1
5
3
-
http://books.altspu.ru/files/original/104/122/_[650].png
9c12ebe7a7a949b750fc88b75faef37b
http://books.altspu.ru/files/original/104/122/zavgorodniaia.pdf
0464f690848f5ca00441aeda4b64b171
PDF Text
Text
Содержание
�Содержание
ОБ ИЗДАНИИ
Основной титульный экран
Дополнительный титульный экран непериодического издания – 1
Дополнительный титульный экран непериодического издания – 2
�Содержание
МИНИСТЕРСТВО НАУКИ И ВЫСШЕГО ОБРАЗОВАНИЯ РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ
Федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение
высшего образования
«Алтайский государственный педагогический университет»
(ФГБОУ ВО «АлтГПУ»)
Новейшая русская литература
Учебно-методическое пособие
для студентов филологического факультета
Составитель Н.И. Завгородняя
Барнаул
ФГБОУ ВО «АлтГПУ»
2019
Об издании - 1, 2, 3.
�Содержание
УДК 821.161.1(075)
ББК 83.3(2=411.2)6я73
Н727
Новейшая русская литература [Электронный ресурс] : учебно-методическое пособие для студентов
филологического факультета / сост. Н.И. Завгородняя. – Барнаул : АлтГПУ, 2019. – Систем. требования:
PC не ниже класса Intel Celeron 2 ГГц ; 512 Мb RAM ; Windows XP/Vista/7/8/10 ; Adobe Acrobat Reader ;
SVGA монитор с разрешением 1024х768 ; мышь.
Рецензент:
Худенко Е.А., доктор филологических наук, профессор Алтайского государственного педагогического
университета
Пособие «Новейшая русская литература» для студентов-старшекурсников филологического факультета
ставит своей задачей дать общее представление о русской литературе конца ХХ века – начала ХХI века.
Материал пособия и способ его освоения поможет закрепить у студентов навык интерпретации
художественных текстов новейшего времени и сформировать представление об основных тенденциях
и специфике литературного процесса ХХ–ХХI вв., знаковых для литературы этого периода явлениях:
отдельных авторах, произведениях, творческих судьбах, художественных стратегиях.
Рекомендовано к изданию редакционно-издательским советом АлтГПУ 29.11.2018 г.
Текстовое (символьное) электронное издание.
Системные требования:
PC не ниже класса Intel Celeron 2 ГГц ; 512 Мb RAM ; Windows XP/Vista/7/8/10 ; Adobe Acrobat Reader ;
SVGA монитор с разрешением 1024х768 ; мышь.
Об издании - 1, 2, 3.
�Содержание
Электронное издание создано при использовании программного обеспечения Sunrav BookOffice.
Объём издания - 4 810 КБ.
Дата подписания к использованию: 05.02.2019
Федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение высшего образования
«Алтайский государственный педагогический университет» (ФГБОУ ВО «АлтГПУ»)
ул. Молодежная, 55, г. Барнаул, 656031
Тел. (385-2) 36-82-71, факс (385-2) 24-18-72
е-mail: rector@altspu.ru, http://www.altspu.ru
Об издании - 1, 2, 3.
�Содержание
С ОД Е Р Ж А Н И Е
Введение
Новая карта русской литературы (литература «нулевых»)
Дина Рубина. «Почерк Леонардо»
Сергей Гандлевский. «<НРЗБ>»
Евгений Попов. «Арбайт. Широкое полотно»
Геннадий Айги. «Все дальше в снега»
Михаил Шишкин. «Письмовник»
Павел Пепперштейн, Сергей Ануфриев. «Мифогенная любовь каст»
Иван Жданов. «Холмы»
Юрий Буйда. «Синяя кровь»
Мария Рыбакова. "Гнедич"
Наринэ Абгарян. «С неба упали три яблока»
Евгений Водолазкин. «Лавр»
Евгений Гришковец. "Слеза"
Виктор Пелевин. «Зигмунд в кафе»
Дмитрий Быков. «Борис Пастернак»
Захар Прилепин. «Дочка»
Отступление к источникам
Студентам (вопросы, задания, литература)
�Содержание
ВВЕДЕНИЕ
Отечественная проза рубежа XX–XXI вв. – весьма сложное, разнообразное и динамически
развивающееся явление. Несмотря на многообразие имен, направлений, форм выражения авторского
мировидения, в этом огромном культурно-эстетическом пространстве отчетливо просматривается одна
общая тенденция, обусловившая полифонизм современной словесности – экспериментирование не
только с элементами формы и содержания художественного произведения, но и нарративное
экспериментаторство, многообразие авторских повествовательных стратегий. Выявление
принципиально новых черт отечественной прозы рубежа ХХ–XXI вв. позволяет более глубоко и
целостно воспринять характер и основные тенденции развития современного литературного сознания,
определить его новаторские черты, вписать в общий контекст развития русской литературы XX в.
