «культурное гнездо» и региональные аспекты изучения духовной культуры
Сибири [Текст] / В. Н. Алексеев, Е. И. Дергачева-Скоп // Материалы I Сибирско-Уральского
исторического конгресса. – Тобольск, 1997. – С. 3–8.
2. Анисимов, К. В. Проблемы поэтики литературы Сибири XIX – начала XX веков: особенности
становления и развития региональной литературной традиции [Текст] / К. В. Анисимов. – Томск : Издво Томск. ун-та, 2005a. – 304 с.
3. Дубровская, В. В. Литературный регионализм: к определению содержания понятия [Текст] / В. В.
Дубровская // Региональный компонент в школьном образовании. – Барнаул, 2006. – С. 97–102.
�Содержание
4. Казаркин, А. П. Проза Сибири в ХХ веке [Текст] / А. П. Казаркин // Сибирь в контексте мировой
культуры: опыт самоописания : коллективная монография / сост., науч. ред. А. П. Казаркин. – Томск,
2003. – С. 97–118.
5. Одиноков, В. Г. Творчество писателя и литературный регионализм [Текст] / В. Г. Одиноков //
Поэтика русской литературы в историко-культурном контексте. – Новосибирск, 2008. – С. 443–454.
6. Серебренников, Н. В. Проблемы и перспективы русской провинциальной литературы [Текст] / Н. В.
Серебренников. – Великий Новгород : Изд-во НовГУ им. Ярослава Мудрого, 2000. – 86 с.
�Содержание
Глава 1. Поэтика «сибирского» и «алтайского текста»
§ 1. Инвариант «сибирского текста»
§ 2. Историческая поэтика «сибирского текста»
§ 3. Проблема статуса алтайской литературы
§ 4. «Региональные тексты» В. М. Шукшина
�Содержание
§ 1. Инвариант «сибирского текста»
Идея, образ, семантический ореол различных локусов формируется исторически. Отнюдь не любой
регион играет особо значимую роль в судьбе народа и нации [Одиноков, 2008, с. 447–448]. «Русская
история есть, в сущности, история непрерывно колонизирующей страны» (М. К. Любавский). Поэтому
не удивительно, что максимально важной для России является завоеванная периферия: Финляндия
(Петербург), Крым, Кавказ, Урал, Сибирь (рис. 10). Каждый из этих регионов соотносится с
историческим центром, Москвой, как «чужое» пространство, надлежащее стать «своим», и потому
активно осмысляется культурой, стимулирует появление «текстов» о себе [Анисимов, 2007, с. 60–61].
Рис. 10. Центр и периферия, «свое» и «чужое»
В работах Ю. М. Лотмана, В. И. Тюпы сформулирован инвариант «сибирского текста», предпосылки
которого кроятся в исторической роли Сибири как места ссылки и каторги. «Чужое» пространство
описывается инфернально холодным, пыточным, ассоциируется с загробным миром: «Уникальное
взаимоположение геополитических, культурно-исторических и природных факторов привело к
мифологизации Сибири как края лиминарной полусмерти…» [Тюпа, 2002, с. 28]. Описание пути в
«страну мертвых» строится в литературе по модели инициации, причем «...сюжетное звено: смерть –
ад – воскресение в широком круге русских сюжетов подменяется другим: преступление (подлинное или
мнимое) – ссылка в Сибирь – воскресение» (Курсив автора. – Т. Б.) [Лотман, 1997, с. 723–724].
Пребывание в Сибири описывается как символическая «смерть» (страдание, болезнь, пр.). В
творчестве Ф. М. Достоевского, Л. Н. Толстого Сибирь резко противопоставлена суетной обыденной
жизни, обладает «исключительным потенциалом очищения и преображения личности», «отменя[ет]
власть законов общества и возвраща[ет] человека к изначальным, божественным законам» [Разумова,
1999, с. 40].
В творчестве Н. А. Заболоцкого, пережившего лагеря Сибири и Дальнего Востока, есть стихотворение
«Это было давно» (1957), воплощающее приметы «сибирского текста». Маркером географической
приуроченности произведения является письмо поэта сыну, где он описывает реальный случай,
давший сюжетную канву стихотворения. Встреча на кладбище со старушкой, похоронившей двоих
сыновей, принятие поминальной пищи, откровение: «Видишь, сколько на свете у людей горя. И всетаки они живут и даже как-то умеют другим помогать. Есть чему поучиться нам у этой старушки,
которая соблюдая старый русский обычай, подала свою поминальную милостыню мне» [Заболоцкий,
1984, т. 3, с. 391]. Голодная худоба, злость подходящего к воротам кладбища лирического субъекта
обозначают лиминальный, переходный этап его жизненного пути. Невидимая поначалу старушка
�Содержание
благодаря эпитету могилы, с которой она поднимается, – «сырая» (ср. в фольклоре «Мать – Сыра
Земля») – воплощает архетип Матери / Земли / Родины, единства жизни и смерти. Исполнение
поминального обряда, дарение культовой еды (лепешки из зерен и яйцо) несет семантику возрождения.
Откровение милосердия и принятие жизни во всей ее полноте приходит к лирическому субъекту как
апокалипсис его прежнего мировоззрения: «И как громом ударило / В душу его, и тот час / Сотни труб
закричали / И звезды посыпались с неба». Лирический субъект переживает символическую смерть и
возрождение. Тайное знание в процессе обыденной жизни оказывается забытым, оно доступно
«только стары[м] люд[ям] и дет[ям]», находящимся у черты между жизнью и смертью. А также тому, кто
был в пороговой ситуации, – (сибирском) мире мертвых.
Человеческое мышление бинарно, радикально иной мир в мифопоэтическом сознании, как правило,
амбивалентен. Закономерно, что наряду с «негативным» вариантом «сибирского текста» существует его
«позитивный» вариант. Истоки этого варианта лежат в историческом сюжете колонизации Сибири как
благого, изобильного, эдемского пространства. В дальнейшем – в религиозной (старообрядчество,
поиски Беловодья) и социальной утопии (отсутствие крепостного права). Ритуальная схема
инициации в таком контексте не работает. Символическая «смерть» локализуется в европейской
России, перемещение в Сибирь ассоциируется с жизнью, земным эдемом. Так, в пьесе М. Горького
«На дне» Лука советует Пеплу идти в Сибирь, «после чего дает Сибири стереотипно-идиллическую
характеристику. “А хорошая сторона – Сибирь! Золотая сторона! Кто в силе да в разуме, тому там – как
огурцу в парнике!”» [Анисимов, 2007].
Сюжетным инвариантом позитивной и негативной модели «сибирского текста» является «ситуация
“перехода” в terra incognita, подразумевающая богатый выбор перспектив для героя – от гибели до
духовного перерождения» [Анисимов, 2007, с. 75]. Именно поэтому географическая граница,
разделяющая Европу и Азию – Уральский хребет – мифопоэтически осмыслялась как «ворота» в иной
мир (ад/рай) и сопровождалась «обрядами перехода». Идеологический инвариант «сибирского текст» –
«ощущение новизны исторического опыта, который давало русскому обществу столкновение с
сибирскими реалиями» [Анисимов, 2007, с. 64].
Народ, видоизменявший новый ландшафт, ответно преображался в новый субэтнос – сибиряков. Со
временем появился писатель-сибиряк, для которого пространство родины, конечно, не было «чужим».
Сформировалась «внутренняя» точка зрения на Сибирь, в рамках общенациональной литературы
появилась региональная. Главный структурно-семиотический параметр сибирской литературы –
«ситуация отдаленности от культурного центра» (Москвы, Петербурга) – между тем оставался
неизменным. Периферийное положение заставляло писателей «вырабатывать способы
самоопределения относительно Сибири (как правило, в рамках антитезы “покинуть – остаться”) и,
соответственно, избирать те или иные приемы ее художественного воспроизведения» [Анисимов,
2005b, с. 3].
�Содержание
§ 2. Историческая поэтика «сибирского текста»
История литературы Сибири состоит из чередования периодов расцвета и крушения регионального
«культурного поля»1. Основные этапы следующие:
●
XVII в. Тобольское летописание;
● XVIII – начало XIX в. Сентиментализм, романтизм (декабристы); предобластничество (П. А.
Словцов, П. П. Ершов);
●
середина – конец XIX в. Областничество (Г. Н. Потанин, Н. М. Ядринцев);
●
начало ХХ в. – «Младшие» областники (Г. Д. Гребенщиков, А. Е. Новоселов);
● конец ХХ в. – «Деревенская проза» (В. П. Астафьев, В. И. Белов, В. Г. Распутин), творчество
В. М. Шукшина.
Процесс «идеологического и семиотического конструирования» Сибири описан красноярским ученым
К. В. Анисимовым [Анисимов, 2005а, 2006]. В его работах представлен генезис и преемственность
системы ключевых категорий сибирской литературы (автор, персонаж, пейзаж, сюжет) на разных
этапах становления сибирской словесности.
На самом раннем, средневековом, этапе были созданы «прецедентные» произведения, образцовые для
дальнейшей традиции «сибирского текста». Позитивный канон создавался в XVII в. летописанием,
инициированным Тобольским архиерейским домом. Жанр летописи, наделенный историкоюридическими функциями, был призван укрепить центральную власть в колонизируемых землях.
Вслед за летописцами писатели XVII века рассматривают экспедицию казачьего атамана Ермака
Тимофеевича (1532(?)–1585) как главное событие всей сибирской истории, предопределенное
божественной волей. «Богоизбранное» войско, перейдя границу Уральского пояса, с легкостью
завоевывает «грешную» языческую землю, дабы ввести ее в состав Святой Руси путем
христианизации. «Чужой» этнос представлен «диким», «басурманским», звероподобным, тогда как
ценность новоприобретенной территории доказывается идиллически изобильными списками
представителей флоры и фауны, рек, городов, острогов [Чмыхало, 2002]. Тезисно поэтика летописей
может быть представлена так:
●
Автор – летописец;
● Сюжет – провиденциальный поход Ермака как апостольская миссия распространения
христианства;
●
Герой – апостол, миссионер;
●
Этнос – «чужие» звероподобные язычники;
●
Пейзаж – гиперболизированный, мифологизированный «райский».
Информацию о Ермаке ввели в общероссийский научный и читательский оборот Г. Ф. Миллер
(«История Сибири», 1750) и Н. М. Карамзин («История государства Российского», 1821). Казачий
атаман и его войско пошли на службу к торговым людям Строгановым, чтобы охранять границы
1
Термин социолога П. Бурдье, создавшего теорию полей. Применительно к литературному
регионализму употреблен С. Рыженковым. См.: [Рыженков, 2000].
�Содержание
русских поселений за Уралом от набегов татар. Ермак был умелым предводителем, вел
освободительную политику по отношению к покоренным ханом Кучумом племенам, что позволило
ему в 1582 году завоевать столицу Великого ханства, названную им Сибирь. На пике военного успеха и
славы Ермак попал в засаду и бурной ночью утонул в притоке Иртыша. Роковую роль при этом, якобы,
сыграли металлические латы, подаренные атаману Иваном IV в знак благодарности за присоединение
Сибири.
Ермак стал национальным героем, воспетым в народном эпосе, исторических песнях. В фольклоре
фигура казачьего предводителя подверглась контаминации с образами разбойников, бунтарей
(Стенькой Разиным и Емельяном Пугачевым) и царя Ивана Грозного (сюжет о взятии Казани).
«Ермаков сюжет» как область «восприяти[я] и интерпретации истории покорения Сибири и гибели
Ермака» [Янушкевич, 1997, с. 41] вошел в репертуар основных сюжетов русской литературы.
Контрастный переход от славы и побед к поражению и смерти на вершине удач, трагическая роковая
предопределенность, социальный протест, оппозиционность обществу и власти, вольность,
нравственное преображение, раскаяние «разбойника» и прощение царем, экзотический сибирский
хронотоп – все это давало богатую пищу воображению романтиков [Манн, 2007, с. 322–326]. Поэтика
«сибирского текста» в фольклоре и романтических произведениях представлена следующим образом:
●
Автор – народ; писатель-романтик;
●
Сюжет – поход Ермака как искупительная миссия;
●
Герой – кающийся разбойник;
●
Этнос – враждебный иноверец, «тать»;
●
Пейзаж – «бурный» (см. [Эпштейн, 1990, с. 144–148]).
Рассмотрев бытование сюжета о Ермаке от истоков вплоть до середины XIX века, К. В. Анисимов
резюмирует: «В фольклоре Ермаков сюжет стоял у основ формирования исключительно важной в
контексте народной культуры темы вольницы, демократического протеста. Древнерусская книжность
обогатила исходную структуру сюжета мотивами христианского подвижничества. Поэзия романтизма
нашла в Ермаке романтического героя, способного в противостоянии роковой доле проявить качества
выдающейся исторической личности. В региональной словесности Сибири, расценивавшей поход
казаков 1581 г. как начало истории края, образ Ермака мог быть, с одной стороны, продуктивной
идеологемой, своего рода «первомоделью» сибиряка – отважного и независимого авантюриста. С
другой стороны, обращаясь к получившей всероссийскую известность теме завоевания Кучумова
ханства, сибирский автор мог видеть в ней знак неповторимости истории русского Востока. <…> …
основа сюжетной структуры почти всегда оставалась неизменной. В самом общем виде она предстает
как последовательность мотивов выхода героя вовне / преодоления преграды (границы), обретение
нового качества личности: в фольклоре – царственного, а в древнерусских памятниках – сакрального
статуса. Областная культура дополняет этот спектр вариантов идеей появления сибиряков, новой
разновидности русского народа, склад характера и традиции которых во многом производны от
культурного облика казаков эпохи Ермака» [Анисимов, 2005b, с. 94–95].
Другой прецедентный для сибирской словесности источник XVII в. – «Житие протопопа Аввакума, им
самим написанное» (1673). Этот текст задал негативный канон «сибирского текста», оказавший
влияние на всю последующую литературу о сибирской ссылке и каторге. Подвергаемый репрессиям со
стороны государства и церкви, глава старообрядческой оппозиции Аввакум Петров (1620–1682) в
своей автобиографии, несущей отчетливые признаки агиографии и исповеди, объединил темы
«гиблого места», инициации и богом предопределенного «крестного пути» («христологическая
�Содержание
инициация»). Фигура протопопицы, разделившей с мужем все невзгоды ссылки, стала поведенческим
образцом для жен декабристов и их литературных образов. Поэтика «сибирского текста», задаваемая
«Житием…» выглядит так:
●
Автор – ссыльный;
●
Сюжет – крестный путь;
●
Герой – ссыльный, героиня – жена, следующая за мужем;
● Пейзаж – гиперболизированный, мифологизированный «инфернальный», экстремально холодный и
пустынный, карающий.
Древнерусская литература Сибири, создав и упрочив канон «сибирского текста», просуществовала
более ста лет. Затем последовало крушение регионального культурного поля: «…линия этой
преемственности прервалась, литературная работа стала уделом одиночек, а Сибирь, начав
расцениваться как культурная пустыня, добавила к своему мифологизированному образу еще один
малоприятный оттенок» [Анисимов, 2005а, с. 5].
В произведениях писателей конца XVIII – начала XIX вв. мифологизирующая поэтика «сибирского
текста» дополняется позитивными научными наблюдениями, впервые зафиксированными в отчетах
путешественников, письмах декабристов и местных уроженцев. В первую очередь это относится к
реалистичным описаниям пейзажа и природно-климатических условий. Исконные жители Сибири,
между тем, подвергаются «руссоизации», воплощают образ «естественного» человека. Возникший к
тому времени субэтнос сибиряка, происходящий из староверов-крестьян и казаков, идеологизировался
как воплощение иконного русского человека, не испорченного цивилизацией, церковными реформами
и крепостным правом [Анисимов, 2009]. Соответственно меняется и поэтика:
●
Автор – столичный житель;
●
Сюжет – путешествие с познавательной или просветительской миссией;
●
Герой – ученый-просветитель, путешественник;
●
Этнос – идеализированный «дикарь»; колонист-старожил, идиллический хранитель Святой Руси;
●
Пейзаж – реальный.
На формирование сибирской интеллигенции существенно повлияли декабристы. Запрет на
публикации любых произведений декабристов исключил их воздействие на собственно региональную
словесность. Однако ссыльные революционеры сыграли важную роль в повышении культурного
уровня местного общества. Сама биографическая ситуация ссылки в Сибирь выдающихся столичных
представителей в русской классической традиции XIX в. связала регион с сюжетом о нравственном
преображении, воскресении героя.
Вершинным этапом становления культурного поля стала деятельность областников, предтечами
которым объявлялись писатели XVIII – первой половины XIX вв. П. А. Словцов и П. П. Ершов. Во
второй половине XIX столетия Г. Н. Потаниным и Н. М. Ядринцевым, главными культурными
героями Сибири, были выработаны первые представления о региональном литературном процессе.
Литература Сибири укоренялась в средневековых летописях и исторических песнях, посвященных
Ермаку. Благодаря областникам существование сибирской словесности стало общепризнанным. Борьба
за «выращивание» и сохранение местной культуры актуализировала патриотический сценарий
возвращения интеллигента после обучения в столице на родину – мотив «возвращения блудного
�Содержание
сына», воплотившийся в жизни и творчестве областников. Чувства писателей и их героев
раздваивались: с одной стороны, скука в «глуши» и мечты о столице, с другой – пребывание в центре
омрачает тоска по родине. Эти эмоции привели к созданию в сибирской словесности антитетичной
пары героев: «патриота» и «экстерриториала» [Анисимов, 2006, с.145–147]. Поэтика «сибирского
текста» в интерпретации областников получает следующий вид:
●
Автор – местный уроженец, сибиряк;
●
Сюжет – возвращение интеллигента после обучения в столице на родину;
●
Герой – «патриот» vs. «экстерриториал»;
● Пейзаж – достоверный «местный колорит», нейтрализация оппозиции «свое» – «чужое», Россия
– Сибирь.
В связи с историческими обстоятельствами начала ХХ века наследие младообластников (Г. Д.
Гребенщиков, А. Е. Новоселов и др.) на долгое время было извлечено из круга доступного чтения, что
не позволяло адекватно оценить качественный уровень литературного процесса эпохи и снова
прервало линию преемственности сибирской словесности. Вплоть до конца ХХ века сибирская
литература рассматривалась как провинциальная, отстающая от достижений столичной культуры и
подражательная.
В советское время неизменным остался главный структурно-семиотический параметр Сибири:
существование внутри России и независимо от нее, в отдалении от центра (рубеж Уральских гор,
«инаковость», собственный исторический путь). Поэтому «актуальная в течение всей советской эпохи
установка на построение технократического общества упрочила ассоциативную связь Сибири с
альтернативной
идеей
экологического
эдема,
последнего
рубежа
природной
естественности» [Анисимов, 2005b, с. 46–47].
Во второй половине XX в. крупные русские писатели сибирского происхождения, представители т. н.
«деревенской прозы» (В. П. Астафьев, В. И. Белов, В. Г. Распутин) практически независимо от
недоступных для чтения идеологов областничества воспроизвели парадигму региональной поэтики
[Анисимов, 2005b, с.47]. Произошла реконструкция культурного поля.
�Содержание
§ 3. Проблема статуса алтайской литературы
Термин «алтайский текст» был введен в научный оборот в начале XXI века организаторами и
участниками научного семинара «Алтайский текст в русской литературе второй половины XIX –
начала XX в.» (АлтГУ). Далее последовали научные семинары и конференции по той же теме,
материалы которых составили содержание серии сборников «Алтайский текст в русской культуре»1 (на
настоящий момент 6 выпусков), научные труды в специализированных журналах. Своеобразным
апогеем пройденного исследователями пути стало издание антологии «Образ Алтая в русской
литературе XIX – XX вв.» (2012). Без малого пятнадцатилетняя история изучения дает основания
сделать предварительные выводы о структурно-семиотических свойствах и закономерностях
изучаемого объекта.
Для начала стоит обозначить причины, по которым уместно говорить о сибирской литературе как
явлении региональной словесности, но которые не позволяют считать алтайскую литературу
подсистемой сибирской, а не просто ее частью (рис. 11).
Рис. 11. Существует ли алтайская литература?
Как известно, базовые критерии для выделения региональной литературы – тема, место и, главное,
региональное самосознание [Анисимов, 2005, с. 14]. Регион понимается как обширное географическое
образование, обладающее общностью естественных и исторически сложившихся особенностей,
выделяющих данную территорию на (ментальной) карте страны.
Алтай – достаточно крупный географический объект, на его территории могли бы разместиться многие
государства мира. Можно ли обнаружить оригинальные природные и исторические характеристики
пространства, отличающие его от Сибири в целом? Выделить специфическую тематику? А главное –
региональную ментальность местных писателей?
Самая первая сложность – определение границ региона. Выделяют единицу физической географии –
территория на границе Западно-Сибирской равнины и пояса гор Южной Сибири. И единицы
политической географии: Алтайский край и Республику Алтай в составе России. Административные
границы исторически изменчивы и не совпадают с физическими границами региона. Земли
современного Алтайского края входили в состав:
Сибирской губернии (1709–1779);
Колыванской области (1779–1783);
1
В библиографических ссылках употребляется аббревиатура – АТ.
�Содержание
Колыванской губернии (1783–1796);
Тобольской губернии (1796–1804);
Томской губернии (1804–1917);
Алтайской губернии (1917–1925);
Сибирского края (1925–1930);
Западно-Сибирского края (1930–1937).
Современный Алтайский край – это юго-восток Западной Сибири, граничащий с Казахстаном на юге
и западе, на севере и северо-востоке – с Новосибирской и Кемеровской областями, на юго-востоке – с
Республикой Алтай. В 1992 г. Горный Алтай вышел из состава Алтайского края в качестве отдельного
субъекта РСФСР [Демин, 2009, с. 26]. Природные условия Алтая отличаются вариативностью. Рельеф
Алтайского края горный и равнинный. Республики Алтай – горный. Климат неоднородный, что
связано с многообразием географических условий. В сознании далекого от наших мест человека
различия Республики Алтай и Алтайского края часто стираются, образуя единое историческое и
социокультурное пространство. С этим недоразумением связано, в частности, разочарование,
охватившее Н. М. Рубцова при посещении Алтайского края в 1966 году. Он ожидал увидеть
«алтайскую Швейцарию»: солнце, горы, стремительные реки, тайгу – «общее место» литературы об
Алтае [АТ, 2006, с. 39; 2013, с. 98; Гребнева, 2012, с.13–14; Шастина, 2013], – а столкнулся с типичным
среднерусским пейзажем [АТ, 2013, с.124].
Природные
характеристики
края
образно
обозначены
А. А. Черкасовым,
зачинателем
природоведческой прозы Алтая. Автор противопоставляет Западную Сибирь Восточной, прибегая к
архаичному тождеству «страна-женщина». Если Восточная Сибирь – это «красивая брюнетка»,
наделенная огнем, энергией, страстностью, ярко одетая и богато одаренная мехами, камнями и
золотом, то Западная Сибирь – «только миловидная блондинка», все качества которой – лишь малая
толика или вовсе отсутствие достоинств первой [Черкасов, 1994, с. 377]. Лишь Южный Алтай «словно
перерождается в забайкальскую красавицу брюнетку, и как бы поджидает своего суженого, дескать, <…
> я давно уже созрела» [Черкасов, 1994, с. 395]. В связи с природой Алтая, особенного Горного, в
литературе возникает круг типичных сюжетов, связанных с противостоянием человека и природы,
цивилизации и природы [АТ, 2006, с. 39; 2013, с. 94–97].
Процесс освоения русскими Алтая (как и Сибири в целом) связан с концепцией фронтира, т.е. «мест[а]
или момент[а] встречи двух культур разного уровня развития (“подвижная граница”)» [Резун, 2005,
c. 16]. В миссионерском видении Алтай предстает как «место встречи православия и язычества,
культуры и дикости, место спасения души и место борьбы за каждую новую православную душу, это
горний мир (Афон) и райский сад. Насельники этого мира – самоотверженные миссионеры и дети
природы – алтайцы-язычники» [АТ, с. 148]. В соцреалистических произведениях воспевался процесс
ликвидации автохтонной культуры Алтая [АТ, 2004, с. 16]. Русскоязычная литература Горного Алтая,
как убедительно показала Л. Г. Чащина, может быть охарактеризована термином «культурное
гнездо» (Н. К. Пиксанов). Сочетание традиций русской классической культуры, установок Алтайской
духовной миссии и алтайской фольклорно-мифологической системы сформировало структурносемиотические параметры литературы Горного Алтая, воплотив «органичный и многоаспектный
диалог культур – русской и алтайской» [Чащина, 2004]. Опора на фольклорно-мифологическое наследие
аборигенов, особенно сильная в литературе Горного Алтая [АТ, 2013, с. 19–27], оказала мощное
влияние и на литературу Алтайского края [Завгородняя, 2016].
�Содержание
Уникальным фактом истории освоения Алтая Россией является особый статус региона с 1747 по 1917
гг. В этот период Алтайский горный округ, в состав которого входила территория современного
Алтайского края, Республики Алтай, части Новосибирской, Кемеровской, Омской, Томской областей,
восточной части Республики Казахстан, – был собственностью царской семьи. Кабинетные земли
вплоть до конца XIX века не подлежали «штрафной» колонизации, т. е. уголовной и политической
ссылке, что, конечно, существенно отличало Алтай от Сибири и делало проблематичным
функционирование основного сюжета сибирской литературы об искуплении преступления
каторжными страданиями и последующем воскресении [Лотман, 1997; Тюпа, 2002].
Конфискация земель Демидовых императрицей Елизаветой Петровной в 1747 году была связана с
открытием на Алтае серебряной и золотой руды [Бородаев, 2003]. Драгоценный металл добывался для
царской казны, а с начала XIX века и всеми желающими, что породило «золотую» и «серебряную»
линию в литературе об Алтае, впервые упомянутую в оде М. В. Ломоносовым [АТ, 2002, с. 15]. В
реалистической литературе, естественно, эта тема сопрягалась с темами обогащения, казнокрадства,
«золотой лихорадки» и уголовных преступлений [АТ, 2013, с. 16–19; Левашова, 1995, с. 386–389]. Тем
самым вновь актуализировался «негативный» вариант «сибирского текста».
Значительное место в литературе Алтая и об Алтае занимает старообрядческая легенда о Беловодье,
утопической стране на востоке от России, где сохранилась «древлеправославная» вера, не затронутая
реформами патриарха Никона (сер. ХVII в.). Происхождение легенды, помимо прочего, связывается с
колонизацией земель по берегам р. Бухтармы на Алтае. Белым цветом вод р. Бухтармы, ее притоков и
верхней Катуни, стекающих с «белков» (горных ледников), либо белой пеной горных рек Алтая
объясняют название «Беловодье» [Чистов, 2003, с. 307]. Исследованию этого тематического пласта
посвящен анализ текстов В. Я. Шишкова, А. Е. Новоселова, В. Я. Зазубрина [АТ, 2002, с. 29–35;
Беломытцева, 2009; Гребнева, 2012; Куляпин, 2013]. В ХХ веке Алтай осмысляется Н. К. Рерихом как
место внехристианской утопической Шамбалы; в мистикоориентированных текстах – как «место
силы», «пуповина» между Небом и Землей, колыбель мира. Позитивный ореол Алтая во многом
обусловлен этимологией топонима, связанной с семантикой золота, высоты [Чувакин, 2016] и начала:
«[в] слове “Алтай” заключен сокровенный смысл – “Золотой престол Бога”, центр мироздания, основа
Бытия» [АТ, 2006, с. 103]. «Избраннический» статус региона востребован современной алтайской
неомифологической прозой А. В. Коробейщикова и В. Н. Токмакова, где обыгрываются сюжеты
апокалипсиса / спасения [Богумил, 2016с, с. 17–18].
Завершая обзор текстов русских писателей об Алтае С. М. Козлова резюмирует: «Алтай как часть
Сибири – это угрюмый дикий край суровой природы, страна несметных сокровенных богатств, одна
из твердынь России, ее каменная стена и защита, страна молодой, мощной энергии – путь в будущее,
мистическая страна, хранящая тайны мироздания, путь к потерянному дому человечества» [АТ, 2002, с.
23].
Изучение художественно-этнографического очерка XIX века об Алтае позволило О. Г. Левашовой
представить самобытный, противоречивый в своем единстве образ Алтая: «Определятся границы
локуса: это лесостепной и одновременно Горный Алтай, русский, населенный переселенцами, и
исконный <…>. Ведущей тенденцией всех рассмотренных нами очерков является добросовестное и
доскональное, фактографически точное исследование авторами своеобразия Алтая, его животного и
растительного мира, обычаев, обряда и образа жизни его жителей. Одновременно с этой литературной
тенденцией возникает мифологизация топоса: с опорой на языческие и христианские мифы,
космогонические и эсхатологические, писатели рисуют величавый Алтай, колыбель цивилизации,
«страну обетованную», загадочное Беловодье, которое ищут многие столетия «рассейские» странники и
старообрядцы. Но Алтай – это рай и ад одновременно. Важной тенденцией воссоздания образа Алтая
�Содержание
становится его сатирическое изображение. Колониальная политика по отношению к Сибири приводит
к разграблению ее природных богатств, к беззакониям, полному произволу властей и
преступлениям» [АТ, 2013, с. 79]. И еще: «…ведущими тенденциями оказалась не романтика
“странствий”, не познание “земли неизвестной”, а гуманистический пафос, боль за униженного
человека, будь он алтайцем или российским переселенцем, одинаково беззащитным перед силами
первозданной природы и дикого произвола властей» [Левашова, 2011, с. 128].
Активное переселение крестьянства в 1860–1880-е гг. из средней полосы России преимущественно на
Алтай можно считать временем возникновения аграрного мифа, окончательно сформировавшегося уже
в советское время, после ВОВ 1941–1945 гг.: «…когда стратегическое значение Алтая как места
эвакуации (заводов и людей) сошло на нет <…> Алтай начинает манифестировать себя как край с
сельскохозяйственной спецификой, точнее, – край хлеборобов» [АТ, 2006, с.48–49]. Восприятие Алтая
как «житницы Сибири», подкрепленное освоением целинных земель с 1954 г. надолго
предопределило семантический ореол края. Показателен экспромт поэта И. Е. Фролова, заголовок
одной из газетных статей того времени: «От Кулунды до Кош-Агача одна задача – хлебосдача!».
Целинная тема задавала особую поэтику художественных произведений, соотнесенную с
соцреалистическим каноном: «Топика испытания в противоборстве с природными стихиями и
человеческим (в том числе своим собственным) несовершенством, взросления (“закалки” и
“перековки”) героя, его созидательного труда в коллективе <…> …заглавия с повторяющимися
образами утра, счастья, весны, простора, огня и т. п. указывают на близкое родство этих текстов с
хрестоматийными “лакировочными” литературными образцами» [Скубач, 2012, с. 7].
Критические инстанции тщательно поддерживали этот стереотип. Так, стихи алтайского поэта
Леонида Марзликина в краевой печати обличались за недостаточное освещение социального опыта
хлебороба, знаковой фигуры Алтайского края. Мерзликин отвечал «агроному»: «Но есть поэзия, друзья, /
И есть ее язык» («Люблю я пасмурные дни…») [Мерзликин, 1997, с. 188]. Или, например, когда
Владимир Башунов, работая в районной газете, сопроводил снимок осеннего пейзажа пушкинской
строкой: «Унылая пора, очей очарованье», то получил разнос от редактора, требовавшего заменить
прилагательное словом «колхозная» или «урожайная» [Шленская, 2009, с. 163]. Тенденция оказалась
достаточно живучей. В рецензии на первый сборник стихов Натальи Николенковой (1980-е гг.) в
каком-то советском журнале написали: «У автора в стихах много образов дождя, но ведь дождь может
быть разный – может быть на пользу урожаю, а может быть и во вред» [Николенкова, 2008].
На рубеже 1950–1960-х культурное восприятие Алтая как преимущественно горного пространства
достраивается картиной степного, равнинного региона; в повести для детей В. С. Сидорова «Тайны
белого камня» создается особый «обской миф»; в творчестве В. М. Шукшина возникает корпус текстов о
шоферах и главной дороге Алтая – Чуйском тракте [Скубач, 2012]. Как и в советской литературе в
целом, в литературе Алтая в конце 1960–1970-е гг. наблюдается возрождение интереса к теме
Гражданской войны; в конце 1980–1990-х активируется экологическая тематика [Марьин, 2012, с. 9–
10]. В 2000-е на первый план выходит осмысление результатов «перестройки» и тема «потерянного
поколения», «поколения между» (В.Н. Токмаков).
Итак, безусловно, есть основания говорить о «культурных гнездах» Алтая, алтайской теме, мифе и
тексте. Положительный ответ на вопрос о существовании алтайской литературы как подсистемы
сибирской литературы упирается в отсутствие литературного процесса, отдельного от истории
литературы Сибири и России, а главное – в сомнительность существования алтайского регионального
самосознания.
До революционных событий 1917 года литераторы достаточно свободно мигрировали по территории
�Содержание
Сибири из города в город. Печатались там, где была возможность. Поэтому одни и те же имена звучат
в истории различных местных литератур. Говорить о наличии алтайского, а не общесибирского
самосознания и, соответственно, литературы, пока не представляется возможным – не собрано
достаточно данных. Появление в середине ХХ века региональных Союзов писателей, скорее создает
видимость локальной уникальности, поскольку творческая деятельность советских писателей
регламентировалась «центром» и вследствие этого уравнивалась.
В свете проблематики наличия алтайского самосознания, немаловажным представляется факт
многократных признаний российских писателей в любви к Алтаю, в решающем влиянии этого региона
на их судьбу. Широко растиражирована фраза В. Я. Шишкова: «Я люблю Алтай крепко, с каждым годом
любовь моя растет, и не знаю, чем возмещу Алтаю ту радость и счастье, которым он меня наделяет
каждый день, каждую минуту…». Отвечая на вопрос одного военнослужащего, какой уголок России
стоит выбрать для жизни, В. В. Бианки отвечал: «Это Алтай. В жизни не видел ничего более
прекрасного. Я жил там в юности 4 года – и до сих пор (а мне седьмой десяток) вспоминаю это время,
как чудесный сон… Я бы выбрал Алтай» [Бианки, 1984, с. 5].
В произведениях В. М. Шукшина наряду с официальным центром (Москва) появляется
«альтернативный центр», Алтай. Комментируя цитату из статьи писателя с «говорящим» названием
«Признание в любви (Слово о «малой родине»)» (1974), О. А. Скубач пишет: «Пространственные
корреляты (“возвышение”, “полати”, “предгорье”) приобретают в данном случае, безусловно,
метафорическое наполнение, символизируют приоритетную, привилегированную жизненную
позицию» [Скубач, 2016, с. 147].
В контексте этих рассуждений любопытна ценностная дифференциация Сибири и Алтая, наблюдаемая
в текстах В. М. Шукшина. Образ Сибири в его произведениях часто моделируется согласно
традиционной для русской литературы системы негативных представлений: «это Сибирь-матушка, она
“шуток не понимает”» [Шукшин, 2014, т. 9, с. 33]; о судьбе переселенцев в Сибирь: «Там небось и
пропали, сердешные… <…> ни слуху ни духу» [Шукшин, 2014, т. 4, с. 279]; о Чехове: «От он тогда и
простыл. Додуматься – в таком пальтишечке в Сибирь! Я ее спрашиваю: “А от чего у него чахотка
была?” – “Да, мол, от трудной жизни, от невзгод”, – начала вилять. От трудной жизни… Ну-ка,
протрясись в таком кожанчике через всю Сибирь…» [Шукшин, 2014, т. 7, с. 23]; «Может, не знал
человек, какие тут холода» [Шукшин, 2014, т. 7, с. 24]. Идеальные смыслы делегированы Алтаю:
«Трудно понять, но как где скажут “Алтай”, так вздрогнешь, сердце лизнет до боли мгновенное горячее
чувство… <…> Дороже у меня ничего нет» [Шукшин, 2014, т. 8, с. 54]; «Мамочка, спину я приеду
лечить домой. Она у меня то проходит, то когда похожу много, опять болит. Нагибаться трудно. Мы ее
дома вылечим» [Шукшин, 2014, т. 8, с. 246]. Сибирь как бы перетягивает на себя негативные
коннотации, а Алтай, малая родина, – позитивные, глубоко личные, максимально ценные.
Провинциальное положение региона провоцирует в современной поэзии попытки имитации
столичных стандартов, вытеснения реальности иллюзиями; страдательные мотивы богозабытости,
скуки, пошлости; но и самодостаточное восприятие малой родины как места Богом данного, не
нуждающегося в оценке и сравнении со столицей [АТ, 2008, с. 68–78]. Например, Наталья Николенкова
на вопрос, возможно ли реализоваться поэту в провинции, – отвечает: «В наше время это – вопрос
пиара, рекламы, продвижения, рыночных технологий. Ты можешь сидеть в тьмутаракани, но при
наличии хороших литературных агентов тебя будут издавать и читать везде. В каком бы городе ни жил
поэт, на его таланте это никак не сказывается» [Николенкова, 2008]. Наконец, многие поэты и прозаики
Алтая обращаются к важнейшему для региональной культуры сюжетному архетипу (возвращение
блудного сына), что, несомненно, свидетельствует о развитии региональной самоиденичности.
�Содержание
§ 4. «Региональные тексты» В. М. Шукшина
Главное географическое пространство в жизни и творчестве Василия Макаровича Шукшина (1929–
1974) – его родина. В качестве сакрального центра авторской мифогеографии Алтай вступает в некие
отношения притяжения-отталкивания с другими регионами. Карта наших дальнейших размышлений
намечена репликой героя романа «Любавины», замыкающей описание закатного алтайского пейзажа:
«Везде был: на Кавказе, в Крыму, в Финляндии – видел красоту. Но такой вот не видел
нигде» [Шукшин, 2014, т. 2, с. 315]. Все перечисленные локусы восхищают взгляд, являются
контекстуальными «геосинонимами». В то же время отмечены их коннотативные различия, поскольку
Алтай максимально прекрасен. Перечень регионов, вовлекаемых в сопоставительный ряд, не случаен.
Инвариантна историческая функция упомянутых территорий, которые «играют ключевые роли в
процессе
национально-государственного
самоопределения
России:
конкретизации
ее
геополитических ролей, формировании культурной ориентации…» [Анисимов, 2007, с. 60–61]. Все
эти регионы в разное время были присоединены к России, что мифопоэтически осмыслялось как
контакт между «своим» и «чужим» и стимулировало появление «текстов» о «пограничном»
пространстве.
«Двойничество» Алтая и Крыма существует внутри оппозиции «Крым – Сибирь». В массовом
сознании и культурной традиции преобладает ассоциация Крыма с раем, а Сибири с адом,
обусловленная природно-климатическими особенностями регионов (тепло – холод). В шукшинском
пространстве Алтай, будучи частью Сибири, тем не менее, оказывается благодатным, исцеляющим,
«райским» локусом. Одновременно Крым наделяется признаками инфернального пространства,
профанного рая. Амбивалентность характеристик обоих полюсов оппозиции приводит к ее
нейтрализации [Богумил, 2016b; Куляпин, 2016, с. 33–40]. Геопоэтика Крыма и Сибири (Алтая) имеет
ряд пересечений мифологического, исторического, культурного, мифопоэтического характера [Худенко,
2016].
«Кавказский» и «финский текст» в творчестве В. М. Шукшина гораздо менее оформлены. В рассказе
«Вечно недовольный Яковлев» к «кавказскому тексту» отсылает название папирос – «Казбек».
Комментатор В. В. Десятов отмечает, что настойчивое упоминание «казбечин» (5 раз на 5 страницах)
сигнализирует о подключении к лермонтовской традиции, в частности, к кавказскому хронотопу
романа «Герой нашего времени» и поэмы «Демон» [Шукшин, 2014, т. 7, с. 285]. По мнению
исследователя, рисуя психологически достоверный характер, Шукшин одновременно пародирует
романтического демонического героя [Шукшин, т. 7, с. 284]. Показательно, что Яковлев прибегает к
географически окрашенному сравнению презираемых людей с баранами: «И он упорно стоял,
ненавидел всех… и видом своим показывал, как ему несколько смешно и дико видеть, что они
собрались тут, как бараны, и ждут, когда приедет самодеятельность» [Шукшин, 2014, т. 7, с. 61].
Географический образ Кавказа в русской литературе тесно связан с мотивами пленения и побега. В
произведениях В. М. Шукшина, как минимум, дважды упомянут «Кавказский пленник» Л. Н. Толстого:
в «Точке зрения» [Шукшин, 2014, т. 3, с. 275] и «Психопате» [Шукшин, 2014, т. 7, с. 58]. Оба раза – в
контексте рассуждений о художественной и нравственной «высоте» повести. В рабочих записях
писателя сохранилось примечательное мнение: «Патриарх литературы русской – Лев Толстой. Это –
Казбек, или что там? – самое высокое. В общем, отец» [Шукшин, 2014, т. 9, с. 323]. Казалось бы
реальный, а не литературный, Кавказ возникает в рассказе «Хахаль». Герой вспоминает письмо
служащего на Кавказе «брательника», о том, как колхозные свиньи сбежали с дикими кабанами. Через
трое суток половина вернулась, а половина осталась, но «которые вернулись, такой приплод принесли,
что колхоз даже обрадовался» [Шукшин, 2014, т. 5, с. 23]. В сущности, эта байка является комичным
�Содержание
вариантом сюжета, воплощенного в многочисленных «Кавказских пленниках». Культура оказывается
плененной иной культурой (экзотической, «дикой», «естественной», «некультурой»), пребывает в
состоянии «смерти» и возвращается/возрождается в качественно ином состоянии – «с приплодом».
Архетипическая логика взаимодействия «своего» и «чужого» просвечивает в шукшинском понимании
геополитических отношений России и Кавказа. Подобного рода инициационная схема лежит в основе
«сибирского текста» [Лотман, 1997; Тюпа, 2002].