Феномен авторской стратегии во всей его многоаспектности представляется одним из наиболее
существенных в системе художественных открытий отечественной литературы последних
десятилетий. Полифоническая форма, ранее принадлежавшая только музыке, наиболее актуальна для
современной культуры и просматривается во всех видах искусства XX – начала XXI века, в том числе и
в литературе. В наше время полифоническое пространство вмещает в себя множество порой
противоречивых идей, точек зрения, некие системы, подсистемы, определенные тенденции, в
зависимости от выбора автора, на основании чего строится композиция. Полифоничность
окружающей действительности влияет на мышление людей и отражается в художественном
пространстве XX – начала XXI века. Подтверждением этих мыслей являются не только сами
произведения, построенные по полифоническому принципу, но и полифонические концепции в
области литературоведения, кинематографа и других видов искусства, которые появились в XX веке.
Наиболее фундаментальные и разработанные системы – полифонический диалог М. Бахтина и
концепция монтажного контрапункта С. Эйзенштейна, которые остаются актуальными в настоящее
время, расширяясь из достаточно узкой области исследования в бескрайнее поле современной
культуры.
Организация художественного текста по законам полифонии
выступает целостной системой, в пространстве которой
происходит интеграция структурных элементов, соотнесение их
значений. Тексты, предлагаемые к анализу, в рамках данной
дисциплины свидетельствуют о том, что полифоническая форма
раскрывает перед автором-творцом новые возможности. Она
рождается на пересечении многих идейных линий и
принадлежит им, одновременно играя всем богатством
возникающих при этом значений. Как следствие, одной из
характерных особенностей прозы нового времени является
многообразие повествовательных стратегий, а также феномен
расшатывания жанровой формы. Эти две характеристики
новейшей и современной литературы определяют два вектора исследования литературного процесса
ХХ–XXI вв. и материал для анализа (ключевые тексты и имена).
�Содержание
Н О В А Я К А Р ТА Р УС С КО Й Л И Т Е РАТ У Р Ы
( Л И Т Е РАТ У РА « Н УЛ Е В Ы Х » )
Дина Рубина. «Почерк Леонардо»
Сергей Гандлевский. «<НРЗБ>»
Евгений Попов. «Арбайт. Широкое полотно»
Геннадий Айги. «Все дальше в снега»
Михаил Шишкин. «Письмовник»
Павел Пепперштейн, Сергей Ануфриев. «Мифогенная любовь каст»
Иван Жданов. «Холмы»
Юрий Буйда. «Синяя кровь»
Мария Рыбакова. "Гнедич"
Наринэ Абгарян. «С неба упали три яблока»
Евгений Водолазкин. «Лавр»
Евгений Гришковец. "Слеза"
Виктор Пелевин. «Зигмунд в кафе»
Дмитрий Быков. «Борис Пастернак»
Захар Прилепин. «Дочка»
�Содержание
ТЕКСТ
ДИНА РУБИНА
«ПОЧЕРК ЛЕОНАРДО»
ФРАГМЕНТ ТЕКСТА:
***
«– Нет, детка, дай я сам поведу… В этом городе особо
чокнутые развязки, и полностью отсутствует дорожная
разметка. А ты, как обычно, рванешь, снося деревья по обочинам. Знаешь, есть гениальный здешний
путеводитель, разделенный на главки: «Как делать покупки в Бостоне», «Как посещать рестораны в
Бостоне»… Так вот, раздел «Как водить машину в Бостоне» содержит единственную фразу: «В Бостоне
лучше не водить»…
– Расскажи о Мятлицком, – попросила Анна.
– Я писал тебе: у Мятлицкого горе. Пропал его Страдивари. Причем замечательный Страдивари.
– Ну, само собой, – отозвалась она.
– Нет, не само собой! – возразил Сеня. Он встретил ее утром в аэропорту, уговорил не брать мотоцикл
и в связи с этим (ненавидел ее мотоциклы, идиотский байкерский прикид – кожаную куртку, и шлем, и
кошмарные перчатки) – пребывал в отличном расположении духа.
– Отнюдь не само собой! За свою жизнь тот настрогал порядка двух тысяч инструментов. И неудачные
не уничтожал, не переделывал, а оставлял, какими вышли. Кроме того, никогда не знаешь –
принадлежит инструмент авторству самого Мастера или вышел из рук учеников.
– Вот те на… – рассеянно заметила Анна. Но Сеня знал, что каждое его слово мгновенно
откладывается на какие-то непостижимые для него полочки, откуда и достается по первому зову в
любое время, в полной сохранности, включая интонацию, с которой было произнесено.
– Лучшие скрипки – это Гварнери, – продолжал он. – Тот за свою жизнь сделал их немного, и каждая
на вес даже не золота, а бриллиантов… Видишь, что вытворяет этот идиот? Он даже не показывает,
что намерен повернуть! Говорю тебе, это полный беспредел. Почти как в России. Да, прости.