Финляндия наименее представлена в мире Шукшина как географический ландшафт. Несмотря на то,
что писатель неоднократно бывал за рубежом, его персонажи практически всегда живут и
путешествуют в пределах СССР. Немногочисленные исключения представлены опытом войны и/или
плена [Скубач, 2016, с. 141–143]. В рассказе «Как мужик переправлял через реку волка, козу и капусту»
единственно важным, что вспоминает Лобастый о финской военной компании оказывается мороз и
прожженная угольком от печки новая шинель. «Убивали же там!» – восклицает собеседник. «Убивали.
На то война», – ответствует Лобастый [Шукшин, 2014, т. 7, с. 27]. Тем самым Финляндия сопоставима
с Сибирью (и Алтаем) своими природно-климатическими характеристиками и мотивом смерти.
В художественном мире В. М. Шукшина обитают «чухонцы» [Шукшин, 2014, т. 7, с. 62; т. 5, с. 116], но
не эстонцы и финны, населявшие окрестности Петербурга, как можно было бы подумать. В сибирских
диалектах так называли непонятливых, глупых людей [Шукшин, 2014, т. 5, с. 373]. «Чухонец»,
полагаем, здесь синоним «чудика», специфически шукшинского характера, соединяющего в себе
семантику «чуда» и «чудовища» [Панкин, 1983, с. 172].
Малодоступная советскому человеку заграница являет себя через вещи, связанные с преступлением.
Уголовный мотив вводится в неоконченный «Сокровенный рассказ» цитатой из стихотворения С.
Есенина «Письмо матери»: «…будто кто-то мне в кабацкой шумной драке саданул под сердце финский
нож» [Шукшин, 2014, т. 9, с. 56]. Песня на основе стихотворения звучит в кинофильме «Калина
красная» (1973), герой которого, Егор Прокудин, типологически близок «чухонцу» Спирьке Расторгуеву
(«Сураз»). Комическая параллель уголовному сюжету задается географически отмеченной парой:
предметом материального быта (финский мебельный гарнитур «россарио», вожделенный советским
человеком) и явлением массовой культуры (коллективный финский танец «Летка-енка», популярный в
СССР в 1960-70-е гг.). Эти приметы Финляндии атрибутируют ситуацию материального благополучия
и социальной успешности (достижения «рая») в сходных текстах об экономических преступлениях:
«Петя» [Шукшин, 2014, т. 5, с. 145], «Владимир Семеныч из мягкой секции» [Шукшин, 2014, т. 6, с. 146,
с. 154, с. 155], «Энергичные люди» [Шукшин, 2014, т. 7, с. 147, с. 161]. Таким образом, существенным
признаком «финского текста» оказывается мотив преступления. Мороз, преступление и смерть входят в
зону пересечения системы мотивов Финляндии и Сибири.
Итак, Сибирь (Алтай), Кавказ, Крым, Финляндия в мире В. М. Шукшина выступают как своеобразные
«двойники». В зависимости от того, какие мотивы актуализируются, отношения между данными
локусами могут быть описаны при помощи уже сложившейся классификации в терминах «близнецы»,
«антагонисты» и «карнавальная пара» [Агранович, 2001].
Подведем итоги:
Определение
«региональная» по отношению к литературе Сибири применяется, поскольку
наличествует огромная территория, обладающей общностью естественных особенностей (природноклиматические условия, отграниченность) и исторически сложившихся факторов (колония, каторга,
отсутствие крепостного права, Беловодье), отличающих этот регион от других. Генезис сибирской
�Содержание
литературы коренится в летописях о Ермаковом походе и «Житии протопопа Аввакума…»,
сформировавших «позитивный» и «негативный» инварианты «сибирского текста». История сибирской
литературы представляет собой волнообразное чередование становления и крушения регионального
культурного поля и связана с выработкой регионального самосознания (областники, младообластники,
«почвенничество»). В целом совпадая с общерусской литературой, сибирский литературный процесс
несколько запаздывает. Поэтика «сибирского текста» формируется исторически как уникальный
мотиво-образный комплекс (автор, персонаж, пейзаж, сюжет), восходящий к архаическим структурам
(инициация, возвращение «блудного сына»).
Литература Алтая в контексте сибирской литературы существует не как подсистема, а, скорее, как
«культурное гнездо». Уникальные природные параметры региона (лесостепь и горы), историческая его
специфика (отсутствие штрафной колонизации, золотодобыча, локализация староверческого
Беловодья, симбиоз русской и автохтонной культуры и др.) дают основание говорить о существовании
«алтайского текста». Ответ на вопрос о наличии алтайского самосознания пока остается
дискуссионным. Впрочем, творчество видного уроженца Алтая В. М. Шукшина демонстрирует не
просто ценностный приоритет Алтая по сравнению с другими важными для России крупными
регионами (Кавказ, Крым, Финляндия), но концентрацию положительных смыслов на полюсе «малой
родины» в оппозиции зачастую негативной мифопоэтике Сибири.
Вопросы:
1. Что такое «локальный текст»?
2. Что представляют собой «негативный» и «позитивный» варианты «сибирского текста»? Его
инвариант?
3. Какие тексты лежат в основании «позитивной» модели «сибирского текста»? Его «негативной»
модели?
4. Какие этапы становления поэтики «сибирского текста» можно выделить?
5. С какого момента начинается отсчет существования собственно сибирской литературы (а не
литературы о Сибири, написанной в Сибири)?
6. Каковы темы, мотивы, образы, сюжеты, имена, составляющие «алтайский текст»?
Список рекомендуемой литературы:
1. Алтайский текст в русской культуре [Текст]. – Барнаул : Изд-во Алт. ун-та, 2002–2015. – Вып. 1–6.
2. Анисимов, К. В. Климат как «закоснелый сепаратист»: символические и политические
метаморфозы сибирского мороза [Текст] / К. В. Анисимов // Новое литературное обозрение. – 2009. –
№ 99. – С. 98–114.
3. Анисимов, К. В. Парадигматика и синтагматика «Сибирского текста» русской литературы [Текст] /
К. В. Анисимов // Сибирский текст в русской культуре. – Томск, 2007. – Вып. 2. – С. 60–76.
4. Анисимов, К. В. Проблемы поэтики литературы Сибири XIX – начала XX веков: особенности
становления и развития региональной литературной традиции [Текст] / К. В. Анисимов. – Томск : Издво Томск. ун-та, 2005a. – 304 с.
�Содержание
5. Геопоэтика писателей Сибири и Алтая [Текст] : сборник научных статей / отв. ред. А. И. Куляпин. –
Барнаул : АлтГПУ, 2016. – 168 с.
6. Диалог культур: поэтика локального текста [Текст]. – Горно-Алтайск : РИО ГАГУ, 2012; 2014; 2016.
7. Клюге, Р.-Д. Сибирь как культурная и литературная провинция [Текст] / Р.-Д. Клюге // Сибирь.
Литература. Критика. Журналистика. – Новосибирск, 2002. – С. 214–253.
8. Лотман, Ю. М. Сюжетное пространство русского романа XIX столетия [Текст] / Ю. М. Лотман // О
русской литературе / Ю. М. Лотман. – Санкт-Петербург, 1997. – С. 712–729.
9. Образ Алтая в русской литературе XIX – начала ХХ вв. [Текст] : в 5 т. / под общ. ред.
А. И. Куляпина. – Барнаул : Барнаул, 2012. – 5 т.
10. Сибирский текст в русской культуре [Текст] : сборник статей / ред.-сост. А. П. Казаркин. – Томск :
Сибирика, 2002. – 270 с.
11. Сибирский текст в русской культуре [Текст] : сборник статей / под ред. А. П. Казаркина,
Н. В. Серебренникова. – Томск : Изд-во Томск. ун-та, 2007. – Вып. 2. – 276 с.
12. Сибирский текст в национальном сюжетном пространстве [Электронный ресурс] : коллективная
монография / отв. ред. К. В. Анисимов. – Красноярск : Сибирский федеральный ун-т, 2010. – 237 с.
13. Сибирь в контексте мировой культуры: опыт самоописания [Текст] : коллективная монография /
сост., науч. ред. А. П. Казаркин. – Томск : Сибирика, 2003. – 216 с.
14. Сибирь: взгляд извне и изнутри. Духовное измерение пространства [Электронный ресурс] : сборник
трудов конференции / ред. И. И. Плеханова ; сост. Н. В. Пономарева. – Иркутск : ИМИОН, 2004. – 327 с.
– Режим доступа: http://mion.isu.ru/filearchive/mion_publcations/sbornik_Sib/, свободный. – Загл. с экрана
(дата обращения: 08.03.2017).
15. Сибирь. Литература. Критика. Журналистика [Текст]. – Новосибирск : Изд-во СО РАН, 2002. –
255 с.
16. Тюпа, В. И. Мифологема Сибири: к вопросу о «сибирском тексте» русской литературы [Текст] / В. И.
Тюпа // Сибирский филологический журнал. – 2002. – № 1. – С. 27–35.
�Содержание
Глава 2. Становление литературы Алтая
§ 1. «Золотой век»: Алтай горнозаводской
§ 2. Алтайские самоучки и гости края
§ 3. Крах и реконструкция «культурного поля» до и после ВОВ
§ 4. «Знаковые» имена в поэзии Алтая: «шестидесятники»
§ 5. Современная литература Алтая
�Содержание
Появлению литературы Алтая предшествовало становление фольклорной словесности. Сказы,
предания, легенды, исторические песни базировались на исторических фактах, творчески обобщенных
фольклорным сознанием. В XIX веке выдающийся ученый, изобретатель, этнограф, фольклорист,
краевед Степан Иванович Гуляев (1805–1888) занимался изучением и популяризацией родного края.
Фольклор был предметом его особенного интереса. Одним из главных источников С. И. Гуляева, со
слов которого он записывал тексты, был исполнитель народного эпоса крестьянин Леонтий
Гаврилович Тупицын, чей репертуар восходил к общерусской традиции середины XVIII века.
Возникновение самобытной фольклорной традиции связано с бытом рабочих КолываноВоскресенских заводов. Собиранием, обработкой, изучением фольклора горнорабочих занимался
Александр Александрович Мисюрев (1909–1973). Труд на заводе был чрезвычайно тяжелым и
пожизненным. Многие «бергалы» бежали в «чернь» (тайгу) и «камень» (горы). Если их ловили, то
жестоко наказывали, прогоняли сквозь строй. Естественно, в народе появились сказы и легенды о
неуловимых беглецах (Криволуцкий, Сорока, братья Белоусовы). В этой специфически алтайской
проблематике отразились народные чаянья о свободе и воле. Круг интересов новосибирского
фольклориста составляли также ямщицкие сказы, записанные у потомков ямщиков Московского тракта,
по которому обозы с серебром и золотом доставлялись в Москву. Еще одна тематическая группа
записей А. А. Мисюрева – сказы-воспоминания о революционных событиях 1905, 1917 гг.
Литературные обработки многих фольклорных текстов можно найти в произведениях М. И.
Юдалевича и П. А. Бородкина. Главными персонажами народной фантазии становились «культурные
герои» края:
– механик Иван Иванович Ползунов (1728–1766) создатель первой в России паровой машины и
первого в мире двухцилиндрового парового двигателя;
– изобретатель, организатор производства, проектировщик первой в России чугунной дороги с конной
тягой (2 км длиной), томский губернатор Петр Козьмич Фролов (1775–1839);
– уже упомянутый фольклорист С. И. Гуляев – «пионер в акклиматизации многих культурных растений
на Алтае, изобретатель превосходного способа окраски овчин, инициатор использования
Белокурихинских минеральных источников в лечебных целях, зачинатель сахарного свеклосеянья» (П.
А. Бородкин).
Забегая вперед, отметим, что позднее в круг «знаковых» персон края, активно изучаемых и
неоднозначно оцениваемых краеведами, войдет адмирал Александр Васильевич Колчак (1873–1920).
Организатор белого контрреволюционного правительства, которое контролировало Сибирь, Урал и
часть Северной России в период гражданской войны был предан союзниками и расстрелян без суда и
следствия.
Становление литературной жизни на Алтае происходит во второй половине XIX века. Формирование
любого регионального литературного поля проходит через несколько стадий, каждая из которых, так
сказать, увеличивает степень концентрации «культурного бульона»:
1. Наличие светской жизни (театральные постановки, литературные встречи и пр.);
2. Появление местных писателей, образование литературных объединений;
3. Создание местных печатных органов, в т. ч. «толстых» литературных журналов;
4. Возникновение коммерческих структур по продвижению литературных артефактов [Рыженков,
2000, с. 256–281].
История литературного процесса на Алтае, подобно истории литературы Сибири, чередует фазы
становления и разрушения культурного поля.
�Содержание
§ 1. «Золотой век»: Алтай горнозаводской
Первый «взлет» культуры на территории современного Алтайского края был связан с горнозаводской
деятельностью. В каком-то смысле этот период можно назвать «золотым веком» русской культуры
Алтая, сконцентрированной в административном центре горного округа, – Барнауле. Известно, что в
конце XVIII – первой половине XIX века Барнаул славился как самый просвещенный уголок Сибири.
«Сибирскими Афинами» назвал город известный ученый П. П. Семенов-Тян-Шанский. Здесь был
первый в Сибири музей, типография, первая техническая библиотека и обсерватория, отсюда
направлялись научные экспедиции. Все эти достижения появились вследствие заводских
потребностей города. Горные инженеры, получив образование в Петербурге, копировали столичную
жизнь: балы, любительский театр, светские встречи. Они жили обособленно и на общекультурный
уровень населения никак не влияли: «…эта образованность была не местного происхождения, а
наносной. Горные офицеры, многие из которых были действительно образованными и культурными
людьми, приезжали на Алтай на службу, составляли здесь себе состояния и чины, а потом
переводились в другие места или уходили в отставку, поселяясь где-нибудь в России. <…> с таким же
правом Афинами можно назвать полярную станцию, интеллектуальный уровень работающих на
которой много выше средне – даже интеллигентского уровня страны» [Соколов, 2007]. В конце XIX
века завод закрылся, поскольку рудные месторождения Алтая истощились, а отмена крепостного права
привела к удорожанию труда крестьян. Горные инженеры разъехались, произошел крах культурного
поля, сформированность которого, впрочем, была минимальной – на втором уровне (наличие светской
жизни, культурной прослойки, непрофессиональных писателей-одиночек, отсутствие единого
литературного процесса).
Одним из первых литераторов Алтая был Александр Иванович Кулибин (1798–1837), сын знаменитого
механика-самоучки. Он приехал в Барнаул после окончания петербургского Горного кадетского корпуса
в 1820 году. Его одноклассник, поэт «золотого века» русской литературы Н. М. Языков отозвался на
отъезд товарища стихами («А. И. Кулибину»), где отчетливо проявлена выработанная романтиками
сибирская топика: роковая разлука с «родной страной» и друзьями; путь в потусторонний мир –
«жилище хлада», «где страшный гор хребет <…> снегами увенчанный», «лютая зима», «скалы дикие и
пропасти ужасны», «мрак дубрав чужой», «мраз», «льдов громада»; прогнозируемая ситуация
воспоминаний об идиллической родине и дружбе; надежда на возвращение-воскресение.
До отъезда в Сибирь стихи А. И. Кулибина печатались в Санкт-Петербурге, но известен он как первый
алтайский краевед, историк горнозаводского Алтая [Гришаев, 2010, с. 12–21].
Ярким событием жизни Барнаула XIX века было неоднократное посещение города
Федором Михайловичем Достоевским (1821–1881). Осужденный за принадлежность к кружку
социалиста-утописта М. В. Петрашевского, пережив ожидание смертной казни, замененной в
последний момент каторгой, он провел четыре года с пятикилограммовой гирей на ноге, в одном
бараке с опасными преступниками. После отбывания каторги в Омском остроге служил сначала
солдатом, потом унтер-офицером в Семипалатинском линейном батальоне. Полюбив жену чиновника
М. Д. Исаеву и узнав о кончине ее супруга, Достоевский отправился за ней в Кузнецк проездом через
Барнаул в июне 1856 года. Город писателю понравился, о чем свидетельствует письмо в СанктПетербург: «Если будет возможность говорить и хлопотать о переводе моем в статскую службу, именно
в Барнаул, то ради бога, не оставляйте без внимания» [Цит. по: Гришаев, 2001, с. 220–239].
В Барнауле Федор Михайлович читал П. П. Семенову (Тян-Шанскому) свои «Записки из Мертвого
дома», созданные по впечатлениям Омской каторги. Это было первое чтение будущего знаменитого
произведения. Как вспоминал проницательный слушатель, «пребывание в “мертвом доме” сделало из
�Содержание
Достоевского великого писателя-психолога. Но нелегко дался ему этот способ развития своих
природных способностей» [Цит. по: Гришаев, 2001, с. 237]. «Записки…» – прочитываются как хроника
жизни «коммунитас», существующих в промежуточном мире в ожидании права на возвращение к
жизни [Тюпа, 2002, с. 32]. В биографии и позднейшем творчестве писателя (роман «Преступление и
наказание») нашел воплощение магистральный сюжет сибирской литературы – нравственное
преображение после физических мук и унижений, символической смерти в «чистилище» Сибири.
Пространством очередной инициации стал для Достоевского Барнаул: после свадьбы с М. Д. Исаевой в
Кузнецке пара приехала в город, где с новобрачным случился тяжелейший эпилептический припадок и
впервые был поставлен неутешительный диагноз.
Ф. М. Достоевский не стал участником литературного процесса Алтая, которого, впрочем, на том
момент и не было, но, несомненно, Сибирь, Алтай и Барнаул, в котором ему не довелось ему
поселиться, нашли отражение в его художественных произведениях, эпистолярии и публицистике. См.
об этом: [АТ, 2015, с. 86–98; Сафронова, 2015].
Напротив, огромное влияние на культурный расцвет Сибири, формирование регионального
самосознания и литературного процесса оказала деятельность областников, особенно Г. Н. Потанина и
Н. М. Ядринцева. Они ратовали за самостоятельное, а не колониальное, развитие родного региона и в
1865 году были арестованы по делу тайного общества «Патриоты Сибири». Участникам
инкриминировалась цель «отделить Сибирь от России и образовать в ней республику по образцу
Северо-Американских Соединенных Штатов». Соратники провели несколько лет в тюрьме и ссылке,
после чего оба были помилованы по прошению Русского географического общества, видными
деятелями которого они являлись, и приступили к службе. Жанры, с которыми они входят в
литературу Сибири и Алтая – художественно-этнографический очерк, публицистические статьи.
Григорий Николаевич Потанин (1835–1920) – русский географ, этнограф, публицист, фольклорист,
ботаник – «последний энциклопедист Сибири». Его очерк «Полгода на Алтае» (1859) стал первым
художественным словом о нашем крае. Значение Г. Н. Потанина для Сибири, по мнению многих
сибирских писателей, сравнимо с влиянием Л. Н. Толстого на русскую культуру.
Николай Михайлович Ядринцев (1842–1894) в 1878 совершил первую экспедицию на Алтай, изучал
переселенческое движение, результатом чего стала книга «Сибирь как колония…» (1881) –
фундаментальное исследование «штрафной» колонизации Сибири. Цель второй экспедиции Н. М.
Ядринцева – сбор сведений о современном состоянии «инородцев» Томской губернии и
раскольничьих общинах на границе Китая («Сибирские инородцы, их быт и современное положение»,
1891). Несмотря на краткий срок пребывания на Алтае, сибирский публицист и исследователь оставил
заметный след в его культуре. В 1891 году Н. М. Ядринцев приехал в Барнаул работать заведующим
статистическими исследованиями. Здесь он принял чрезмерную дозу опия и скончался. Похоронен на
Нагорном кладбище. О его финальных днях написаны произведения алтайского писателя И. П.
Кудинова «Окраина», «Последняя любовь».
Во второй половине шестидесятых годов в Барнауле жил прозаик Леонид Петрович Блюммер (1840–
1888). Он был выслан в Сибирь за свои оппозиционные политические взгляды, знакомство с
революционерами А. И. Герценом и Н. П. Огаревым, народовольческие публикации. В 1865 г. его
приговорили к десятилетней каторге, которую, впрочем, заменили четырехлетней ссылкой в Томскую
губернию, где Блюммер служил в должности управляющего золотыми приисками на Алтае и в
Восточной Сибири. Полученные впечатления легли в основу первого романа о сибирском золоте,
жизни и быте золотопромышленников и рабочих на приисках. Романист в остросатирической форме
разоблачает разрушительное действие «золотой лихорадки», охватившей общество. Для писателей
�Содержание
критического реализма преобладающий интерес составляла общественная среда, экономические и
социальные условия. Собственно алтайская специфика – ландшафт, природа, этнос – выражена слабо
[Клюге, 2002, с. 238]. Но это не относится к произведению Л. П. Блюммера. Название
неосуществленной эпической серии, «Около золота», проясняет семантику заглавия единственного
вышедшего романа – «На Алтае» (1883), обнажает одну из версий этимологии топонима (монг. аltan
«золото»). Автор прекрасно владеет местным материалом, наполняя им детективный сюжет.
Необычным, учитывая магистральный сюжет «сибирского текста» в его негативном варианте,
оказывается то, что преступник известен всем обитателям города, но остается безнаказанным, более
того, не испытывает мук совести и не раскаивается. Как отмечает О. А. Левашова, роман о золоте Л.