Страдивари Мятлицкого. Он как раз был замечательным, и вот его украли.
– Каким образом?
– Увели скрипку из артистической. Там две смежные комнаты, и из второй есть дверь в коридор. Пока
Профессор выслушивал комплименты после концерта, инструмент просто вынесли. Детка… – Он
виновато глянул на нее. – Прости, что потревожил. Но я подумал, вдруг тебе удастся…
– Увидим, – оборвала она. – И смотри на дорогу. Расскажи еще о нем. Ты к нему привязан.
– Да, – сказал Сеня. – Знаешь, он мне дорог. Я ведь закоренелый и вечный сирота. А он кое в чем
напоминает деда. Какой-то естественной, врожденной значительностью… Это трудно объяснить… Я
тебе и писал, и рассказывал. Родился Мятлицкий в Варшаве, но в детстве жил в России и хорошо
говорит по-русски, даже настаивает, чтобы я с ним говорил по-русски: «тренировать мышцу». С ума
сойти! Человеку девяносто три года! Вот на таких людях держится мир… «Тренировать мышцу», да…
�Содержание
Так вот, в середине двадцатых шестнадцатилетний Анджей Мятлицкий поехал в Германию и
поступил в класс знаменитого Карла Флеша. И поскольку уже тогда был изрядным виртуозом, очень
скоро маэстро назначил его своим ассистентом. Во всяком случае, когда к Флешу однажды явилась
маленькая девочка, восьмилетняя Ида Хенделл – а Флеш в свой класс детей не брал, – Мятлицкий,
сжалившись, стал с ней заниматься сам… Она выступает до сих пор, скрывая возраст, всюду
появляется со своим пудельком, который путается у всех под ногами и по вздорности характера может
сравниться только с хозяйкой. Мятлицкий – единственный, кто помнит, сколько ей лет…
…Минут пятнадцать они ехали благочинными тишайшими улицами. Судя по могучим платанам и
липам, район этот был старым и респектабельным уже лет сто назад. От дороги поднимался
безупречный ворс зеленых косогоров и при каждом – роскошная усадьба. Каждый особняк на свой лад
– с витражными вставками в окнах, с резными колоннами, с просторными деревянными террасами, на
которых утренний ветерок пошевеливал пустые сети гамаков и легкие кресла-качалки. Оглушительный
птичий гомон стоял здесь, совсем как в лесу.
Наконец, остановились у одного из домов: тот же гамак, та же качалка, на которой невозмутимая белка
рассматривает какую-то добычу в цепких лапках.
– Тишина… – сказал Сеня, оглядываясь и захлопывая дверцу. – Мы приехали минут на десять раньше.
Может, профессор еще не готов? Ну, пойдем…
– А это удобно?
– Пошли, я здесь привычен, как приходящая домработница… Однажды выступал неподалеку, не смог
завести свой тарантас, дошел сюда пешком, довольно искусно проник в дом – было уже поздно, не
хотел будить старика, – улегся на софе в гостиной и отлично переночевал. А утром меня невозмутимо
покормили.
Шуганули белку, поднялись по деревянным ступеням, которые не мешало бы заново покрасить. Сеня
толкнул дверь – она оказалась незапертой, – и они вошли в небольшой холл, заставленный очень
старой потертой мебелью. Рогатая круглая вешалка была точно такой, какие в Аннином детстве стояли
в приемной любого киевского учреждения.
В широком проеме распахнутой на обе створки двери видна была часть просторной гостиной с
камином, заставленной резными и инкрустированными столиками, креслами, секретерами, козетками,
застланной множеством разностильных и разномастных ковров и ковриков и по стенам увешанной
картинами, рисунками и фотографиями. На стиль здесь плевали, и правильно делали.» *
КЛЮЧИ К ПРОЧТЕНИЮ ТЕКСТА
•
«Набоковский след» в тексте Дины Рубиной.
•
Мотив зеркала в поэтике заглавия и тексте.
•
Театральная поэтика и кинопоэтика.
ВОПРОСЫ К ОБСУЖДЕНИЮ ТЕКСТА
1. Проблема жанра: «жанровый сплав» – психологическая драма, фантастика, детектив, семейная сага.
2. Полифония как определяющая константа повествовательной стратегии Д. Рубиной.
3. «Мистический роман с нелинейным повествованием»: прокомментировать определение.
4. Религиозный подтекст сюжета.
�Содержание
5. Архитектоника и семантическое поле романа.
6. Мотив зеркала: смыслообразующая и структурообразующая функции.
7. Константы «дионисийское» и «аполлоническое» в символике образов.
8. Многогранность образа главной героини.
ПОДХОДЫ К ИНТЕРПРЕТАЦИИ ТЕКСТА
1. Прохорова, Т. Г. Особенности повествовательной структуры романа Дины Рубиной «Почерк
Леонардо» / Т. Г. Прохорова, Р. Р. Фаттахова // Филология и культура. – 2014. – № 2 (36). –
С. 160– 165.
2. Загороднева, К. В. Художественные особенности романа Д. Рубиной «Почерк Леонардо» и его
пушкинская проекция / К. В. Загороднева // Вестник Ленинградского государственного
университета им А. С. Пушкина. – 2013. – № 1. – Т. 1. – С. 46–54.
�Содержание
ТЕКСТ
СЕРГЕЙ ГАНДЛЕВСКИЙ
«<НРЗБ>»
ФРАГМЕНТ ТЕКСТА:
«– Не обобщайте: «живущий несравним».
– Это мы увидим: сравним или несравним, – и Арина посмотрела на Леву
внимательно, как впервые. – Задарю я вас, Криворотов, сегодня. Вот вам
и второй знак внимания, впрочем, с возвратом, только для
ознакомления, – и она протянула Льву картонную папку с тесемками, – это
стихи Чиграшова, под окнами которого мы сейчас с вами рассиживаем.
Берегите, как зеницу ока: сие перл моего архива и «томов премногих
тяжелей». Потерпите до дома, закройте – Чиграшов требует уединения.
Но Криворотов не больно-то и рвался углубляться в чтение
подслеповатой копии, потому что его до неприличия волновал и веселил револьвер, холодящий бедро
сквозь натянутый карман. Лев силился согнать с лица глупое мальчиковое сияние. Подмывало
рассматривать и трогать оружие («ствол»!) снова и снова, но было боязно: бульвар на глазах заполнялся
людьми – близился час пик.
– А что у нас «на третье», речь шла о трех дарах? – спросил Криворотов только для того, чтобы за
болтовней скрыть свой постыдно-ребяческий восторг.
– «На третье?» – протянула Арина с потерянной улыбкой. – Ну, держитесь. Я тут собралась вам,
Криворотов, сына родить. Да вы не пугайтесь, аж побледнел весь. Пошутила. Пошутила, что вам. Себе,
себе исключительно. Подъем, горе мое, к Отто опоздаем.
Подошел трамвай. Вот тебе и фрак, вот тебе и Стокгольм. Уже светила Криворотову совсем другая
церемония. Бодрясь для сохранения лица и избегая встречаться с Ариной взглядом, Лев апатично
вглядывался в разом обмелевшую даль своего внезапно подступившего грядущего. Тусклый ЗАГС с
пузырящимся линолеумом. Свидетель со стороны невесты – карлик в черном костюме, со стороны
жениха – подчеркнуто спокойный Никита с чертиками в глазах или паясничающий Додик. Маленькая
Левина мама с большим букетом громко всхлипывает, сжимая в кулачке насквозь мокрый носовой
платок. Вкатывают будущую тещу в инвалидной коляске. Она утробно воркует от стариковского
слабоумия и, кривясь, тревожится, что не попадет в кадр, потому что плешивый балагур-фотограф уже
примеривается перед нырком под траурную материю, ниспадающую с ритуальной треноги.
– Жених, не спать – замерзнешь, – голосит он развязно и щелкает пальцами, привлекая внимание
понурого Левы, – держим хвост пистолетом! Смотрим все сюда, улыбочка шире, что за похоронные
настроения?
Арина Криворотова, в девичестве Вышневецкая, с огромным животом, сияющая от хищного
торжества, прилежно внемлет проповеди депутата в кумачовой перевязи. Молодые меняются
кольцами, молодые целуются, родные и близкие покойного спешат поздравить молодых. Криворотовстарший стоит поодаль, играя желваками: ему стыдно быть неудачником и отцом неудачника. Вдруг,
пугая внезапностью, истошный Мендельсон начинает биться в эпилептическом припадке. Фото,
Мендельсон, Отто Адамсон. Фотто Адамсон, ото Мендельсон – так тоже неплохо.
�Содержание
А дальше – как по маслу. Лев Васильевич Криворотов – старая развалина лет сорока, школьный
учитель словесности на полторы ставки (а чтобы сводить концы с концами, правит и комментирует
труды какого-нибудь маститого жлоба). Арина – корректор-надомница, день-деньской нечесаная, в
халате и шлепанцах, с неизменной сигаретой во рту. Дома у четы Криворотовых – итальянский гвалт и
теснота, колоритный ад, пеленки младших, свисающие с бельевых веревок вдоль и поперек жилища,
хлещут по голове, кордовые модели старших хрустят под ногами. Белый рояль, ау? Лев Криворотов
готов последовать примеру высокородного пана Болеслава.
– Криворотов, не кисните, мы приехали! Полюбуйтесь-ка лучше на нашего тихоню.