П. Блюммера во многом отвечал насущным запросам областнического движения, связанным с
созданием самобытной сибирской литературы, критерием состоятельности которой стал бы жанр
сибирского романа. Односторонне сатирический подход автора к алтайской действительности,
впрочем, не позволяет считать опыт Л. П. Блюммера достаточно успешным [Левашова, 1995, с. 386–
389].
Критический взгляд на Сибирь характерен и для ее уроженца, выбравшегося в столицу, Ивана
Афанасьевича Кущевского (1847–1876). Считается, что он родился в Ачинске в семье обедневшего
дворянина. Детство провел в Барнауле, учился (возможно) в Барнаульском горнозаводском училище,
потом в Томской гимназии. С попутным караваном золота добрался до Санкт-Петербурга.
Принадлежал к писателям натуральной школы, что заметно по названиям циклов его фельетонов:
«Петербургский дневник помещицы, коллежской секретарши Настасьи Петровны Коробочки» и
«Петербургский дневник неслужащаго дворянина Ноздрева». Самое крупное произведение, высоко
оцененное Н. А. Некрасовым, – роман «Николай Негорев, или Благополучный россиянин» (1871). О
родном городе Иван Афанасьевич Кущевский написал в путевых очерках «Не столь отдаленные места
Сибири» (1875). Название, с одной стороны, намекает на выражение из российского законодательства
до 1917 года, ставшее перифразом ссылки, каторги, а с другой, снимает противопоставление центра и
периферии. Везде живут порочные, достойные пера сатирика, люди. И. А. Кущевский называл себя
«писателем-пролетарием, работающим из-за куска хлеба». Непосильная работа (молотобойцем,
грузчиком, кочегаром, журнальным поденщиком), постоянная нищета, болезни привели к ранней
смерти писателя.
В литературе Алтая и об Алтае существует несколько плодотворных тем, в которых наиболее отчетливо
явлена региональная специфика: природа, история, этнос. Зачинателем природоведческой линии на
Алтае общепризнанно считается «сибирский Аксаков» – Александр Александрович Черкасов (1834–
1895). Около 20 лет он служил в Забайкалье, в Нерчинском горном округе, написал «Записки охотника
Восточной Сибири». В 1871 году А. А. Черкасов был переведен в Алтайский горный округ
управляющим Сузунским заводом, а после отставки в 1883 г. был избран городским главой Барнаула.
Наибольший интерес в виду объема и разноплановости задействованного краеведческого материала
представляет группа очерков, объединенных заглавием «На Алтае» (1893). Природоохранная
проблематика поднимается в русле охотничьих интересов автора. Так, о варварском истреблении лесов
вследствие заводской вырубки, пожаров и поджогов Черкасов заводит речь в связи с гибелью дичи.
Обстоятельный отчет о фауне Алтая характерно подытожен: «…все-таки дичи, и, как видите, дичи
весьма разнообразной, достаточно для любого охотника» [Черкасов, 1994, с. 381]. Черкасов определяет
себя как «охотник по страсти» и «любитель природы» [Черкасов, 1994, с. 378], совмещая в своем лице
те функции, которые разойдутся по разным лицам в позднейшей экологической словесности [Богумил,
2016d].
Помимо описания охоты и рыбалки, в очерках писателя немало исторических данных о заселении
�Содержание
Алтая, возникновении и развитии горнозаводского производства, жизни и быте населения,
статистические сведения, характеристики деятелей горнозаводского Алтая. «А какие закрома
словесные, какие жемчужины народных речений открыл нам этот человек с ружьем! Он был не просто
охотником, он был охотником за словом» [Родионов, 2007].
Как видим, во второй половине XIX века об Алтае пишут писатели, так сказать, привозные,
родившиеся и учившиеся в Центральной России, прибывшие на Алтай в ссылку, по долгу службы или
исследовательскому интересу (за исключением И. А. Кущевского, напротив, уехавшего в столицу из
Сибири). Жанры произведений малохудожественны, тяготеют к публицистике, историческим,
краеведческим, природоведческим, этнографическим очеркам, что характерно для художественного
метода критического реализма.
К концу XIX века происходит кризис горной промышленности, закрылись заводы, инженеры
разъехались, население перешло к аграрным занятиям. Постепенно, исподволь вырастают местные
писатели-самородки. Они пока единичны, не организованны. Главные печатные органы по-прежнему
остаются в столицах.
�Содержание
§ 2. Алтайские самоучки и гости края
Биографии алтайских самоучек очень похожи: трудное рабочее детство, самообразование,
литературный успех, не подкрепленный материальным достатком, ранняя смерть. Во многом своей
жизненной судьбой они повторили персональную модель И. А. Кущевского, сформулированную в
некрологе о писателе Н. М. Ядринцевым: «Он напоминает своим происхождением, что в отдаленной
Сибири таятся в массе народа недюжинные силы, которые ждут только образования» [Цит. по:
Левашова, 2012, с. 16].
Отзываясь об алтайском авторе Иване Ивановиче Тачалове (1879–1929), М. Горький назвал его
«человеком страшной жизни». Из-за необычайно тяжелого детства Ивану Тачалову не удалось развить
свой талант. Он родился в Барнауле, в нищей семье с изуверски жестоким пьяницей-отцом. В шесть
лет после болезни оглох, но, несмотря на это, работал музыкантом в притонах. Начального
образования не имел, но в 24 года начал писать стихи, по-видимому, под влиянием биографии и
творчества М. Горького. В 1906–1911 гг. И. И. Тачалов живет в Томске, наравне с Г. Д. Гребенщиковым,
В. Я. Шишковым, П. А. Казанским и др. входит в литературную группу, названную критиками
«Молодая литература Сибири» (официально такого объединения не было). Творчество молодых
сибирских писателей, заявивших о себе на волне общественного подъема после революции 1906–1907
гг. отличала приверженность реалистическим принципам, выраженная гражданственная
направленность, социальные мотивы. Самое популярное произведение И. И. Тачалова того времени –
поэма «Егорка». Герой поэмы, темный рабочий парень, примкнул к черносотенцам, участвовал в
погроме, избивал социалов. Однако вскоре жизнь заставила Егора прозреть. Тачалов обращался к
популярной в пролетарской литературе теме: пробуждение классового сознания и приход в революцию
человека из социальных низов, поиск им причин народных бедствий. Художественные недостатки
поэмы с лихвой исчерпывались злободневностью, юмором, фольклорными приемами и образами.
Поэма не была записана автором, распространялась среди рабочих в списках как подцензурное
произведение, читалась Тачаловым наизусть на тайных рабочих сходках. В 1911 году за публичные
читки писатель был выслан из Сибири. Обосновавшись в Самаре, он болел и тосковал: «…я и дышу
одной только перепиской с друзьями-сибиряками, а их приезд – мой праздник». Тачалов продолжал
оставаться алтайским поэтом, регулярно публикуясь в «Жизни Алтая» и других печатных органах
Барнаула, создав на чужбине книги стихов с географически окрашенными названиями «Сибирские
частушки», «Алтайские эскизы». С 1924 года И. И. Тачалов жил в Москве. В 1929 году, перед самой
смертью, подготовил к изданию автобиографическую «Мрачную повесть».
Самый одаренный и известный алтайский писатель – Георгий Дмитриевич Гребенщиков (1882/83–
1964). Выходец из бедной многодетной семьи горнорабочего, позже ставшего крестьянином, он
смолоду трудился. Самообразование, трудолюбие и талант помогли Георгию Дмитриевичу стать
журналистом, а потом и большим писателем. Осмысление своего детства привело его к созданию
автоагиографической повести «Егоркина жизнь» (посмертно, 1966).
В Барнаул Георгий Гребенщиков приехал в 1911 году по рекомендации Г. Н. Потанина для работы в
газете «Жизнь Алтая» (1911–1918). Приглашение начинающего писателя было важным моментом
формирования сибирской интеллигенции, способной возглавить первую местную печать. Благодаря
деятельности Гребенщикова газета приобрела популярность по всей в Сибири, консолидировав вокруг
себя культурные силы, молодых одаренных литераторов. Знаковым событием в процессе становления
региональной словесности стал выход в Петербурге «Алтайского альманаха» (1914). Главным
редактором был Г. Д. Гребенщиков, иллюстратором – Г. Чорос-Гуркин, среди авторов – лучшие поэты
и прозаики Алтая. Т. Г. Черняева пишет, что издание «Алтайского альманах» свидетельствовало «о
�Содержание
реальных сдвигах в культурной жизни России. Сменяя центристскую модель русской культуры, когда
все лучшее устремлялось из провинции в столицу, молодые сибиряки начинали обратное движение,
оповещая литературный Петербург о разнообразной творческой жизни далекой окраины» [Черняева,
2007, с. 7]. В отличие от общенациональной литературы, в которой в начале ХХ века доминировал
модернизм, сибирская словесность продолжала традиции критического реализма и, отчасти,
романтизма. Впоследствии участники «Алтайского альманаха» составили ядро журнала «Сибирский
рассвет» (1919).
В Барнауле Гребенщиков создает лучшие произведения сибирского периода жизни: рассказ «В полях»,
повесть «Ханство Батырбека», первый роман грандиозной эпопеи «Чураевы». На Алтае происходит
становление Г. Д. Гребенщикова как писателя. И наоборот, становление литературного образа Алтая во
многом обеспечено его творчеством. Например, в историко-этнографическом очерке «Алтайская
Русь» (1914), используя летописи, агиографии, фольклорные источники, официальные документы,
труды ученых, рассказы очевидцев и собственный жизненный опыт, Г. Д. Гребенщиков
«реконструирует» и «структурирует образ Алтайской Руси» [Гребнева, 2012, с.7–8]. Совершенно
справедливый вывод делает Т. Г. Черняева: «Гребенщиков в дореволюционной литературе Алтая
оказался одним из немногих писателей, в чьем творчестве природа, история, люди, культура нашего
края представлены в различных аспектах и всевозможных жанрах. Очерки, рассказы, повести,
этнографические исследования, стихи, наконец, роман, в котором Алтай показан не обособленно, как
замкнутое в себе экзотическое пространство, а как часть общенациональной истории и
судьбы» [Левашова, 1994, с. 440].
Символической смертью писателя стала эмиграция в 1920 году. Он начал жизнь заново в США, где
основал «культурное гнездо» – деревню «Чураевку», творческий центр русской эмиграции, – стал
писателем мировой известности, но до конца жизни нес в своей памяти и запечатлевал в творчестве
образ Алтая. Г. Д. Гребенщиков считается классиком сибирской литературы.
Одним из путей заявить о себе в печати для сибирских авторов было сотрудничество с
Географическим обществом, которое публиковало региональный материал этнографического,
географического, исторического характера. Как и Г. Д. Гребенщиков, изучением быта старообрядцев на
Алтае занимался другой сибирский писатель, выходец из казачьей среды – Александр Ефремович
Новоселов (1884–1918). Лучшее произведение Новоселова – повесть с симптоматичным для
«алтайского текста» названием «Беловодье» (1917). Над ней писатель работал почти два года,
«старательно налегая не на количество, а на качество», – вспоминал Г. А. Вяткин. В повести
рассказывается о жизни алтайских староверов, о поисках ими земли обетованной. «Старой религии,
подавляющей человека, автор противопоставляет новую религию земного человека, радующегося
жизни» [Гребнева, 2012, с. 10]. Результатами трёх плодотворных этнографических экспедиций стали
также научные статьи, доклады и лекции о старообрядцах, прочитанные А. Е. Новосёловым в Омске,
Усть-Каменогорске, Семипалатинске. Писателя и ученого знали и ценили далеко за пределами
региона, называли «Сибирским Толстым».
Жизнь Новоселова трагически оборвалась в результате его кратковременного пребывания в партии
эсеров. Новоселов считал, что «программа этой партии наименее стесняет индивидуальный рост
человека». На нелегальной сессии Сибирской областной думы в декабре 1917 г. А. Е. Новоселова
избрали министром внутренних дел. Осенью 1918 года в Омске он был арестован колчаковцами,
обвинен в соучастии в ноябрьском большевистском перевороте и, после категорического отказа
подписать прошение об отставке с министерского поста, убит выстрелом в затылок, якобы, при
попытке к бегству. За несколько дней до ареста в беседе с поэтом Г. А. Вяткиным писатель
признавался: «Устал я от политики <…> Мне очень хочется написать роман о трагической
�Содержание
беспочвенности русской интеллигенции <…> …название: “Китеж – град невидимый”. Вы понимаете
– интеллигентская революционная романтика и её крах перед действительностью...».
Степан Ильич Исаков (1884–1921) – один из тех писателей, кто вошел в литературу благодаря
Г. Д. Гребенщикову. Он родился в селе, окончил двухклассную сельскую школу, был писарем. В 1912
году послал в «Жизнь Алтая» небольшой рассказ «По ягоды», сразу же напечатанный. В 1914 году в
«Алтайском альманахе» вышел рассказ Степана Исакова «Горный дух». Главная тема этих
произведений Исакова восходит к руссоистской установке романтизма – благотворное, очищающее
влияние природы на испорченного цивилизацией человека. Целебность алтайского воздуха, пожалуй,
была особенно важна для автора, страдавшего туберкулезом, от которого он впоследствии и скончался.
А пока, в 1919 году, Степан Исаков создал и возглавил журнал «Алтайский крестьянин»,
реорганизованный затем в литературно-художественный ежемесячный журнал «Сибирский рассвет».
Это был первый в Барнауле и на Алтае толстый литературный журнал, просуществовавший, правда,
всего один год.
Важным явлением для литературного процесса Алтая была библиотека «Сибирского рассвета», которая
издавалась с конца 1917 года. «Библиотека» выходила небольшими брошюрами по 30-40 страниц
каждая, огромным тиражом в 30 тысяч экземпляров. Книги рассылались во многие города Сибири, от
Омска до Владивостока. В 1918–1919 гг. здесь издавались тексты Г. Д. Гребенщикова,
А. Е. Новоселова, А. И. Жилякова, В. Я. Шишкова и др. Предполагалось издание не только коренных
сибиряков, но и «невольных гостей Сибири». Отмечая эту литературную площадку, Г. Н. Потанин
писал: «Среди всеобщей разрухи русской жизни, заставляющей общественных деятелей опускать руки
и приводящей их в отчаяние, культурное начинание барнаульцев нельзя не признать утешительным
явлением» («Сиб. записки», 1918, № 4, с. 109).
Среди прочих авторов в библиотеке «Сибирского рассвета» публиковался Вячеслав Яковлевич Шишков
(1873–1945), на тот момент уже уехавший из Сибири. В 1913–1914 гг. он возглавлял геологическую
экспедицию по изысканию оптимального маршрута Чуйского тракта. «Здесь родилось и стало крепнуть
мое литературное дарование…», – признавал писатель. На сибирском материале написан цикл
рассказов «Чуйские были» (1914) – о конфликтных отношениях бийских купцов с наивным коренным
населением; повесть с «сибирском» названием «Тайга» (1915); повесть о вере и безверии «Страшный
кам» (1919); рассказ о поиске Беловодья «Алые сугробы» (1925); роман о гражданской войне в Сибири,
«Ватага» (1923); роман «Угрюм-река» (1933) о распаде патриархального сибирского уклада жизни.
Определяющую роль Алтая в своей жизни и судьбе признавал также Виталий Валентинович Бианки
(1894–1959). В 1918 году, бежав из голодного Петрограда, он поселился в Бийске и жил там до
сентября 1922. Сибирь в это время находилась под властью Колчака. Студент-орнитолог Бианки
переводит свою фамилию с итальянского на русский (Белянин) и живет под поддельной фамилией
вплоть до прихода в Бийск Красной Армией. Топоним (г. Бийск, р. Бия) на фонематическом уровне как
бы вошел в резонанс с фамилией, личностью и судьбой Бианки. Здесь он находит свою будущую жену.
Участвует в научных экспедициях, заведует зоологическим отделом краеведческого музея, который
носит теперь его имя. На материале своих наблюдений над природой впервые начинает писать и
активно публиковаться в журнале «Сибирский рассвет», т. е. обнаруживает свое истинное призвание –
быть не ученым-зоологом, как отец и брат, а писателем-натуралистом. Непосредственно к Алтаю и
Сибири относятся повесть «Аскыр» (1927), рассказы «Последний выстрел» (1927), «Бун» (1927),
«Роковой зверь» (1934), «Она» (1941), «Кувырк» (1944), которые Бианки создает, уже уехав в
Центральную Россию. Произведения В. В. Бианки оказались источником реминисценций в творчестве
�Содержание
некоторых алтайских писателей природоведческой направленности, например, Е. Г. Гущина.
Долгое время жил в Барнауле Порфирий Алексеевич Казанский (1885–1938), активный участник
литературного процесса Сибири, поэт, фельетонист, критик. Печатался в основном в сибирской
периодике, в газетах «Сибирская жизнь», «Жизнь Алтая», в журналах «Сибирский рассвет»,
«Сибирские огни». С 1905 по 1917 гг. состоял в неофициальной группе литераторов, названной
критиками «Молодая сибирская литература». Порфирий Казанский был одним из организаторов
работавшего в Барнауле в начале 1918 года литературного объединения «Агулипрок» («Алтайский
губернский литературно-продовольственный комитет»). Молодая Советская власть в это голодное
время выделила продукты для литераторов, и заседания литобъединения проходили за чаем с
бутербродами. В двадцатые и тридцатые годы Порфирий Алексеевич учительствовал, написал учебник
по географии. В годы сталинских репрессий П. А. Казанский был расстрелян по ложному доносу.
Лирика была представлена в Барнауле также сыном ссыльного польского повстанца Александром
Степановичем Пиотровским (1890–1939). Он работал учителем, с 1923 года заведовал литературным
отделом газеты «Красный Алтай». Его книги стихов «Алые сумерки» (1922) и «Стихи» (1927) отличает
ориентация на творчество Ф. Тютчева, А. Фета, А. Блока. Вот образчик поэзии Пиотровского,
стихотворение с характерным для «сибирского текста» названием «В ссылке». С особым чувством ждут
ссыльные парохода, но судно проходит мимо:
Остаться снова сиротой,
Где только тундры берег низкий,
И ясно чувствовать душой,
Что там проехал кто-то близкий.
Но кто? Уходит пароход,
Уносит встречу торопливо…
И от волны прибрежный лед
Звенит прощально и тоскливо.
В конце двадцатых годов Пиотровский уехал из Барнаула, работал учителем в Прокопьевске и
Кемерово, где и похоронен.
Итак, можно констатировать, что начало ХХ на Алтае было весьма бурным как в политическом, так и в
культурном отношении. Существовало несколько печатных органов, местные типографии выпускали
книги местных авторов. Можно с полным правом утверждать, что не только «в последнее десятилетие
перед революцией 1917 г.», но и в первые годы после революции «на Алтае сложился коллектив
творческих работников, публицистов и литераторов, профессионально занимавшихся журналистикой
и литературой, стремящихся активно и целенаправленно развивать культуру и искусство родного
края» [Левашова, 1995, с. 403–404]. Развитие культурного поля достигло 3 этапа.
В начале ХХ века Барнаул конкурировал с Томском по насыщенности литературных сил, после 1921
года творческие силы перемешаются в бурно развившийся Новониколаевск (с 1925 г. – Новосибирск).
В 1922 году там вышел первый номер и поныне существующего журнала «Сибирские огни». Это стало
событием, знаменующим появление новой всесибирской площадки, концентрирующей литературные
таланты. Барнаул постепенно провинциализируется. «В те годы Алтай из бывшего золотого кармана
империи превращался в хлебный карман Страны Советов» [Родионов, 2007]. Общественнолитературная жизнь на Алтае мельчает, писатели уезжают в кипящий новыми литературными идеями
Новосибирск.
�Содержание
Среди прочих это Ефим Николаевич Пермитин (1896–1971), будущий автор повестей «Капкан» (1930)
и «Когти» (1931). Это алтайский лирик Илья Андреевич Мухачев (1896 – 1958), выходец из Бийска. Он
работал лесорубом, печником, кожевником, плотником и землекопом, участвовал в первой мировой
войне. Региональная самоидентификация в его текстах очевидна:
С давних пор, как вешние цветы,
Полюбил Алтай я беззаветно.
Дорогая, полюби и ты
Этот край таежный и рассветный. <…>
Это беглец из старообрядческой семьи Афанасий Лазаревич Коптелов (1903–1990). Он начинал как
журналист в печатных органах г. Бийска «Звезда Алтая», «Алтайский крестьянин». Роман
А. Ф. Коптелова «Великое кочевье» (1934–35) задал новый вектор сибирской литературе – тему
великого перехода народов Сибири к иному социально-цивилизационному образу пребывания в мире.
Емко характеризует его творчество А. П. Казаркин: «…русскоязычные аборигены прославляли путь
исчезновения собственного этноса. Модель “скачка” человека из неолитической культуры в “самое
передовое общество” стала лейтмотивом сибирской советской литературы» [Казаркин, 2003, с. 109].
Ответственным секретарем журнала «Сибирские огни» до 1928 года был Владимир Яковлевич Зазубрин
(1895–1937). Именно его стараниями талантливые поэты, прозаики, критики со всей Сибири
стягивались к «Сибирским огням». Уже проживая в Москве, В. Я. Зазубрин, ранее известный романомхроникой «Два мира» (1920) о гражданской войне в Сибири, написал роман о коллективизации на
Алтае – «Горы» (1933). Первый роман изображает революцию как стихию: «Природа и человек здесь
слиты в одном саморазрушающем порыве, не зависящем от воли большевиков: это не они победили,
это самоуничтожилась большая масса людей, которая действовала слепо, как суровая зима» [Яранцев,
2010]. Второй роман воплощает пафос советской литературы 1930-х гг. – «преодоление стихии и
стихийности», – что нашло отражение в темах коллективизации, электрификации, индустриализации.
Впрочем, вопреки воле автора, поэтика романа «ориентирована скорее на неомифологические тексты,
чем на каноны социалистического романа» (миф о Беловодье, миф о заточении Александром
Македонским в горах «нечистых людей» вплоть до Страшного суда). Утопические чаянья
оборачиваются эсхатологией [Куляпин, 2012, с. 8–11]. А успешный литератор, критик, редактор
подвергается аресту и расстрелу.
После отъезда основных писательских сил в Новосибирск и другие города, в результате сталинских
репрессий наблюдается крушение регионального литературного поля: «…к началу Великой
Отечественной войны, на Алтае не было ни одного литературного издания и ни одного
профессионального литератора» [Соколов, 2007].
�Содержание
§ 3. Крах и реконструкция «культурного поля» до и после ВОВ
Во время Великой отечественной войны 1941–1945 гг. культуру на Алтае создают привозные авторы –
репрессированные и эвакуированные. С мая 1943 по февраль 1945 на Алтае отбывал незаслуженное
наказание известный поэт Николай Алексеевич Заболоцкий (1903–1958). Осенью 1941 года в Барнаул
был эвакуирован Малый камерный театр А. Таирова, а с ним – основатель имажинизма, соперник
В. Маяковского и друг С. Есенина – Вадим Габриэлевич Шершеневич (1893–1942). В те годы он уже
практически не писал стихов, занимался переводами пьес для театров. В Барнауле поэт умер от
туберкулеза в мае 1942 года (похоронен на старом Булыгинском кладбище). В 1942–1943 гг. несколько
раз побывал на Алтае Константин Георгиевич Паустовский (1892–1968). Здесь он пишет пьесу «Пока
не остановится сердце» для эвакуированного в Барнаул театр А. Таирова. Кроме Барнаула писатель
побывал также в Белокурихе и Бийске. К. Г. Паустовский со свойственной ему тонкой и точной
наблюдательностью запечатлел многие особенности природы Алтая.
В. Д. Соколов подмечает интересную закономерность: «Похоже, катаклизмы – одно из самых
благоприятных времен для развития культуры на Алтае. В годы гражданской войны в Барнауле цвели
литература, театр и живопись. Никогда ни до, ни после на Алтае не было столь насыщенной
театральной и музыкальной жизни, как во время войны» [Соколов, 2007].
Восстановление регионального культурного поля после войны было связано со следующими
событиями:
– возвращение с фронта поколения тридцатипятилетних писателей, публиковавшихся в армейских
газетах;
– выход в свет первого номера ежегодного альманаха «Алтай» (1947);
– образование Алтайского книжного издательства (1948);
– создание в Барнауле краевого отделения Союза писателей РСФСР (1951).
На Алтай вернулись пишущие люди, появились площадки, где публиковаться. Писатели, прошедшие
ВОВ в первую очередь создавали тексты не о травматичном военном опыте, но о Родине, которую они
отстояли [Родионов, 2007]. Именно это поколение дало замечательных писателей-краеведов: П. А.
Бородкина, В. Ф. Гришаева, Г. В. Егорова, И. П. Кудинова, М. И. Юдалевича. К этому же ряду
примыкает А. М. Родионов, родившийся позднее, в 1946 году, но кругом своих интересов
продолжающий краеведческую линию. Забегая вперед, назовем современных краеведов:
А. С. Муравлева, С. Ф. и А. С. Ужакиных.
С 1954 года на Алтае началось освоение целинных земель. Освещать эпохальное событие были
призваны писательские десанты, в которые входили М. Светлов, Г. Николаева, А. Бек, Е. Евтушенко и
Р. Рождественский, родившийся на Алтае, Е. Пермитин и М. Бубеннов. На освоение целинных и
залежных земель приезжает, да так и остается в Барнауле, талантливый детский писатель – Лев
Израилевич Квин (1922–1996).
В послевоенное время литература с большим трудом начинает восстанавливать утерянную в 1930-е гг.
сибирскую и алтайскую специфичность, когда идеологическая унификация, проводившаяся
И. В. Сталиным, на долгие годы заморозила литературную жизнь. Канонические темы и жанры
соцреализма (роман о коллективизации или колхозе, производственный роман и пр.)
«транслировались» из Москвы в провинцию через посредничество Союзов писателей. Наиболее
отчетливо региональное «свое» проявляется в произведениях писателей краеведческой
�Содержание
направленности. Это область литературы, допускающая уникальность. Как правило, все
ограничивалось региональным кодом: местной историей, топонимикой, колоритом, диалектизмами и
пр. Художественные приемы, принципы, авторская установка новаторством не отличались. А если
автор выдвигал версию событий, отличную от официальной, то произведение надолго оставалось
лежать в столе, как, например, случилось с романами Г. В. Егорова.
Восстановление регионального самосознания постепенно происходит как в трудах писателейкраеведов, так и в произведениях авторов, разрабатывавших другую специфичную для региона
тематику – природную. Начатая «Записками…» А. А. Черкасова, продолженная рассказами и повестью
«Аскыр» В. В. Бианки, экологическая проблематика становится особенно важной в текстах писателейшестидесятников, в частности, Евгения Геннадьевича Гущина (1936–2005). Позднее тему
взаимоотношений человека и природы подхватил Владимир Борисович Свинцов (1938–2008). На
протяжении более чем столетней разработки охотничье-экологической темы происходит смена
нравственных приоритетов. Животное (зверь/собака) постепенно становится равноправным человеку
субъектом, обладающим самостью, волей, чувствами, мыслями и судьбой. В охотнике усиливается
натуралистическое начало, в пределе доходящее до расподобления на персонажа охотника-браконьера
и персонажа натуралиста-лесника. В целом, для писателей ХХ века экологические проблемы
взаимоотношений природы и человека оборачиваются проблемой поиска духовного начала в человеке.
Вопрос сохранения природы оказывается тождественен вопросу сохранения себя.
�Содержание
§ 4. «Знаковые» имена в поэзии Алтая: «шестидесятники»
В местной литературе, так же как и в литературе общенациональной, существует своя «золотая полка»,
писатели-классики, имена которых являются «визитными карточками», «знаками» края. Критериями
успешности автора можно считать наличие именных литературных чтений и премий, памятных мест,
улиц, включение авторов в антологии. Целая плеяда талантливых поэтов вошла в Алтайскую
литературу в 1960-е годы.
Одним из поэтов-«шестидесятников», наряду с Е. Евтушенко, Б. Ахмадулиной, А. Вознесенским, был
наш земляк Роберт Иванович Рождественский (1932–1994). Потомок ссыльного поляка (фамилия отца
– Петкевич), он неизменно вспоминал в своих стихах о малой родине: «Родился я в селе Косиха /
Дождливым летом. / На Алтае». В «алтайском тексте», творимом Р. Рождественским, обращает на себя
внимание сопряжение родины с водой (река, дождь, снег). Родина ассоциируется с родником,
источником жизни и творчества – «кастальским ключем» [АТ, 2002, с. 22]. В этом ракурсе любопытны
параграмматические связи фамилии Рождественский и слова «дождь».
Идеалы и поэтические принципы «шестидесятников» особенно отчетливо проявились в творчестве
известного алтайского поэта Геннадия Петровича Панова (1942–1992). Панов сохраняет
публицистический пафос, свойственный «эстрадной» лирике, на всем протяжении своего творческого
пути. Поэзия для него – акт гражданского ответственного поведения. В то же время его идеалы
одноприродны ценностям поэтов «тихой лирики». Поиск первоначал Руси, русской нации, религии,
культуры приводит Г. Панова к закономерному результату: обращению к русскому средневековью,
святорусью. Он изучает летописи, «Поучение Владимира Мономаха», «Задонщину»; создает вольный
стихотворный пересказ «Слова о полку Игореве». Поэт как бы «вписывает» себя в национальное
пространство и историю. Его человеческая жизнь, индивидуальное время и место проживания видятся
сквозь призму этногенеза русских, сквозь летопись событий родной стороны [Богумил, 2011].
Нельзя обойти вниманием факт дружбы общепризнанного зачинателя «тихой лирики» Николая
Михайловича Рубцова (1936–1971) с алтайскими поэтами (Л. Мерзликиным, В. Нечунаевым,
В. Соколовым, Ст. Куняевым), благодаря чему он побывал на Алтае в 1966 году. Здесь были написаны
стихотворения «Весна на берегу Бии», «Шумит Катунь», «В горной долине», «Сибирь как будто не
Сибирь!..», «Старая дорога» и др. А. И. Осипов полагает существенными признаками «алтайского
текста» у Рубцова «…взаимосвязанные мотивы движения, скитания и обретения покоя, приюта;
образы реки, дороги и образ русской деревни; ценностная оппозиция: настоящее – мифическое
прошлое. <…> В художественном сознании поэта – это сказочная страна, в которой его герой всего
лишь “случайный гость”» [АТ, 2004, с. 83].
В творчестве Николая Михайловича Черкасова (1938–1993) находят индивидуальное выражение черты,
типологически общие для всех поэтов «тихой лирики»: религиозно окрашенная любовь к природе,
деревне, своей малой родине, тревога за ее судьбу, возвращение и вина «блудного сына».
Леонид Семенович Мерзликин (1935–1995) – первый из алтайских поэтов, кто учился в Литературном
институте им. А. М. Горького. Он ярко заявил о себе в столице, но вернулся на Алтай, где был избран
«королем поэтов». Большинство его произведений – о женщинах. Как писал А. М. Родионов, «в его
стихах находила и будет находить часть своей судьбы отроковица, невеста, жена, мать,
старица!» [Родионов, 2005, с. 7] В то же время, поэт «вроде мозаичный, миниатюрный по
композициям, жанру, сотворил свою живописную, эпическую энциклопедию сибирского
края» [Забелин, 1997, с. 18]. Здесь критик вторит В. Г. Белинскому, прочитывая Мерзликина ни много
ни мало как алтайского Пушкина. И это не удивительно, учитывая литературные переклички между
�Содержание
поэмой Л. С. Мерзликина «Таисья» и романом «Евгений Онегин». Параграмма имен (Татьяна Ларина /
Таисья Ланина) подкреплена широко известным сравнением героини Пушкина: «Как лань лесная
боязлива». В портретах девушек отмечены темные глаза, обе героини выделены в кругу сверстниц,
способны полюбить и без оглядки на условности общества вверить свою судьбу возлюбленному
[Городилова, 2014].
Ярким представителем поэтического ренессанса шестидесятых был Владимир Мефодьевич Башунов
(1946–2005). Поэт В. А. Берязев отмечал, что в стихах В. Башунова «много звука и воздуха, но совсем
не видно ремесла, между строк нет зазора, стыка, шва – все выглядит, да и является целым». Этой
оценке вторит мнение литературоведа: «Вся башуновская поэтическая палитра – акварель, мягкие,
немного размытые очертания того мира, в котором он живет. В его стихах нет надрыва, нет отчаяния,
нет бурной и буйной радости. Скорее это мира тонкого лиризма…» [Шелковникова, 2006, с. 123].
Наиболее частотные слова его лирики: «тайна», «таинственный», «таинство». В своих «Этюдах о
Пушкине», изданных к двухсотлетию рождения поэта, Башунов размышлял: «Тайна Пушкина, ускользая,
так и остается тайной: ей темно и скучно в оболочке определений». Творчество А. С. Пушкина,
природа Алтая и «мысль семейная» – истоки поэзии В. М. Башунова.
Перестройку «шестидесятники» восприняли с энтузиазмом как «звездный час» поколения. Крушение
коммунизма породило новую социальную реальность, в которую, вопреки надеждам,
шестидесятническая культура не вписалась. В 1990-х большинство знаменитых «шестидесятников»
умерли, что показательно, в основном от проблем с сердцем. Им на смену пришло новое поколение, не
менее остро переживавшее исторический кризис.
�Содержание
§ 5. Современная литература Алтая
Писатели, вошедшие в литературу в 1970–1980-е гг., это Анатолий Владимирович Кирилин (р. 1947),
Ольга Федоровна Гришко-Юровская (р. 1939), Валерий Степанович Котеленец (р. 1954). По мнению
критика, ключевое слово для творчества А. В. Кириллина – пустота – «главный грех, порок, изъян».
«Все его герои, от ранних рассказов до поздних повестей, делают все, чтобы избежать ее» [Яранцев,
2007]. Замечательный лирик и прозаик В. С. Котеленец формулирует главную проблему своего
поколения: «мы как-то оказались между двух главных временных пластов: между советской эпохой и
новым временем. В советской эпохе мы были чужаками, и в переходный период не вписались, это как
свой среди чужих, чужой среди своих. Пришло новое поколение, более шустрое, более энергичное и
пробивное. Большинство из моего поколения так и остались неустроенными, не сделавшими карьеры.
Борис Капустин, Станислав Яненко, они не вписывались ни в какие форматы и рамки. А те, кто
сталкивается с жизнью лоб в лоб обычно погибают, потому что жизнь сильнее, она ломает и
убивает» [Котеленец, 2005].
Продолжает «поколенческую» прозу творчество позднейших писателей Алтая: М. В. Гундарина («ЛМ:
провинциальные хроники», 2002), В. Н. Токмакова («Детдом для престарелых убийц», 2001,
«Настоящее длится 9 секунд», 2005). Токмаков осмысляет феномен «поколения между» так: «Мы как
мостик между советской эпохой и первыми годами перестройки: мы закончили школу в 1985, и нам
говорили, что именно мы, новая молодая интеллигенция, станем творцами будущего нашей великой
страны, нерушимого Советского союза. Но СССР рухнул. По нам пройдут следующие, а мостик, в
конце концов, обветшает – и тоже рухнет. Поэтому-то я и мои одногодки никогда не смогут искренне
полюбить ваш мир, вашу жизнь, ваши ценности, люди из светлого капиталистического будущего. <…>
Я по-другому понимаю, что такое дружба и любовь, честность и порядочность, доброта и искренность.
Я ведь до сих пор верю и в взаимовыручку, и в сострадание, и в самопожертвование ради жизни
другого. Представляете, как мне трудно сейчас жить в вашем <…> мире капитала и общества
потребления?» [Токмаков, 2015, с. 120]
В 2003 году М. В. Гундарин, характеризуя литературную ситуацию писал: «Собственно же
литературными делами сегодня на Алтае заправляет преимущественно поколение тридцатилетних, а
также примыкающие к нему сорока- и двадцатилетние. Разница между этими поколениями
заключается не столько даже в дате рождения – сорокалетние демонстрируют приверженность
традициям модернистской метафизики, тридцатилетние активно описывают современность, а
двадцатилетние пытаются разобраться в себе» [Гундарин, 2003].
Старшее поколение ярко представлено драматургом, прозаиком, психиатром, доктором медицинских
наук, создателем трансдраматической терапии Александром Евгеньевичем Строгановым (р. 1961). Его
драматические произведения были поставлены на сценах зарубежных театров (США), МХАТ им. А. П.
Чехова (Москва), Александринского театра (Санкт-Петербург), Алтайского краевого театра драмы.
Объясняя пьесы Строганова, критики ввели термин «парареализм», трактуемый самим автором
следующим образом: «…есть реальность, в которой всегда, как и в самой жизни, найдется место для
странных, абсурдных, необъяснимых обычной логикой вещей. Сюжет меня интересует в меньшей
степени, важнее внутренний мир героев, их взаимоотношения, психологическая составляющая. В
пьесах специфическая ритмика, повторяющиеся фразы задают определенный ритм, это чисто
театральная техника» [Строганов, 2008].
Среди наиболее известных за пределами края «тридцатилетних» (теперь уже сорокалетних) –
упомянутый выше поэт и прозаик Владимир Николаевич Токмаков (р. 1968). В 1988 г. он с товарищами
основал Неформальное литературное объединение Эпицентр Российского Авангарда (НЛО ЭРА).
�Содержание
Пиком деятельности ЭРЫ стало венчание приехавшего на Алтай Андрея Вознесенского на «папство»
российского авангарда. Польщенный Вознесенский ответил стихотворением «Барнаульская
булла» [Токмаков, 2015, с. 287–307]. На настоящий момент В. Н. Токмаков выпустил «барнаульскую
трилогию»: романы «Детдом для престарелых убийц» (2001), «Сбор трюфелей накануне конца
света» (2014), «Запретная книга Белого Бурхана» (2017). Эти произведения вносят существенную лепту
в неомифологию Барнаула и Алтая.
Из выдающихся поэтов этого поколения назовем Михаила Вячеславовича Гундарина (р. 1968),
Наталью Михайловну Николенкову (р. 1964), Фариду Анваровну Габдраупову; из поколения нынешних
тридцатилетних – Дмитрия Латышева (р. 1975), Татьяну Баймундузову-Тарковскую (р. 1977), Елену
Безрукову (р. 1976), Елену Ожич (р. 1975); из двадцатилетних – Дмитрия Мухачева (р. 1985),
Александру Вайс (р. 1989).
Современный литературный процесс на Алтае осуществляется посредством регулярных печатных и
сетевых изданий: альманаха «Алтай», журналов «Барнаул литературный» и «Культура Алтайского
края», электронного журнала «Ликбез».
Подведем итоги:
В XVII – первой половине XIX вв. словесность на Алтае представлена преимущественно общерусским
и региональным фольклором, древнерусской письменной литературой. Литературный процесс Алтая
прерывистый, фазы становления и крушения культурного поля чередуются. Во второй половине XIX в.
начинается становление литературной жизни, связанное с горнозаводской деятельностью региона. В
это время писатели единичны и, как правило, не сибиряки (ссыльные, горные инженеры, ученые).
Преимущественные жанры – очерки, публицистические статьи, эпистолярий, остросоциальная проза.
После кризиса горной промышленности происходит крах культурного поля, преодолеваемый
писателями-самоучками к рубежу XIX – нач. XX вв. Доминирующая литературная традиция этой эпохи
– критический реализм. В первые десятилетия ХХ века алтайская культура достигает очередного
«пика»: есть печатные органы, талантливые авторы, литературные объединения. В середине 1920-х
годов наступает кризис, продлившийся вплоть до начала войны 1941–1945 гг., когда на Алтай
эвакуируют деятелей культуры. Послевоенное поколение фронтовиков начало восстанавливать
региональное культурное поле, нивелированное соцреализмом, через обращение к краеведческой
тематике. В 1960–1970-е годы появились писатели т. н. «деревенской прозы», поэты-«эстрадники» и
поэты т. н. «тихой лирики», обращавшиеся к темам бытия человека, его укорененности в природе,
пространстве «малой родины». Несомненно, это был пик фазы «реконструкции» локального
культурного поля. Перестройка разрушила установившуюся ситуацию, породила новые надежды и
разочарования. Главная тема «шестидесятников» – покаянное «возвращение блудного сына» –
сменилась растерянностью и озлобленностью: возвращаться оказалось некуда, «отцовская» культура
исчезла, а «сыновья» переживала проблемы роста. Современный литературный процесс
свидетельствует о постепенном восстановлении региональной самоидентичности. Провинциальный
поэт комфортно себя чувствует себя дома, не стремится в столицу. Происходит активная
неомифологизация Барнаула и Алтая, о чем речь пойдет в § 3 следующей главы.
�Содержание
Вопросы и задания:
1. Какие фазы проходит процесс становления «культурного поля»?
2. Какие этапы становления «литературного поля» на Алтае можно выделить? В чем их специфика?
3. Подготовьте презентацию о жизни и творчестве писателя, связанного с Алтаем фактом биографии
и/или «региональным кодом» произведения.
4. Посетите литературное мероприятие города (встреча с писателем, презентация книги, заседание
литературного клуба и пр.), напишите на него отзыв.
5. Напишите рецензию на художественное произведение писателя Алтая, вышедшее в этом году.
Список рекомендуемой литературы:
1. Алтайский текст в русской культуре [Текст]. – Барнаул : Изд-во Алт. ун-та, 2002–2015. – Вып. 1–6.
2. Геопоэтика писателей Сибири и Алтая [Текст] : сборник научных статей / отв. ред. А. И. Куляпин. –
Барнаул : АлтГПУ, 2016. – 168 с.
3. Гришаев, В. Ф. Избранное [Текст] / В. Ф. Гришаев. – Барнаул : Алт. полиграф. комбинат, 2001. –
416 с.
4. Гундарин, М. В. «Четвертый Рим» и его обитатели [Электронный ресурс] : очерк барнаульского
пейзажа / М. В. Гундарин // Знамя. – 2003. – № 7. – Режим доступа: http://magazines.russ.ru/znamia/ 2003/7/
gundar.html, свободный. – Загл. с экрана (дата обращения: 08.03.2017).
5. Диалог культур: поэтика локального текста [Текст]. – Горно-Алтайск : РИО ГАГУ, 2012; 2014; 2016.