Криворотов очнулся и глянул, протискиваясь к передней площадке, в трамвайное окно. Трамвай
поравнялся с Никитой, шествовавшим в понятном направлении и увлеченно болтающим с незнакомой
девицей. Двери открылись, Криворотов и Арина вышли и, взявшись за руки, преградили дорогу
Никите и его спутнице. Никита, как всегда, нашелся:
– Вот и солнце нашей поэзии подкатило на лихаче, привет, Лева. Легок на помине. Я как раз
рассказываю Ане всякие небылицы про нас с тобой. Здравствуйте, Арина. Знакомьтесь.»*
КЛЮЧИ К ПРОЧТЕНИЮ ТЕКСТА
• Тема творца и творчества.
• Аллюзивный план.
• Литературный процесс 60-х – 70-х годов как основа сюжета.
ВОПРОСЫ К ОБСУЖДЕНИЮ ТЕКСТА
1. Нарративная стратегия автора: автобиографический герой и литературный персонаж.
2. «Эффект проекции» как основа интертекста в романе.
3. «Пушкин» как претекст.
4. Игра с литературной традицией: от начала ХХ в. до интеллектуальной советской прозы 70-х
(Ю. Олеша, Ю. Трифонов, В. Быков).
ПОДХОДЫ К ИНТЕРПРЕТАЦИИ ТЕКСТА
1. Шубинский, В. И. Подробности письмом, или Нечто о реализме на двух нехарактерных примерах /
В. И. Шубинский // Знамя. – 2002. – № 9. – С. 210–219.
2. Авраменко, А. А. Роман С. М. Гандлевского «<НРЗБ>»: интертекстуальный аспект /
А. А. Авраменко // Вестник Ленинградского государственного университета им А. С. Пушкина. –
2008. – № 4. – С. 146–151.
�Содержание
ТЕКСТ
ЕВГЕНИЙ ПОПОВ
«АРБАЙТ. ШИРОКОЕ ПОЛОТНО»
ФРАГМЕНТ ТЕКСТА:
«5. И все-таки куда уходит эта, та или иная жизнь? И
что от нее остается?
– В пустоту всё уходит. А что остается, зависит от того, кто ушел. От некоторых всё, а от иных – почти
ничего, кроме грязных тарелок и полных пепельниц на поминках.
Глава XXXXIV. ИНФАРКТ
ВОПРОСЫ К ФИНАЛЬНОЙ ГЛАВЕ
1. Почему у Гдова так ничего и не получилось, кроме инфаркта? Или получилось?
2. На какую всё же тему мог бы Гдов создать своё «широкое полотно»?
3. Нужно ли кому-нибудь в нынешние времена «широкое полотно»?
4. Способствуют ли нынешние времена созданию «широкого полотна»?
5. Что такое «широкое полотно»?
ЭПИЛОГ
ОЗДОРОВИТЕЛЬНЫЙ, ОПТИМИСТИЧЕСКИЙ
ВОПРОСЫ К ТАКОМУ СТРАННОМУ ЭПИЛОГУ
1. Действительно ли хорошо, что Гдова наконец-то хлопнул инфаркт? Послужило ли это для него
суровым, но необходимым жизненным уроком?
2. Правда ли, что курение вредно? Что еще кроме курения вредно человеку? Что нас губит?
3. Есть ли еще хоть какой-нибудь смысл в художественной литературе? А в жизни?
4. Если действительно “Arbeit macht frei”, как это было написано на воротах фашистского концлагеря
Аушвиц-Биркенау то почему «из этой местности нет пути к жизни», как утверждал Франц Кафка?
5. Правильно ли живут люди?
– Хороший человек, вообще-то, Гдов. Нигде не старается выглядеть умнее, чем он есть. Мне он
напоминает деда Мазая. Но, я знаю, меня обмануть легко.
– Да и сам создатель Гдова Евгений Анатольевич Попов – прежде всего благородный и деликатный
человек. Мечтатель и романтик. Его действия продиктованы милосердием, сочувствием. Это
сторонник честности, равенства и равновесия в человеческих отношениях. Ценит гармонию, красоту и
эстетику – тонкий философ, действительно способный содержательно восстановить справедливость
отношений. Поскольку он феноменально интуитивен, чуткий и мягкий человек. Психолог. Мыслит
убежденно, если верит, то глубоко, но открыт всему новому, и интересы его многосторонни. Ищет
�Содержание
идеалы, высшие знания. Умеет убеждать: повествовательно, высокопарно, наставительно. Евгений
Анатольевич ведет серьезную (напряженную) общественную деятельность и при этом достаточно
необщителен, замкнут, сдержан. А в итоге проявляет серьезную заботу о других: всегда готов помочь,
прикрыть, защитить. Все эти таланты проявляются активно, так как он постоянно вращается в кругу
людей справедливых и благородных. Успешно реализует совместные идеи, размышляет, постигает
истину. Гибко и одновременно решительно начинает новые дела. Постоянно развивается, адаптируясь
к новым современным условиям жизни; при необходимости корректирует цели. Работает упорно,
терпеливо, концентрируя усилия, – и таким образом, преодолевая трудности, достигает своих целей. А
для нас, для общества, Евгений Анатольевич Попов – влиятельный человек в сфере просвещения,
образования, в среде умственного литературного труда. Он свободен и изобретателен в выражении
своих мыслей, мнения, слов.
– О, Господи! Какая чушь!» *
КЛЮЧИ К ПРОЧТЕНИЮ ТЕКСТА
•
Феномен сетелитературы. Первый в русской литературе интернет-роман.
•
Иронический дискурс.
•
Гибридизация, или мутантное изменение жанра романа,
«паралитература», «паракритика», «нехудожественный роман».
порождение
неясных
форм:
ВОПРОСЫ К ОБСУЖДЕНИЮ ТЕКСТА
1. Метатекстуальная и гиперинтертекстуальная игра – выход за рамки повествования.
2. Специфика нарративной функции автора-персонажа.
3. Пародийная мистификация, осмеяние социально-политических мифов.
4. Модусы повествования. Внесубъектность и множественность «автора»: реальное и фиктивное
авторство.
5. «Обнажение приема»: обрамления как метатекст.
ПОДХОДЫ К ИНТЕРПРЕТАЦИИ ТЕКСТА
1. Байкова, С. А. Метатекстуальность в современной отечественной прозе (к постановке проблемы) /
С. А. Байкова // Пушкинские чтения – 2010 : материалы ХV международной конференции
«Пушкинские чтения». – Санкт-Петербург : Ленинградский государственный университет
им. А. С. Пушкина, 2010. – С. 102–108.
2. Пушкинские чтения – 2014. Художественные стратегии классической и новой литературы: жанр,
автор, текст : материалы XIX международной научной конференции / под ред. В. Н. Скворцова. –
Санкт-Петербург : Ленинградский государственный университет им. А. С. Пушкина, 2014. – 407 с.
�Содержание
ТЕКСТЫ
ГЕННАДИЙ АЙГИ
«ВСЁ ДАЛЬШЕ В СНЕГА»
ВО ВРЕМЯ БОЛЕЗНИ ДРУГА
К живописи Леонарда
Данильцева
Будто приснился Бог – и вот вспоминается
складываясь в забытое Ви́денье (то распадаясь
то вновь начинаясь) из снега на давних холмах
и дорогах из детских одежд-говорений из лиц
зверей из улыбки-и-плача – рядом –
у порога друзей:
вас – дорогих: о, живопись, жизнь,
Недавнее-Невыразимое (прекрасное
как обед бедняков)
1996
СНОВА: ДОРОГОЕ НЕМНОГОЕ
Последним примет лес в воспоминаньях:
уронит – даст мне пятна мокрые
чтоб я с руками повозился как с вещами –
и будет: на такого смотрит
разрозненная родина (весь «край») –
несказанным продержится «прощай»
и всем пыланьем зелени тогда меня затопит –
и поле без меня тогда раскроется
чуть-чуть грустнее искриться в сияньях –
(так завершится – «был»)
2001
�Содержание
К «КНИГЕ ДОЛГОГО ПРОЩАНИЯ»
Это братья мои ходят сквозь солнечный свет
и «Господи» говорят стены и поля поют
и дубы теплы – будто в них вещество благодарности
слышно как речь
да только вода уже рядом не имеет волн
и без свойства общения – травы
братья проходят мелькая по ведомству неотменимых
и мне в эту цепь не вскочить
3–4 мая 2002
Денисова Горка, лес
НАЧИНАЯ С ПОЛЯ
Весь день – повторение ветром
себя самого
с края – соседнего поля:
зримо – легко – широко! –
а здесь – средь крестьянских
строений
его спотыкания
всё глуше – как встреча
с «Кем-то» – души! –
без явности – без разделённости
1999–2000*
КЛЮЧИ К ПРОЧТЕНИЮ ТЕКСТОВ
•
Верлибр и свободный стих: обновление жанра.
•
Художественный мир: конструкция «реальности».
•
Мифологемы и философемы.
•
«Растрепанный синтаксис».
ВОПРОСЫ К ОБСУЖДЕНИЮ ТЕКСТА
1. Трансформация эстетики европейского и русского символизма в творчестве Г. Айги.
�Содержание
2. Язык поэзии Г. Айги: визуальный ряд и айдиосфера.
3. Мотивы молчания и тишины в поэтике Г. Айги.
4. «Вещи в себе» – в образной системе.
5. Г. Айги и авангардизм:
•
общность выражения авангардных тенденций в творчестве поэтов: Г. Айги, В. Соснора,
В. Новиков, В. Курицын;
•
«сверхстиховая целость» стихов Г. Айги;
•
метатекстовые стратегии как специфическое свойство работы с поэтическим языком;
•
характеристика особенностей поэтического мира Айги как попытка воплощения в творчестве
онтологического мифа о тексте.