6. Левашова, О. Г. Литературная жизнь Алтая [Текст] / О. Г. Левашова, М. Г. Никитина, Т. Г. Черняева
// История Алтая : учебное пособие / отв. ред. А. П. Бородавкин. – Барнаул, 1995. – Ч. 1 – С. 370–445.
7. Образ Алтая в русской литературе XIX – начала ХХ вв. [Текст] : в 5 т. / под общ. ред.
А. И. Куляпина. – Барнаул : Барнаул, 2012. – 5 т.
8. Очерки русской литературы Сибири [Текст] : в 2 т. – Новосибирск : Наука, 1982. – 2 т.
9. Родионов, А. М. Предтечи и наследники [Электронный ресурс] / А. М. Родионов // Писатели
Алтайского края : биобиблиографический словарь. – Барнаул, 2007. – Режим доступа: http://akunb.altlib.ru/
files/LiteraryMap/Texts/Rodionov/170.htm, свободный. – Загл. с экрана (дата обращения: 08.03.2017).
10. Соколов, В. Д. Краткая хронология литературы на Алтае [Электронный ресурс] / В. Д. Соколов //
Ликбез. – 2007. – № 40. – Режим доступа: http://www.lik-bez.ru/archive/zine_number1845/zine_arhiv1858/
publication1878, свободный. – Загл. с экрана (дата обращения: 08.03.2017).
11. Юдалевич, М. И. Литературная жизнь Барнаула [Текст] / М. И. Юдалевич // Барнаул: история
культуры : пособие для учителя. – Барнаул, 2000. – С. 60–69.
�Содержание
Глава 3. «Барнаульский текст и миф»
§ 1. Мифогенные факторы города: имя и место
§ 2. Легенда о Голубой Даме
§ 3. «Доминантные точки» Барнаула
§4. «Городские тексты» В. М. Шукшина
�Содержание
§ 1. Мифогенные факторы города: имя и место
На Алтае можно выделить несколько «культурных гнезд», очагов культуры. Прежде всего – это города,
крупные населенные пункты (Барнаул, Бийск, Белокуриха, Горно-Алтайск). Город как пространство
может быть воспринят как географическое, историческое, социально-психологическое, виртуальное
пространство. На метауровне – как пространство идеологических смыслов и символов.
Барнаул, столица Алтайского края, имеет прописку и на культурной карте страны. История города
начинается с 1730 года. Барнаул вырос из заводского посада. Здесь плавили медь и серебро,
добываемые на рудниках в Змеиной горе (Змеиногорск), позднее в Салаире и других местах. Город
застраивался по образцу Петербурга в то время, когда ценилось просвещение, цивилизация,
преобразование природы. В противовес Москве, разраставшейся по принципу дерева, кольцами,
Барнаул уподоблен Петербургу, является не стихийно-природным, но разумно-человеческим
образованием. Правильные, четкие, строгие линии, открытость пространства – вот первоначальный
вид города (рис. 12).
Рис. 12. Модели городов
Мифогенными факторами для любого города являются, прежде всего, его название и
месторасположение. Топоним «Барнаул» неискушенным человеком толкуется как «аул Барна», а стало
быть, имеет «восточный» колорит. В противовес западному, рациональному началу, изначально
насаждаемому в городе, выступала «азиатская» окраска топонима. Как отмечают А. И. Куляпин и В. В.
Десятов, название города во многом спровоцировало в русской культуре его отождествление с
провинциальностью, темнотой, дикостью. Весьма развернутый и показательный реестр ассоциаций
приведен в стихотворении А. Вознесенского «Барнаульская булла», где основными семантическими
составляющими города являются «дикость, агрессивность (“а то б пырнули”), святость (“Афонград?”),
аграрность (центр сельскохозяйственного края: “АГРАГРАД”), соотнесенность с фольклорным
“тридевятым царством”, на пороге которого сказочный герой встречается с бабой Ягой (“Бабьягад?”), и
с рериховскими Гималаями (“В вас проступают Гималаи”, “к вам Рерих / шел по струящемуся
плато”)» [Десятов, 1998, с. 196]. Звуковой комплекс топонима («бар») увязывается поэтом, кроме
прочего, со словом «варвар».
�Содержание
Однако обратимся к реальной, а не поэтической, этимологии. На чертежах конца XVIII века написание
города следующее: «Бороноул» /«Бороноур»/«Баранаул». Томский ученый А. П. Дульзон возводил
происхождение гидронима к тюркским корням «боро» («волк») и «ул» («река»). Тем самым, название
переводится как «волчья река» или «волчье озеро», что небезосновательно ввиду лесных истоков реки,
где и в самом деле водилось много волков. Подобное прочтение привносит в семантический ореол
города мотивы дикости, воли, подключает мифологию города к древним языческим представлениям
автохтонов Алтая о волке-первопредке, тотемном животном.
Наиболее доказательной выглядит версия известного исследователя истории и этнографии Сибири
профессора А. П. Уманского, который полагал базовыми телеутские корни «по-ронгы» («мутная вода»)
и «ул» («река»), т. е. «мутная река». Действительно, воды Барнаулки имеют чайно-желтый цвет, что
объясняется наличием органических и минеральных веществ, полученных при протекании через бор.
Строительство Барнаула на «болотистом» основании (смесь воды и почвы) вновь отсылает к Петербургу.
Два города объединяяет не только строгая планомерная застройка, но и зыбкое, неустойчивое
основание, активизирующее мотивы призрачности, миражности, бесовства. Комментируя письма А. А.
Блока кузенам, проживающим в Барнауле, исследователи пишут: «И Петербург, и Барнаул – города,
провоцирующие у их жителей раздвоение сознания, надстраивающие над реальным миром мир
фантомов. Но если прекрасная архитектура Петербурга порождает кошмарные призраки, то грязные и
некрасивые улицы Барнаула, напротив, принуждают человека бежать от них в мечту» [Десятов, 1998,
с. 191].
Добавим, что Барнаул имеет свой эсхатологический миф о потопе и пожаре, связанный с именем
основателя поселения (Акинфий Демидов = Петр I) и задающий тему «города на крови», которому
«пусту быть». Барнаул – своего рода алтайский Петербург, но в сниженном, травестированном варианте.
Центр Алтайского края построен на перекрестке ввозных путей: месте впадения р. Барнаулки в р. Обь. С
древнейших времен перекресток – символ выбора, в том числе, между жизнью и смертью, а также знак
перехода из одного пространства в другое. В мифах перекресток наделяется полярными значениями:
священным либо проклятым. Во многих культурах перекресток – место встречи с трансцендентными
силами (богами, духами, мертвыми). В этом смысле далеко не случайным выглядит тот факт, что именно
в Барнауле случился эпилептический припадок Ф. М. Достоевского, скончался известный ученый и
патриот Сибири Н. М. Ядринцев, умер поэт В. Г. Шершеневич.
Впрочем, амбивалентность трактовки лежит в основании мифологии любого города: «Два полюса
возможного развития этой идеи – город проклятый, падший и развращенный, город над бездной и городбездна, ожидающий небесных кар, и город, преображенный и прославленный, новый град,
спустившийся с неба на землю. Образ первого из них – Вавилон, второго – Небесный
Иерусалим» [Топоров, 1987, с. 122]. Поэтому не удивительно, что, в целом, смысловые доминанты
Барнаула совпадают с семантическим ореолом, например, Перми: взаимодействие «мессиански
окрашенной идеи избранности пермской земли и столь же интенсивно переживаемой идеи
отверженности и проклятости этого места» [Абашев, 2000, с. 396]. Как замечают исследователи
барнаульского текста, цитируя В. Н. Топорова, «история любого города представляет собой подобное
“превращение Вифлеема в Бедлам”» [Десятов, 1997, с. 187].
Современные исследования семиотики «городского текста» русской культуры раскрывают город в его
различных ипостасях: столица, уездный город, утопический город, град Китеж, Рим, Вавилон,
Флоренция как концепты русской литературы, город будущего и фантастический город, зарубежный
город глазами русского писателя. Город может выступать «как миф, как идеологема, как испытание, как
заветная цель, как пространство молвы, как проект, как мираж, как островок памяти, как центр
Вселенной» и т. д. [Голубков, 2010, с.11].
�Содержание
§ 2. Легенда о Голубой Даме
Любой город обладает «метафизической аурой», высокая степень выраженности которой обеспечивает
способность локуса продуцировать тексты о себе, превращать материальное в знаковое [Меднис, 2003].
Фольклор – это тот культурный чернозем, на котором произрастает городской письменный текст.
Сказы, предания, легенды, исторические песни часто базировались на исторических фактах, творчески
обобщенных народным сознанием. Так, принудительный, чрезвычайно тяжелый, пожизненный труд
на барнаульском заводе вызвал к жизни легенды о неуловимых беглецах. Например, беглец Сорока
якобы был наделен колдовской силой, заговорен от пуль, мог проходить сквозь стены и рвать железные
оковы. Личность великого изобретателя И. И. Ползунова, создателя первой в России паровой машины
– колдуна! – также породила вокруг себя много слухов, толков и легенд. Есть и другие барнаульские
легенды, связанные с именами знаменитых горожан: П. К. Фролова, С. И. Гуляева, И. И. Тачалова.
Особый круг фольклорных текстов составляют городские легенды о невинно убиенных (Дунькина
роща, Русалочий остров, Акулькина топь и пр.). Визитной карточкой Барнаула давно уже стала легенда
о Голубой Даме. Едва ли не впервые о привидении в нынешнем здании городской администрации
написал очевидец – А. А. Черкасов. В 1870 году он остановился проездом в доме горного начальника,
где услышал отдаленные звуки превосходной игры на рояле. Выяснилось, что в комнатах часто слышна
мелодия, хотя инструмента никакого нет. Более того, «в этом доме изредка чудится и показывается
какая-то фигура в образе женщины, которую и называют Синяя Дама», по цвету одежды. Через
несколько лет, когда в доме жил уже другой горный начальник, барышни гадали столоверчением. Стол
«поведал», что «Синяя Дама – Лариса, которая лежит в саду под колодой около задней калитки, просит
отрыть ее прах, отпеть и предать погребению» [Черкасов, 1994, c. 626–628].
Мистическая история, скроенная по лекалам романтизма, так и осталась бы малоизвестной быличкой,
зародышем городской легенды, если бы не М. И. Юдалевич, который, во-первых, укоренил сюжет в
современной ему действительности («В детстве мне приходилось встречать горожан, утверждавших,
что они своими глазами видели, как в полночь гуляет по саду, поднимается по лестнице и заходит в
дом Голубая Дама – пышноволосая красавица в голубом бальном платье. Вскоре из дома доносится
незнакомая, грустная, но полная неясных надежд музыка» [Юдалевич, 2008, т. 4, с. 96]). Во-вторых,
реалистически объяснил чудо в повести «Голубая Дама». В-третьих, закрепил сюжет многократным
пересказом в краеведческих работах. История следующая: жестокосердный городской начальник
заподозрил в измене молодую жену и замуровал ее в подвале своего дома сразу после бала, где она
неосторожно себя повела. Убитая без покаяния, она выходит из могилы в виде привидения.
Надо сказать, что подобная фабула – достояние мирового фольклора. Однако нам не удалось прочитать
такую предысторию барнаульского призрака нигде, кроме как у Юдалевича. Все последующие
публикации повторяют версию писателя. Это дает основание предположить, что легенда – его
выдумка. Тем более, в повести «Голубая дама» он выступает в традиционной мистифицирующей роли
«издателя» чужой рукописи.
Историческая повесть – весьма благодатный жанр для региональной литературы. Здесь сошлось три
элемента, определяющих неповторимый облик места: природа, история, этнос. Плюс авантюрномелодраматический сюжет – и рецепт успешного артефакта готов. Именно эти ингредиенты
обеспечили феерический успех повести, а затем и спектакля,
М. И. Юдалевича «Голубая
дама» [Юдалевич, 2008, т. 2, с. 269–270].
Местный колорит – а это, пожалуй, главный предмет интереса регионального писателя, – воссоздается
при помощи:
�Содержание
– кулинарного кода: «…светлейший князь Потемкин с Тавриды за тысячу верст курьеров слал за
обыденной брусникой. И нам разумнее держаться своего сибирского пошиба. <…> …добавили
севрюги, стерляди обской заливной, икры разного разбора, грибов соленых да маринованных, утятины
копченой да пельменей. На десерт поставили блюдо земляники и кисель облепиховый. К чаю подали
майского душистого меду» [Юдалевич, 2008, т. 4, с. 104];
– описаний городского пространства и образа жизни: «Все дороги у нас черны, потому что крыты
плавильным соком или, как зовут его инженеры, шлаком. Под цвет плавильного сока крашены и
лучшие дома горожан. Они разнообразны – от древнерусских теремов до двухэтажных английских
коттеджей с банной комнатой и бильярдной. Улицы наши глядятся торжественно и строго. В центре
города возле заводской плотины – площадь. В одном из уголков ее и располагаются базары. Торгуют
здесь говядиной, битой птицей, рыбой, ягодами, грибами, орехами, серой. Бывают пушные дни, когда
охотники, часто калмыки, привозят звериные шкуры. Можно здесь купить мешок соболей, чисто белого
блеску горностаев, песца, росомаху, барса, рысь, красную лисицу, белку» [Юдалевич, 2008, т. 4, с. 128–
129]; «Ставят госпиталь и при нем церковь. А к центру площади ставят гранитные
колонны» [Юдалевич, 2008, т. 4, с. 151];
– описаний заводского труда: «В жаре, духоте, едучем дыму полуголые, сотрясаемые приступами
кашля, работные люди хлопочут возле печей, гнутся под тяжестью шихты, перетаскивают в огромных
бадьях жидкий металл» [Юдалевич, 2008, т. 4, с. 135];
– портретирования сложившегося в Сибири этноса: «Волосом по-славянски рус и глаза голубые, а
лицо темное, скуластое и нос плоский. Видно, встретилась в этом лице Русь с Калмыкией» [Юдалевич,
2008, т. 4, с. 112].
Сугубо частная мелодраматическая история вписана в барнаульское
природно-культурное
пространство и в знаковый для «сибирского текста» исторический момент – эпоху декабристов. На
Алтай, как известно, их не ссылали, но писатель находит выход: пусть не сама героиня, но ее подругадвойник («судьбы наши во многом схожи» [Юдалевич, 2008, т. 4, c. 99]) оказывается женой декабриста.
Декабристы – сугубо сибирский исторический фон, ставший катализатором семейной драмы и
истинной любви.
Автор косвенно указывает на источники своей повести – творчество А. С. Пушкина и А. А. БестужеваМарлинского. В частности, готическая фабула восходит к рассказу «Латник» (1831) Марлинского.
«Повести Белкина», «Капитанская дочка» и «Дубровский» предопределили ряд авантюрных мотивов,
жанр исторической повести [Богумил, 2016а]. Стилизация Юдалевича может быть прочитана сквозь
призму Пушкина и Марлинского, современников эпохи, которую реконструирует алтайский писатель.
Истоки легенды о Голубой Даме, по-видимому, коренятся в древнем обряде строительной жертвы –
замуровывания человека (часто – женщины) в фундамент или стену строения (дом, мост, крепостная
стена и пр.) с охранительными целями [Суворова]. Не случайно эта легенда стала краеугольным
камнем барнаульской мифологии, базисом региональной литературы. О важности этого образа
свидетельствуют неизменные упоминания легенды во всех городских экскурсиях, ряде текстов о
Барнауле. Так, в романе В. Н. Токмакова «Сбор трюфелей накануне конца света» (2014) Голубая Дама,
мелькнув на балу-маскараде, превращается в мертвую невесту-русалку, в А. В. Боголюбскую – femme
fatale Н. М. Ядринцева. Она же, по рифме судьбы, – мифическая жертва уголовников, зарытая в
котловане строящегося драмтеатра. Более того, весь город, якобы, стоит на месте Акулькиной /
Ведьминой топи, где «с незапямятных времен самосудом топили уличенных в колдовстве
женщин» [Токмаков, 2014, с. 66–67].
�Содержание
Таким образом, городская легенда о Голубой Даме на протяжении почти 250 лет прошла ряд
метаморфоз: от романтического видения, полусна-полуяви, через реалистическое обоснование к
неоромантической интерпретации, обнажившей ее корни – архетип строительной жертвы.
�Содержание
§ 3. «Доминантные точки» Барнаула
Индивидуальный образ города создается совокупностью только ему присущих «доминантных точек»,
формирующих подобие «образного каркаса» места. В то же время, очевидно, что уникальность
базируется на неких универсальных структурах [Меднис, 2003]. Смысловыми доминантами города
являются мосты и дороги, музеи и библиотеки, городские монументы, театр, университет и прочее
[Голубков, 2010, с. 17–31].
Наиболее важный хронотоп в системе отношений «провинция – столица», конечно, вокзал или
аэропорт как точка контакта между мирами, возможность вырваться или приехать, вернуться. Не
случайно предметом особого внимания С. М. Козловой в статье, посвященной провинциальной
самоидентичности барнаульских поэтов, становится вокзал. Центробежный вектор, настроение
эскейпизма имеют строки Тамары Степанской, Елены Вагнер. Возможность вырваться из «этой Богом
забытой страны» оказывается иллюзорной для лирического героя Евгения Банникова [АТ, 2008, с. 68–
78].
Пространство вокзала может расширяться, подминая под себя весь город, превращая его в транзитный
пункт на пути в столицу. В прозе Валерия Сергеевича Золотухина (1941–2013) Барнаул выступает в
качестве альтернативы Москве как пространство для неудачников, тех, кто не сумел пробиться, тупик,
«место, где толку не добьешься» [АТ, 2008, с. 58–60].
Вокзал – точка пересечения в горизонтальной плоскости. В любом городе есть зоны пересечения
миров и в вертикальной системе координат. Подобного рода инвариантная барнаульская топика
отчетливо проявляется при сопоставлении пространственной организации романов Андрея
Коробейщикова («Иту-Тай», 2002) и Владимира Токмакова («Сбор трюфелей накануне Конца света»,
2014). Несмотря на хронологическую преемственность этих произведений, наблюдаемая общность
«градообразов» писателей имеет скорее типологическое происхождение. Оба автора разделяют
концепцию двоемирия, видят сквозь привычный мир иную реальность. Система «доминантных точек»
Барнаула у обоих авторов практически тождественна. «Осевыми» пространствами, связующими сферы
мироздания являются Нагорное кладбище (бывшая ВДНХ), церковь, музей, старый особняк на окраине
города [Богумил, 2016с]. Понятно, что подобного рода системные совпадения ключевых барнаульских
мест в обоих романах вызваны, в первую очередь, тожественной функцией этих локусов в культуре –
объединение горнего, дольнего и инфернального; прошлого, настоящего и будущего; жизни и смерти.
Впрочем, можно возвести оба романа к одному претексту: повести С. М. Орехова «Барнаул – Столица
Мира» (1989, 1992, 1998). Здесь впервые (после Рерихов) прозвучала мысль о географическом
положении города в центре Евразийского материка и о его духовной миссии – быть Столицей Мира,
столицей духа. Диапазон смыслов города ожидаемо колеблется от определения «заурядная
провинциальная дыра» до мистических ворот, лестницы в Шамбалу. Откровение о подлинной
сущности города произносит «сумасшедший» иностранец Бреннер, цитируя «древний трактат
египетских жрецов»: “Все придет на круги своя, и станет град малый и далекий Барнаул Столицей
Мира!..”» [Орехов, 2002, с. 67]; оно экстатически прорывается в неконтролируемом крике рокера
Лазаря на концерте [Орехов, 2002, с. 73]; наконец, объясняется «проводником»: это «некий психоэнергетический процесс над определенной географической точкой» [Орехов, 2002, с. 208].
Примечателен диалог между вахтером (привратником?) и интерполовцем:
« – Междуречье, оно, поди, тоже у нас? Между Обью и Енисеем?
– Нет-нет, что вы! – воскликнул Пит. – Это в другом месте, между Тигром и Евфратом. Это не у вас.
�Содержание
– А-а. Ты смотри! А я думал, промежду речками Барнаулкой и Пивоваркой» [Орехов, 2002, c. 127].
«Город сюрреалистов» [Орехов, 2002, с. 162] охвачен то адской жарой, то потопообразным ливнем.
«Доминанты» города – одноименная Барнаулу гостиница, психбольница, ВДНХ, свалка оказываются
местами-медиаторами, входят в систему базовых хронотопов города и появляются в позднейшей
барнаульской прозе.
Задуманный как путеводитель по Барнаулу, роман В. Н. Токмакова содержит в себе фрагменты
недовоплощенного замысла. Огромный фактологический материал раздроблен и поделен между рядом
повествующих субъектов (краеведы, милиционер, журналист). Фольклорно-мифологический материал
сконцентрирован в квартире поэта-авангардиста Полозкова. Карнавальная маска передается по кругу,
каждый ее «носитель» становится сказителем городской байки, приобщается к анонимной стихии
«всеавторства».
В зоне напряжения между двумя полюсами: историей (серьезной реальностью) и мифом (карнавальной
виртуальностью) рождается сюрреалистический образ Барнаула. Мифологизация нашего города,
начатая писателем в романе «Детдом для престарелых убийц» (Волопуйск), продолженная в романе
«Настоящее длится 9 секунд» (Букаранск), здесь достигает своего апогея. Густо замешанный на
архивных фактах, документах, мемуарах, мистических домыслах, литературных стереотипах локальный
текст и миф, «собранный» автором, и есть искомые трюфели–клад–дневники. Рукописи, которые не
горят и выживают даже после Конца света.
В своем патриотическом начинании В. Н. Токмаков, конечно, не одинок. Достаточно вспомнить
«сверхзадачу» М. И. Юдалевича, автора историко-публицистического очерка о Барнауле. Она
заключалась в полемике «против укоренившихся ложных представлений» о том, что «наш город в
старину был глухоманным, темным, невежественным» [Юдалевич, 2008, т. 3, с. 4]. В. Н. Токмаков свою
установку тщательно маскирует, многократно «обзывая» Барнаул забытым богом «захолустьем»,
«унылым, безнадежно провинциальным, городишкой», «тупиком цивилизации» [Токмаков, 2014, с. 21–
22] и все-таки проговариваясь: «Это город с нераскрытым потенциалом. Точнее, с хорошо и намеренно
сокрытым…» [Токмаков, 2014, с. 197].
Город инфернален. Потусторонний мир свободно проникает в как бы реальность, создавая
параллельный Барнаул, альтернативные версии событий, двойников и множа истины. Адский
хронотоп с тягучим временем, блуждающим пространством, пеклом-потопом, ожившими мертвецами
и расплодившимися гадами усиленно нагнетается. Апокалиптичность города оказывается той
крайностью, за которой спасение. Автор из романа в роман цитирует слова Христа: «Да будь ты горяч
или же хладен, но не будь тепл». Барнаул осуждается героем как «город средний», «ни рыба, ни мясо,
ни то, ни сё» [Токмаков, 2014, с. 90]. Барнаул, действительно, – город средний. Но в ином смысле. Он
стоит примерно в центре Евразии, есть пуп континента. Именно поэтому он является порталом между
мирами, перенасыщен медиальными пространствами (шкаф, дверь, окно, лестница, колодец) и
«переключателями» (телефонные звонки, алкоголь, галлюциногены).
А. В. Коробейщиков в своих характеристиках Барнаула более прямолинеен и откровенен: «Центр
духовности и гармонии, провозвестник грядущего расцвета человеческой цивилизации». Автор
отсылает к авторитету семьи Рерихов, которые, пребывая в городе в 1926 году, назвали его
«мистической столицей мира». Это место, «где пересекаются явь и сон, разум и предчувствие, небо и
земля» [Коробейщиков, 2002].
Двоемирие, характерное для романов обоих авторов, достраивается у В. Н. Токмакова еще одним
измерением. Галлюциногенный мир опирается на литературные истоки. Топонимика Барнаула
�Содержание
отчетливо цитатна, город прочитывается как книга: «На улице Гоголя мы нашли старую
прострелянную в нескольких местах шинель, на улице Пушкина к нам привязались цыгане, а на улице
Горького перед нами лежала огромная пролетарская лужа. “Осторожно, не окажись на дне”, –
улыбнулся я <…>» [Токмаков, 2014, с. 145]. Сны, видения, иные измененные формы сознания героя –
не просто зона виртуального, но область творчества, исторической и культурной памяти.
�Содержание
§ 4. «Городские тексты» В. М. Шукшина
Согласно наблюдениям Д. В. Марьина, «шукшинская география» насчитывает около 100 объектов
[Марьин, 2012b, с. 100]. Существенную часть из них составляют города. Писатель объездил почти весь
СССР, бывал за рубежом. Изучение поэтики городских текстов В. М. Шукшина пока находится в
начальной стадии. Но уже сейчас с достаточным основанием можно судить о значении Барнаула,
административного центра Алтайского края, в его жизни и творчестве. Этот локус «занимает одно из
ведущих мест в стране по числу достопримечательностей, увековечивающих память
Шукшина» [Марьин, 2012b, с. 101]. В действительности Барнаул, где расстреляли репрессированного
отца Василия, был для писателя городом неприятным и избегаемым: «Анализ произведений Шукшина
показывает, что Барнаул либо «выпадает» из пространства художественного мира писателя, либо
приобретает негативные коннотации. <…> это своеобразный locus non gratus в художественном
пространстве Шукшина» [Марьин, 2012b, с. 102–103].
Подобным Барнаулу «минус-пространством» оказался для сибирского писателя, как минимум, еще
Тамбов. Широко известны слова М. Ю. Лермонтова: «Тамбов на карте генеральной / Кружком означен
не всегда». Этимологическая связь топонима с омутом проявилась в личной судьбе и творчестве
В. М. Шукшина. Автобиография 1966 г. свидетельствует: «В 1948 г. Владимирским горвоенкоматом я
как парень сообразительный и абсолютно здоровый был направлен учиться в авиационное училище в
Тамбовской области. Все мои документы, а их было много, разных справок, повез сам. И потерял их
дорогой. В училище явиться не посмел и во Владимир тоже не вернулся – там, в военкомате, были
добрые люди, и мне больно было огорчить их, что я такая “шляпа” <…>» [Шукшин, 2014, т. 9, с. 196–
197]. Не случись потери – в омут кануло – и, кто знает, как повернулась бы судьба начинающего
писателя. Возможно, затянуло бы военное поприще, столь колоритно описанное Лермонтовым в
«Тамбовской казначейше». По меньшей мере, рождалась бы иная проза.
Тамбов подспудно возникает в произведениях Шукшина с автобиографическим подтекстом –
неудавшейся военной карьерой. Например, судьба Петра Ивлева в романе «Любавины» (Кн. 2, 1987)
круто поворачивается после прочтения письма, написанного отцом перед арестом. Герой, окончив
военное училище и тщеславно мечтая в тридцать пять лет стать генерал-майором, вдруг ощутил
душевную необходимость открыть, что он сын «врагов народа». Разумеется, его исключают из партии и
на мечтах поставлен крест. Эта тема весьма личная и болезненная для писателя. Показательно, что в
дипломном фильме Шукшина «Из Лебяжьего сообщают» (1960), некоторые мотивы из него позже
вошли в повесть «Там, вдали» (1966) и, в измененном виде, во вторую книгу «Любавиных», роль
Ивлева исполнял сам Шукшин. Тамбовская область здесь не названа, но наличествует в
биографическом претексте, в травматичной для автора ситуации неуспеха, потенциального, не
воплотившегося жизненного сценария. Тамбов как бы есть, но – отсутствует.
В контексте рассказов Шукшина Тамбовщина функционально синонимична Калужской области,
выступает как пространство-средоточие русского национального характера, искаженного и
извращенного в процессе жизненного приспособления. Хотя между этими двумя топосами есть и
существенные отличия. В статье «Монолог на лестнице» (1968) Шукшин, рисуя образ города в его
идеальной ипостаси, вспоминает именно Калугу: «Город – это и тихий домик Циолковского, где Труд
не искал славы» [Шукшин, 2014, т. 8, с. 29]. Семиотический ореол Тамбова таков, что претендовать на
роль образцового города он не может в принципе [Богумил, 2016е].
Две столицы России в мифогеографии В. М. Шукшина, соответственно, обладают особым
семантическим ореолом. Ленинград – «неофициальная столица, ориентированная на западную
культурную модель <…>, надменная, декларирующая собственное превосходство, но, одновременно,
�Содержание
представляющая собой и область настоящей культуры» [Скубач, 2016, с. 146]. Москва, официальный
центр, противопоставлена центру сакральному – Алтаю, «малой родине» – как новый Вавилон,
«город-блудница» (термин В. Н. Топорова) [Куляпин, 2016, с. 145]. «Наивные» персонажи Шукшина
дезавуируют главное пространство советского мира: «Откровенной сатирой на всю парадигму
советских культурных ценностей, воплощаемых Москвой, выглядит странная туристическая программа
посещения столицы, “намеченная” Иваном Расторгуевым <…> Вместо ключевых в культурном
отношении столичных топосов – зоопарк и крематорий; на месте Кремля, как идеологическое
средоточие все советской вселенной, – ГУМ» [Скубач, 2016, с. 149–150].
Парадоксально, но «[в] качестве “мест не столь отдаленных” у Шукшина выступают Москва и
Ленинград-Петербург, а вовсе не Сибирь <…> Столица же, будучи топосом власти, контроля и
подчинения, транслирует несвободу на всю страну» [Куляпин, 2016, с. 146–147].
Перечень городов, вошедших в художественный мир В. М. Шукшина достаточно длинный. Здесь и
русские Астрахань, Бийск, Владимир, Новосибирск, Севастополь… И зарубежные города: Белград,
Будапешт, Париж, Потсдам… Изучение семантического ореола этих пространств в шукшинских
произведениях – дело будущего.
Подведем итоги:
«Городской текст» региональной литературы представлен на примере Барнаула. Как «знаковая система,
состоящая из предметных реалий, сложившихся ценностей, литературных архетипов, мотивов, имен,
устойчивых идеологем» [Голубков, 2010, с. 4] «барнаульский текст» находится на начальной стадии
изучения, а, возможно, и становления. Ключевая для «барнаульского текста» легенда – о Голубой Даме.
Самая известная ее литературная обработка представлена повестью М. И. Юдалевича «Голубая
Дама» (1981). Жанр произведения наследует традиции исторической повести и готической прозы,
воспринятые сквозь призму творчества А. С. Пушкина и А. А. Бестужева-Марлинского. Барнаульский
текст по ряду параметров (гидроним, архитектура, этиологический и эсхатологический миф)
сближается с петербургским текстом. Легенда о Голубой Даме фиксирует главную точку
соприкосновения – архетип строительной жертвы. Этот инвариант актуализируется в современной
барнаульской неомифологической прозе. Ведущая «доминанта» провинциального города – вокзал. В
вертикальной системе координат обнаруживаются другие «осевые места»: гостиница, Нагорное
кладбище (ВДНХ), церковь, музей, старинный особняк. Инвариантная функция указанных пространств
– медиация разного рода. «Городские тексты» В. М. Шукшина строятся вокруг значимых для него
топосов, прежде всего, столиц разного уровня (Москва, Ленинград, Барнаул), как правило,
оцениваемых негативно.
Вопросы и задания:
1. Какие причины позволяют проводить параллели между Барнаулом и Санкт-Петербургом?
2. Какие «доминантные точки» города, помимо указанных в § 3, вы можете выделить?
Проиллюстрируйте все «доминантные точки» цитатами из творчества барнаульских писателей.
3. Подготовьте сообщение о любой городской легенде.
�Содержание
Список рекомендуемой литературы:
1. Богумил, Т А. Голубая Дама: барнаульский текст и миф [Текст] / Т. А. Богумил // Сибирский
филологический журнал. – 2016a. – № 4. – С. 102–108.
2. Богумил, Т. А. Прогулки по Барнаулу мистическому [Текст] / Т. А. Богумил // Геопоэтика писателей
Сибири и Алтая : сборник научных статей / отв. ред. А. И. Куляпин. – Барнаул, 2016c. – С. 16–20.
3. Голубков, С. А. Семантика и метафизика города: «городской текст» в русской литературе ХХ века
[Текст] : учебное пособие / С. А. Голубков. – Самара : Изд-во Самарск. ун-та, 2010. – 167 с.
4. Десятов, В. В. Барнаульский миф в русской литературе [Текст] / В. В. Десятов, А. И. Куляпин //
Культура и текст. Литературоведение : сборник научных трудов. – Санкт-Петербург ; Барнаул, 1998. –
Ч. 1. – С. 187–199.
5. Марьин, Д. В. Барнаул в прозе В. С. Золотухина [Текст] / Д. В. Марьин // Алтайский текст в русской
культуре. – Барнаул : Изд-во Алт. ун-та, 2008. – Вып. 4. – С. 57–63.
6. Марьин, Д. В. Шукшинская география (города СССР в жизни и творчестве В. М. Шукшина) [Текст] /
Д. В. Марьин // Сибирский филологический журнал. – 2012b. – № 3. – С. 99–105.
7. Меднис, Н. Е. Сверхтексты в русской литературе [Электронный ресурс] / Н. Е. Меднис –
Новосибирск : НГПУ, 2003. – Режим доступа: http://rassvet.websib.ru/text.htm?no=35&id=5, свободный. –
Загл. с экрана (дата обращения: 08.03.2017).
8. Топоров, В. Н. Текст города-девы и города-блудницы в мифопоэтическом аспекте [Текст] / В. Н.
Топоров // Исследования по структуре текста / отв. ред. Т. В. Цивьян. – Москва, 1987. – С. 121–132.
9. Топоров, В. Н. Петербург и «Петербургский текст русской литературы» [Текст] / В. Н. Топоров //
Миф. Ритуал. Символ. Образ : исследования в области мифопоэтического / В. Н. Топоров. – Москва,
1995. – С. 259 –367.
�Содержание
Заключение
В учебном пособии предпринята попытка системного изложения трех «кругов» региональной
словесности, организованных по принципу «матрешки»: региональная литература – «культурное
гнездо» – «городской текст». Литература Сибири представлена сквозь призму исторической поэтики
как единая, хоть и прерывистая, традиция, бытующая в единстве и противоположности «позитивного»
и «негативного» инвариантов. Сибирскую приуроченность имеет «Ермаков сюжет», вошедший в фонд
основных сюжетов общерусской литературы.
Литература Алтая в контексте сибирской литературы существует как «культурное гнездо».
Литературный процесс Алтая скачкообразный, чередующий фазы становления и крушения культурного
поля. Уникальные природные, исторические, культурные параметры региона, воплощенные в
художественных произведениях, создают «алтайский текст».
Мифология Барнаула менее оформлена, чем мифология Москвы или Петербурга. По ряду характеристик
образ Барнаула сближается с петербургским. Ключевой городской миф о Голубой Даме связан с
архетипом строительной жертвы. Творчество В. Н. Токмакова последних лет активно реализует
мифогенный потенциал города. «Доминанты» провинциального города – вокзал, гостиница, Нагорное
кладбище (ВДНХ), церковь, музей, старинный особняк, свалка. «Барнаульский текст и миф» находится
на начальной стадии изучения.
Существующие исследования взаимоотношений пространства и писателя, genius loci, описывают
очевидные связи между ними. Между тем любая система остается неполной, если изучены только
положительные ее элементы, а отрицательные оставлены без внимания. В жизни и текстах любого
автора есть, так сказать, «минус-пространства», значимые своим отсутствием. Для В. М. Шукшина это
Тамбов и Барнаул. Возможно, какие-то пространства, в принципе, тяготеют к «отсутствующему»
бытованию. В частности, Барнаул не стал местом проживания Ф. М. Достоевского, хотя многое тому
способствовало.
В этом контексте примечательно высказывание одного алтайского писателя: «Барнаул – вымышленный
город. (Не верите, посмотрите хоть на политическую карту, хоть на географическую. А если на вашей
карте город Барнаул есть – это неправильная карта)» [Орехов, 2002, с. 7]. Вслед за реальной
литературной картой России могла бы быть создана альтернативная литературная карта с городами, не
выделенными «кружком», но потенциально или подспудно важными для понимания творчества
писателей.
�Содержание
Библиографический список
1. Абашев, В. В. Пермь как текст [Текст] : Пермь в русской культуре и литературе / В. В. Абашев. –
Пермь : Изд-во Пермского ун-та, 2000. – 404 с.
2. Агранович, С. З. Двойничество [Текст] / С. З. Агранович, И. В. Саморукова. – Самара : Изд-во
Самарского ун-та, 2001. – 132 с.
3. Алексеев, В. Н. Концепт «культурное гнездо» и региональные аспекты изучения духовной культуры
Сибири [Текст] / В. Н. Алексеев, Е. И. Дергачева-Скоп // Материалы I Сибирско-Уральского
исторического конгресса. – Тобольск, 1997. – С. 3–8.
4. Алтайский текст в русской культуре [Текст]. – Барнаул : Изд-во Алт. ун-та, 2002–2015. – Вып. 1–6.
5. Анисимов, К. В. Климат как «закоснелый сепаратист»: символические и политические
метаморфозы сибирского мороза [Текст] / К. В. Анисимов // Новое литературное обозрение. – 2009. –
№ 99. – С. 98–114.
6. Анисимов, К. В. Парадигматика и синтагматика «Сибирского текста» русской литературы [Текст] /
К. В. Анисимов // Сибирский текст в русской культуре. – Томск, 2007. – Вып. 2. – С. 60–76.
7. Анисимов, К. В. Проблемы поэтики литературы Сибири XIX – начала XX веков: особенности
становления и развития региональной литературной традиции [Текст] / К. В. Анисимов. – Томск : Издво Томск. ун-та, 2005a. – 304 с.
8. Анисимов, К. В. Проблемы поэтики литературы Сибири XIX – начала XX веков: особенности
становления и развития региональной литературной традиции [Текст] : автореф. дис. … доктора
филол. наук : спец. 10.01.01 / К. В. Анисимов ; науч. консультант А. С. Янушкевич. – Томск : Изд-во
Томск. ун-та, 2005b. – 48 с.
9. Анисимов, К. В. Типологические аспекты русской литературы Сибири XIX – начала XX века
[Текст] / К. В. Анисимов // Вестник РГНФ. – 2006. – № 3 (44). – С. 141–149.
10. Беломытцева, Л. А. Рассказ В. Я. Шишкова «Алые сугробы» [Текст] / Л. А. Беломытцева // Книга и
чтение: жизнь и творчество В. Я. Шишкова. – Барнаул, 2009. – С. 58–63.
11. Бианки, В. В. Удивительные тайны [Текст] : повести, рассказы / В. В. Бианки. – Барнаул : Алт. кн.
изд-во, 1984. – 396 с.
12. Богумил, Т. А. «Звездный час» Г. Панова [Текст] / Т. А. Богумил // Язык, литература и культура в
региональном пространстве. – Барнаул, 2011. – Вып. 2. – С. 155–158.
13. Богумил, Т А. Голубая Дама: барнаульский текст и миф [Текст] / Т. А. Богумил // Сибирский
филологический журнал. – 2016a. – № 4. – С. 102–108.
14. Богумил, Т. А. Оппозиция «Крым – Сибирь» в творчестве В. М. Шукшина [Текст] / Т. А. Богумил //
Мир науки, культуры, образования. – 2016b. – № 5 (60). – С. 333–334.
15. Богумил, Т. А. Прогулки по Барнаулу мистическому [Текст] / Т. А. Богумил // Геопоэтика писателей
Сибири и Алтая : сборник научных статей / отв. ред. А. И. Куляпин. – Барнаул, 2016c. – С. 16–20.
16. Богумил, Т. А. Алтайский текст: экология природы и души [Текст] / Т. А. Богумил // VIII КириллоМефодьевские чтения «Славянское слово в контексте времени» : межвузовский сборник научнометодических статей. – Ишим, 2016d. – С. 81–87.
17. Богумил, Т. А. Тамбов в художественной географии В. М. Шукшина [Текст] / Т. А. Богумил,
А. И. Куляпин // Филологические науки. Вопросы теории и практики. – 2016e. – № 10 (2). – С. 16–18.
18. Бородаев, В. Б. Начало промышленного освоения Рудного Алтая А. Н. Демидовым в 1726 году
�Содержание
[Текст] / В. Б. Бородаев, А. В. Контев // Россия, Сибирь и Центральная Азия: взаимодействие народов и
культур / отв. ред. В. С. Бойко. – Барнаул, 2003. – С. 32–47.
19. Гачев, Г. Д. Ментальности народов мира [Текст] / Г. Д. Гачев. – Москва : Алгоритм : Эксмо, 2008. –
544 с.
20. Геопоэтика писателей Сибири и Алтая [Текст] : сборник научных статей / отв. ред. А. И. Куляпин. –
Барнаул : АлтГПУ, 2016. – 168 с.
21. Голубков, С. А. Семантика и метафизика города: «городской текст» в русской литературе ХХ века
[Текст] : учебное пособие / С. А. Голубков. – Самара : Изд-во Самарск. ун-та, 2010. – 167 с.
22. Городилова, К. С. Семантика заголовочного комплекса в поэме Л. С. Мерзликина
«Таисья» [Электронный ресурс] / К. С. Городилова // Педагогическое образование на Алтае. – 2014. –
№ 2, ч. 2. – Режим доступа: http://www.uni-altai.ru/info/journal/vestnik/14763-nomer-2-chast-2-2014.html,
свободный. – Загл. с экрана (дата обращения: 08.03.2017).
23. Гребнева, М. П. «Над царственной ширью Алтая…» [Текст] (образ Алтая в русской литературе
начала ХХ века) / М. П. Гребнева // Образ Алтая в русской литературе XIX – начала ХХ вв. : антология :
в 5 т. / под общ. ред. А. И. Куляпина. – Барнаул, 2012. – Т. 2 : 1900–1017 г. – С. 5–14.
24. Гришаев, В. Ф. Алтайские краеведы [Текст] / В. Ф. Гришаев. – Барнаул : Алт. дом печати, 2010. –
225 с.
25. Гришаев, В. Ф. Избранное [Текст] / В. Ф. Гришаев. – Барнаул : Алт. полиграф. комбинат, 2001. –
416 с.