ПОДХОДЫ К ИНТЕРПРЕТАЦИИ ТЕКСТА
1. Айги, Г. Н. Разговор на расстоянии: статьи, эссе, беседы, стихи / Г. Н. Айги. – Санкт-Петербург :
Лимбус Пресс, 2001. – 303 с.
2. Седакова, О. А. Айги: Отъезд / О. А. Седакова // Новое литературное обозрение. –2006. – № 79. –
С. 53–57.
�Содержание
ТЕКСТ
МИХАИЛ ШИШКИН
«ПИСЬМОВНИК»
ФРАГМЕНТ ТЕКСТА:
***
«Нынче вызывает начальников начальник и командиров командир,
говорит:
– Садись, пиши приказ.
Сажусь. Пишу.
– Братья и сестры! Солдатушки! Контрактники, миротворцы и
ассасины! Отечество расползается, как промокашка под дождем!
Отступать некуда! Ни шагу назад! Ух ты, смотри-ка! Видел, какая у
нее попка? Да нет, не у той! Уже за угол завернула. Про попку зачеркни. Так, на чем мы остановились?
Ах, да! Так вот. У волосов с темя на средине завивать волосяную косу, которую ввязывать спустя в
лентошную косу. Тупеев не иметь. Виски оправлять всем одинако, как и ныне в полку учреждено, в
длинную одну буклю, но расчесанную и зачесанную порядочно, чтоб на сосульку не походила, в мороз
делать оную шире, чтоб закрыла ухо. Сие упражнение сохранит от праздности, которая есть всех
солдатских шалостей источником. Довольно кажется сей причины, чтобы в оной солдата упражнять
непрестанно. Башмакам быть по размеру каждого, не широким и не узким, чтоб можно было в морозы
в них соломки или охлопочков положить, а паче не коротким, дабы в ходьбе ног и пальцев не
обтирали, отчего солдат в походе часто не может за прыткими следовать, но прямо бы на ноге сидели.
Всегда им быть исправно вычиненным, вычищенным и намазанным, ежедневно переменять их с
одной ноги на другую, чтоб не сносились и в походе и ходьбе ног бы не портили. Бриться не забывать.
Немогузнайкам объясняю: ношение бороды может означать проигрыш в поединке, потому что за нее
удобно ухватиться и победить противника. Завтра выступаем. Путь далек. Ночь коротка. Спят облака.
Сперва пойдем по дружественному нам царству попа Ивана, о чьем великом могуществе говорит весь
свет. Вот в «Вечерке» пишут, что взял измором самого Чингисхана. Место это труднопроходимое и
свирепостью свирепо. Строжайше рекомендую всем господам полковым и баталионным начальникам
внушить и толковать нижним чинам и рядовым, чтобы нигде при переходе местечек, деревень и корчм
ни малейшего разорения не делать. Пребывающих спокойно щадить и нимало не обидеть, дабы не
ожесточить сердца народа и притом не заслужить порочного названия грабителей. В дома не забегать,
неприятеля, просящего пощады, щадить, безоружных не убивать, с бабами не воевать, малолетков не
трогать. Для сбережения пули на каждом выстреле всякий своего противника должен целить, чтобы
его убить. Кого из нас убьют – царство небесное, живым – слава! Паникеры и трусы должны
истребляться на месте. За мной, в атаку, ура! Ступай, ступай! Атакуй! В штыки! Стрелки, вперед!
Докалывай! Достреливай! Вали на месте! Всех побьем, повалим, в полон возьмем! Гони, коли! Режь,
бей! Хрой, прикак, афох, вайрках рок, ад!
Он прервался, чтобы отдышаться, расстегнул пуговицу на воротнике, подошел к окну. Промокнул
занавеской пот на лбу. Достал из кармана портсигар. Постучал папиросой по крышке. Сломал спичку о
размокший коробок. Вторую. С третьей закурил. Сделал глубокую затяжку. Выпустил дым густой
струей в форточку.
�Содержание
На какое-то мгновение ему показалось, что все это уже когда-то было: точно так же сидел в этой
комнате этот перемазанный чернилами мальчишка, который так напоминал его погибшего сына.
Молоко на губах не обсохло, и женщины еще кажутся таинственными. Уже был вот этот давно
остывший заварочный чайник с отбитым носиком. Все точно такое же, как тогда: вот эти обои в
мелкий красный цветочек – как сыпь – будто заразились от сквозняка ветрянкой. Вот эта связка
вяленой рыбы, что висит на шпингалете, продетая сквозь глаза. Вот этот прохожий, прошаркавший за
окном, – оба кармана пиджака оттопырены бутылками. Вот эта вывеска напротив, на которой кто-то
залепил грязью букву Б, и получилась ГАРНИЗОННАЯ АНЯ. Откуда-то из-за угла донесся детский
треск прутиком по штакетнику.»*
КЛЮЧИ К ПРОЧТЕНИЮ ТЕКСТА
•
«Безупречность стиля».