26. Гудкова, Е. В. Хронотоп Сибири в русской классической литературе XVII–XIX вв. [Электронный
ресурс] / Е. Ф. Гудкова. – Режим доступа: http://guuu7.narod.ru/HS.htm, свободный. – Загл. с экрана (дата
обращения: 08.03.2017).
27. Гундарин, М. В. «Четвертый Рим» и его обитатели [Электронный ресурс] : очерк барнаульского
пейзажа / М. В. Гундарин // Знамя. – 2003. – № 7. – Режим доступа: http://magazines.russ.ru/znamia/ 2003/7/
gundar.html, свободный. – Загл. с экрана (дата обращения: 08.03.2017).
28. Десятов, В. В. Барнаульский миф в русской литературе [Текст] / В. В. Десятов, А. И. Куляпин //
Культура и текст. Литературоведение : сборник научных трудов. – Санкт-Петербург ; Барнаул, 1998. –
Ч. 1. – С. 187–199.
29. Десятов, В. В. ALTAI, название набоковского Эдема [Текст] / В. В. Десятов // Языки и литературы
народов Горного Алтая. – Горно-Алтайск, 2005. – С. 125–127.
30. Дёмин, М. А. Историческое краеведение: некоторые вопросы теории и терминологии [Текст] /
М. А. Дёмин // Природа и культура Алтая в современном школьном образовании. – Барнаул, 2009. –
С. 25–27.
31. Диалог культур: поэтика локального текста [Текст]. – Горно-Алтайск : РИО ГАГУ, 2012; 2014; 2016.
32. Дубровская, В. В. Литературный регионализм: к определению содержания понятия [Текст] / В. В.
Дубровская // Региональный компонент в школьном образовании. – Барнаул, 2006. – С. 97–102.
33. Забелин, П. В. Слово о поэте [Текст] / П. В. Забелин // Избранное : стихотворения и поэма /
Л. С. Мерзликин. – Барнаул, 1997. – С. 5–24.
34. Заболоцкий, Н. А. Собрание сочинений [Текст] : в 3 т. / Н. А. Заболоцкий. – Москва : Худож. лит.,
1983. – 3 т.
35. Завгородняя, Н. И. Неомифологизм Алтая в текстах А. В. Коробейщикова [Текст] / Н. И. Завгородняя
// Геопоэтика писателей Сибири и Алтая : сборник научных статей / отв. ред. А. И. Куляпин. – Барнаул,
2016. – С. 43–48.
�Содержание
36. Замятин, Д. Н. Метагеография: пространство образов и образы пространства [Текст] /
Д. Н. Замятин. – Москва : Аграф, 2004. – 512 с.
37. Казаркин, А. П. Проза Сибири в ХХ веке [Текст] / А. П. Казаркин // Сибирь в контексте мировой
культуры: опыт самоописания : коллективная монография / сост., науч. ред. А. П. Казаркин. – Томск,
2003. – С. 97–118.
38. Клюге, Р.-Д. Сибирь как культурная и литературная провинция [Текст] / Р.-Д. Клюге // Сибирь.
Литература. Критика. Журналистика. – Новосибирск, 2002. – С. 214–253.
39. Комаров, С. А. Литература Сибири: миссия, этничность, аксиология [Текст] / С. А. Комаров,
О. К. Лагунова. – Тюмень : Изд-во ТюмГУ, 2016. – 200 с.
40. Коробейщиков, А. В. Иту-тай. Темный Ветер с зеленых холмов [Электронный ресурс] /
А. В. Коробейщиков. – Барнаул, 2002. – Режим доступа: http://samlib.ru/k/korobejshikow_a_w/itutai.shtml,
свободный. – Загл. с экрана (дата обращения: 08.03.2017).
41. Котеленец, В. С. Юбилейное интервью [Электронный ресурс] / В. С. Котеленец ; интервьюер
В. Н. Токмаков // Ликбез. – 2005. – № 19. – Режим доступа: http://www.lik-bez.ru/archive/zine_number809/
zine_guests818/publication834, свободный. – Загл. с экрана (дата обращения: 08.03.2017).
42. Куляпин, А. И. Образ Алтая в литературе 1920–1940-х годов [Текст] / А. И. Куляпин // Филология и
человек. – 2013. – № 3. – С. 168–178.
43. Куляпин, А. И. Семиотика художественного пространства В. М. Шукшина [Текст] / А. И. Куляпин. –
Барнаул : АлтГПУ, 2016. – 160 с.
44. Левашова, О. Г. Литературная жизнь Алтая [Текст] / О. Г. Левашова, М. Г. Никитина, Т. Г. Черняева
// История Алтая : учебное пособие / отв. ред. А. П. Бородавкин. – Барнаул, 1995. – Ч. 1 – С. 370–445.
45. Левашова, О. Г. Образ Алтая в русской литературе XIX века [Текст] / О. Г. Левашова // Филология и
человек. – 2011. – № 4. – С. 116–128.
46. Литература Алтая в культурном пространстве региона [Текст] : учебно-методическое пособие / сост.
Э. П. Хомич, Л. Ф. Шелковникова. – Барнаул : БГПУ, 2007. – 159 с.
47. Лотман, Ю. М. Сюжетное пространство русского романа XIX столетия [Текст] / Ю. М. Лотман // О
русской литературе / Ю. М. Лотман. – Санкт-Петербург, 1997. – С. 712–729.
48. Манн, Ю. В. Русская литература XIX века. Эпоха романтизма [Текст] : учебное пособие /
Ю. В. Манн. – Москва : Рос. гос. гуманит. ун-т, 2007. – 518 с.
49. Марьин, Д. В. Алтай в литературе 1970–1980-х гг. [Текст] / Д. В. Марьин // Образ Алтая в русской
литературе XIX – начала ХХ вв. : в 5 т. / под общ. ред. А. И. Куляпина. – Барнаул, 2012a. – Т. 5. – С. 5–
18.
50. Марьин, Д. В. Шукшинская география (города СССР в жизни и творчестве В. М. Шукшина) [Текст] /
Д. В. Марьин // Сибирский филологический журнал. – 2012b. – № 3. – С. 99–105.
51. Меднис, Н. Е. Сверхтексты в русской литературе [Электронный ресурс] / Н. Е. Меднис –
Новосибирск : НГПУ, 2003. – Режим доступа: http://rassvet.websib.ru/text.htm?no=35&id=5, свободный. –
Загл. с экрана (дата обращения: 08.03.2017).
52. Мерзликин, Л. С. Избранное [Текст] : стихотворения и поэма / Л. С. Мерзликин. – Барнаул : Алт. кн.
изд-во, 1997. – 320 с.
53. Николенкова, Н. Не про любовь [Текст] / Н. Николенкова ; интервьюер В. Н. Токмаков // Российская
газета. – 2008. – 6–12 март. – С. 16.
54. Образ Алтая в русской литературе XIX – начала ХХ вв. [Текст] : в 5 т. / под общ. ред.
�Содержание
А. И. Куляпина. – Барнаул : Барнаул, 2012. – 5 т.
55. Одиноков, В. Г. Творчество писателя и литературный регионализм [Текст] / В. Г. Одиноков //
Поэтика русской литературы в историко-культурном контексте. – Новосибирск, 2008. – С. 443–454.
56. Орехов, С. М. Барнаул – Столица Мира. Человек последнего круга [Текст] / С. М. Орехов. – Барнаул :
Алтайбланкиздат, 2002. – 314 с.
57. Очерки русской литературы Сибири [Текст] : в 2 т. – Новосибирск : Наука, 1982. – 2 т.
58. Панкин, Б. Д. Страсть к настоящему [Текст] : литературно-критические статьи и очерки /
Б. Д. Панкин. – Москва : Детская литература, 1983. – 382 с.
59. Резун, Д. Я. Сибирь, конец XVI – начало ХХ века: фронтир в контексте этносоциальных и
этнокультурных процессов [Текст] / Д. Я. Резун, М. В. Шиловский. – Новосибирск : Сова, 2005. – 196 с.
60. Родионов, А. М. Предтечи и наследники [Электронный ресурс] / А. М. Родионов // Писатели
Алтайского края : биобиблиографический словарь. – Барнаул, 2007. – Режим доступа: http://akunb.altlib.ru/
files/LiteraryMap/Texts/Rodionov/170.htm, свободный. – Загл. с экрана (дата обращения: 08.03.2017).
61. Родионов, А. М. «Натура, природа, судьба…» [Текст] / А. М. Родионов // Избранное.
Стихотворения. Поэмы / Л. С. Мерзликин. – Барнаул, 2005. – С. 5–8.
62. Рыженков, С. Литературный регионализм: путь Саратова [Текст] / С. Рыженков // Новое
литературное обозрение. – 2000. – № 45. – С. 256–281.
63. Сафронова, Е. Ю. Ф. М. Достоевский: «Желаю в Барнаул», «именно в Барнаул» [Текст] : к 160-летию
первого визита писателя / Е. Ю. Сафронова // Сибирский филологический журнал. – 2015. – № 4. –
С. 76–85.
64. Серебренников, Н. В. Проблемы и перспективы русской провинциальной литературы [Текст] / Н. В.
Серебренников. – Великий Новгород : Изд-во НовГУ им. Ярослава Мудрого, 2000. – 86 с.
65. Сибирский текст в русской культуре [Текст] : сборник статей / ред.-сост. А. П. Казаркин. – Томск :
Сибирика, 2002. – 270 с.
66. Сибирский текст в русской культуре [Текст] : сборник статей / под ред. А. П. Казаркина,
Н. В. Серебренникова. – Томск : Изд-во Томск. ун-та, 2007. – Вып. 2. – 276 с.
67. Сибирский текст в национальном сюжетном пространстве [Электронный ресурс] : коллективная
монография / отв. ред. К. В. Анисимов. – Красноярск : Сибирский федеральный ун-т, 2010. – 237 с.
68. Сибирь в контексте мировой культуры: опыт самоописания [Текст] : коллективная монография /
сост., науч. ред. А. П. Казаркин. – Томск : Сибирика, 2003. – 216 с.
69. Сибирь: взгляд извне и изнутри. Духовное измерение пространства [Электронный ресурс] : сборник
трудов конференции / ред. И. И. Плеханова ; сост. Н. В. Пономарева. – Иркутск : ИМИОН, 2004. – 327 с.
– Режим доступа: http://mion.isu.ru/filearchive/mion_publcations/sbornik_Sib/, свободный. – Загл. с экрана
(дата обращения: 08.03.2017).
70. Сибирь. Литература. Критика. Журналистика [Текст]. – Новосибирск : Изд-во СО РАН, 2002. –
255 с.
71. Скубач, О. А. Два лика Алтая в литературе 1950–1960-х гг. [Текст] / О. А. Скубач // Образ Алтая в
русской литературе XIX – начала ХХ вв. : в 5 т. / под общ. ред. А. И. Куляпина. – Барнаул, 2012. – Т. 4. –
С. 5–24.
72. Скубач, О. А. Советская культурная география середины ХХ века в прозе В. М. Шукшина [Текст] /
О. А. Скубач // Геопоэтика писателей Сибири и Алтая : сборник научных статей / отв. ред.
А. И. Куляпин. – Барнаул, 2016. – С. 141–150.
�Содержание
73. Соколов, В. Д. Краткая хронология литературы на Алтае [Электронный ресурс] / В. Д. Соколов //
Ликбез. – 2007. – № 40. – Режим доступа: http://www.lik-bez.ru/archive/zine_number1845/zine_arhiv1858/
publication1878, свободный. – Загл. с экрана (дата обращения: 08.03.2017).
74. Строганов, А. Е. Высокая болезнь [Электронный ресурс] / А. Е. Строганов ; интервьюер
В. Н. Токмаков // Ликбез. – 2008. – № 47. – Режим доступа: http://www.lik-bez.ru/archive/zine_number2342/
zine_guests2351/publication2374, свободный. – Загл. с экрана (дата обращения: 08.03.2017).
75. Суворова, А. А. «Замурованная невеста»: этюд на гендерную тему [Электронный ресурс] /
А. А. Суворова. – Режим доступа: http://www.portal-slovo.ru/philology/41190.php, свободный. – Загл. с
экрана (дата обращения: 08.03.2017).
76. Токмаков, В. Н. Авангардисты [Электронный ресурс] (истинная история литобъединения «ЭРА») /
В. Н. Токмаков // Ликбез. – № 35. – 2007. – Режим доступа: http://www.lik-bez.ru/archive/zine_number1349/
zine_arhiv1362/publication1401, свободный. – Загл. с экрана (дата обращения: 08.03.2017).
77. Токмаков, В. Н. Детдом для престарелых убийц [Текст] : роман-поэма / В. Н. Токмаков. – Барнаул :
Мираж, 2015. – 316 с.
78. Токмаков, В. Н. Сбор трюфелей накануне Конца света [Текст] : роман-хроника / В. Н. Токмаков. –
Барнаул : Мираж, 2014. – 328 с.
79. Топоров, В. Н. Петербург и «Петербургский текст русской литературы» [Текст] / В. Н. Топоров //
Миф. Ритуал. Символ. Образ : исследования в области мифопоэтического / В. Н. Топоров. – Москва,
1995. – С. 259 –367.
80. Топоров, В. Н. Текст города-девы и города-блудницы в мифопоэтическом аспекте [Текст] / В. Н.
Топоров // Исследования по структуре текста / отв. ред. Т. В. Цивьян. – Москва, 1987. – С. 121–132.
81. Тюпа, В. И. Мифологема Сибири: к вопросу о «сибирском тексте» русской литературы [Текст] / В. И.
Тюпа // Сибирский филологический журнал. – 2002. – № 1. – С. 27–35.
82. Чащина, Л. Г. Русская литература Горного Алтая. Эволюция. Тенденции. Пути интеграции [Текст] :
автореф. дис. … доктора филол. наук : спец. 10.01.01 / Л. Г. Чащина ; науч. консультант А. П. Казаркин.
– Томск : Изд-во Томск. ун-та, 2004. – 36 с.
83. Черкасов, А. А. Из записок сибирского охотника [Текст] / А. А. Черкасов. – Москва : Физкультура и
спорт, 1994. – 640 с.
84. Черняева, Т. Г. Первый сибирский альманах и его создатели [Текст] / Т. Г. Черняева // Алтайский
альманах. – Барнаул, 2007. – С. 5–14.
85. Чистов, К. В. Русская народная утопия [Текст] (генезис и функции социально-утопических легенд) /
К. В. Чистов. – Санкт-Петербург : Дмитрий Буланин, 2003. – 544 с.
86. Чмыхало, Б. А. Молодая Сибирь: регионализм в истории русской литературы [Текст] /
Б. А. Чмыхало. – Красноярск : КГПУ, 1992. – 199 с.
87. Чмыхало, Б. А. Художественное пространство в сибирском летописании XVII века [Текст] /
Б. А. Чмыхало // Научный ежегодник КГПУ. – 2001. – Вып. 2, т. 1. – С. 107–116.
88. Чувакин, А. А. Концепт «Алтай» в художественной прозе К. Г. Паустовского [Текст] /
А. А. Чувакин // Филология и человек. – 2016. – № 2. – С. 11–20.
89. Худенко, Е. А. Алтай и Крым: геопоэтические перекрестки [Текст] / Е. А. Худенко // Мир науки,
культуры, образования. – 2016. – № 5 (60). –С. 350–352.
90. Шастина, Т. П. Горный Алтай: литературное вхождение территории в состав имперских
пространств [Текст] / Т. П. Шастина // Филология и человек. – 2013. – № 1. – С. 41–53.
�Содержание
91. Шелковникова, Л. Ф. Основные мотивы и образы в лирике Владимира Башунова [Текст] /
Л. Ф. Шелковникова // Региональный компонент в школьном образовании / отв. ред.
Л. Ф. Шелковникова. – Барнаул, 2006. – С. 120–129.
92. Шленская, Г. М. Светлая роща Владимира Башунова [Текст] / Г. М. Шленская // Сибирские огни. –
2009. – № 2. – С. 158–169.
93. Шукшин, В. М. Собрание сочинений : в 9 т. / В. М. Шукшин. – Барнаул : Барнаул, 2014. – 9 т.
94. Эпштейн, М. Н. «Природа, мир, тайник вселенной…»: система пейзажных образов в русской
поэзии [Текст] / М. Н. Эпштейн. – Москва : Высшая школа, 1990. – 303 с.
95. Юдалевич, М. И. Избранное : в 5 т. / М. И. Юдалевич. – Барнаул : Алтайский дом печати, 2008. –
5 т.
96. Юдалевич, М. И. Литературная жизнь Барнаула [Текст] / М. И. Юдалевич // Барнаул: история
культуры : пособие для учителя. – Барнаул, 2000. – С. 60–69.
97. Язык, литература и культура в региональном пространстве : материалы Всероссийской научнопрактической конференции, посвященной памяти проф. И. А. Воробьевой, [Барнаул, 3–7 октября 2007
г.] / [отв. ред. Л. И. Шелепова]. – Барнаул : Изд-во Алт. гос. ун-та, 2007. – 436 с.
98. Язык, литература и культура в региональном пространстве : материалы II Всероссийской (с
международным участием) научно-практической конференции, посвященной памяти проф. И. А.
Воробьевой, Барнаул, 6–9 октября 2010 г. – Барнаул : Изд-во Алт. гос. ун-та, 2011. – Вып. 2. – 313 с.
99. Янушкевич, А. С. «Ермаков сюжет» в русской литературе 1820–1830-х годов [Текст] /
А. С. Янушкевич // Мотивы и сюжеты русской литературы. От Жуковского до Чехова. – Томск, 1997. –
С. 40–48.
100.Яранцев, В. Н. Родня и родина Анатолия Кирилина [Электронный ресурс] / В. Н. Яранцев //
Сибирские огни. – 2007. – № 10. – Режим доступа: http://magazines.russ.ru/sib/2007/10/ia10.html,
свободный. – Загл. с экрана (дата обращения: 08.03.2017).
101.Яранцев, В. Н. Зазубрин. Главы из книги [Электронный ресурс] / В. Н. Яранцев // Сибирские огни.
– 2010. – № 6. – Режим доступа: http://magazines.russ.ru/sib/2009/6/kr11.html, свободный. – Загл. с экрана
(дата обращения: 08.03.2017).
�
Dublin Core
The Dublin Core metadata element set is common to all Omeka records, including items, files, and collections. For more information see, http://dublincore.org/documents/dces/.
Title
A name given to the resource
Богумил, Татьяна Александровна
Dublin Core
The Dublin Core metadata element set is common to all Omeka records, including items, files, and collections. For more information see, http://dublincore.org/documents/dces/.
Title
A name given to the resource
Региональная литература: Сибирь, Алтай, Барнаул
Subject
The topic of the resource
1. Шукшин, Василий Макарович, 1929-1974. 2. Юдалевич, Марк Иосифович, 1918-2014. 3. Голубая дама. 4. Литературоведение. 5. Русская литература в целом — Сибирь — Алтай — Барнаул. 6. литература Алтайского края. 7. литература Сибири. 8. история литературы. 9. Алтай горнозаводской. 10. поэзия Алтайского края. 11. современная литература. 12. региональная литература. 13. городские тексты. 14. мифопоэтика. 15. историческая поэтика. 16. образ Алтая. 17. русские писатели. 18. сибирские писатели.
Description
An account of the resource
Региональная литература: Сибирь, Алтай, Барнаул [Электронный ресурс] : учебное пособие / Т. А. Богумил ; Алтайский государственный педагогический университет. — Барнаул : АлтГПУ, 2017. — 26 с.
Учебное пособие представляет собой краткое систематическое изложение основных проблем изучения региональной литературы. В пособии даны базовые сведения об исторической поэтике «сибирского текста», истории литературы Алтая, мифопоэтике «алтайского» и «барнаульского текста». Адресуется студентам-филологам, учителям литературы и всем, кто интересуется литературой Сибирского регион.
Creator
An entity primarily responsible for making the resource
Богумил, Татьяна Александровна
Source
A related resource from which the described resource is derived
Алтайский государственный педагогический университет, 2017
Publisher
An entity responsible for making the resource available
Алтайский государственный педагогический университет
Date
A point or period of time associated with an event in the lifecycle of the resource
12.04.2017
Rights
Information about rights held in and over the resource
©Алтайский государственный педагогический университет, 2017
Format
The file format, physical medium, or dimensions of the resource
pdf, exe
Language
A language of the resource
русский
Type
The nature or genre of the resource
Учебное пособие
Identifier
An unambiguous reference to the resource within a given context
<a href="http://library.altspu.ru/dc/exe/bogumil.exe" target="_blank">http://library.altspu.ru/dc/exe/bogumil.exe</a>
<a href="http://library.altspu.ru/dc/pdf/bogumil.pdf" target="_blank">http://library.altspu.ru/dc/pdf/bogumil.pdf</a>
1918-2014
1929-1974
Алтай горнозаводской
Василий Макарович
Голубая дама
городские тексты
историческая поэтика
история литературы
литература Алтайского края
литература Сибири
Литературоведение
Марк Иосифович
мифопоэтика
образ Алтая
поэзия Алтайского края
региональная литература
Русская литература в целом – Сибирь – Алтай – Барнаул
русские писатели
сибирские писатели
современная литература
Шукшин
Юдалевич