•
Художественное время: культурное, мифологическое и историческое.
•
Интертекстуальные связи.
ВОПРОСЫ К ОБСУЖДЕНИЮ ТЕКСТА
1. «Роман в письмах»: трансформация жанровой традиции.
2. Художественная целостность романа: обращение автора к различным парадигмальным, жанровым,
модусным элементам.
3. Ироническая картина мира (в ряду сопутствующих: идиллической, элегической, драматической).
4. Поэтика: анализ элементов постмодернистской, реалистической, лирической, «исповедальной»
тенденций.
5. Система хронотопов и хронотопических принципов: нелинейное
сосуществование и взаимодействие разных временных пластов.
пространство
текста,
6. Парадокс структурно-композиционной и идейной стратегии романа: текст о смерти как
утверждение жизни.
ПОДХОДЫ К ИНТЕРПРЕТАЦИИ ТЕКСТА
1. Шишкин, М. П. Язык – это оборона / М. П. Шишкин // Критическая масса. – Москва, 2005. – № 2. –
С. 30–31.
2. Нефагина, Г. Л. Слово как преодоление смерти в романах М. Шишкина / Г. Л. Нефагина // Русская
литература ХХ–ХХI веков: направления и течения : сборник научных трудов. – Екатеринбург,
2011. – Вып. 12. – С. 217 –225.
3. Липовецкий, М. Н. Паралогии. Трансформации (пост)модернистского дискурса в русской культуре
1920–2000-х годов / М. Н. Липовецкий. – Москва : Новое литературное обозрение, 2008. – 848 с.
�Содержание
ТЕКСТ
ПАВЕЛ ПЕППЕРШТЕЙН,
СЕРГЕЙ АНУФРИЕВ
«МИФОГЕННАЯ ЛЮБОВЬ КАСТ»
ФРАГМЕНТ ТЕКСТА:
Глава 2. Лисонька
«Под ногами был мох. Дунаев остановился под елкой. Он
держал в руке гриб и собирался рассмотреть его внимательно, чтобы узнать, можно ли его съесть.
Однако что-то отвлекало его. Что-то светлое мелькало в стороне сквозь черную чащу.
Кто-то потерся о его колени.
«А, лисонька…» – расслабленно воскликнул парторг.
Животное было небольшим, грязным, с длинным хвостом. Пучки травы и глиняные пятна покрывали
шкуру. Голова была повязана потемневшей сырой косынкой в красный горошек. Темный от грязи
синий передник, завязанный тесемкой на спине, волочился по мокрому мху.
«Кто ж тебя так разодел, Патрикевна?» – ласково спросил Дунаев.
Вдруг он услышал ответ. Потом он считал, что именно в этот момент, а не в какой-либо другой, он
стал стариком. Голос у лисы был тихий, почти беззвучный, и звуки шли откуда-то со стороны.
Казалось, что говорит молодая девушка, невинная и скрытная, поверяющая кому-то свои нежные
секреты.
«Бабушка-избушка приодела, братец! Посеред лесочка, в черном овражке, да творожком обложена –
маслицем пообмазана, стоит, братец, бабушка и бревном не ведет».
– Кончай театр! – вдруг заорал парторг и изо всех сил ударил лису ногой. Нога попала во что-то
мягкое, пушистое, прошла сквозь это и задела пень…»
Из главы 3. Болото
«Жизнь каждого человека представляет собой повествование, заранее знающее своих слушателей.
Иногда эти слушатели исчезают, и их отсутствие сразу становится заметным, даже если они были
невидимы. Тогда повествование погружается во тьму, и голос рассказчика, постоянно звучащий в уме,
начинает сбиваться и шепелявить, застревая и плавая в дефектном пространстве. Так продолжается до
тех пор, пока повествование не обретет иной жанр и иных призрачных слушателей. Должно быть, не
ошибались те, кто предпочитал постоянно ощущать вкус горечи существования. Плакать и закусывать
губы – в общем, это всегда уместно, ведь жизнь всегда безнадежна, и только сострадание и
безутешность – те немногочисленные чувства, которых ожидает от нас наш зыбкий и случайный
кусочек космоса.
…Если гармошка умело
Все говорит не тая,
Русая девушка в кофточке белой,
Где ж ты, ромашка моя?
Не ошибались и те, кто считал правильным смеяться в темноте и в тех местах, которые мы по
привычке считаем «веселыми кварталами», изыскивать тайные пути, извилистые тропы в иной мир.
�Содержание
Возможно, эти искусники не нуждались в иных мирах, а только в моментах перехода, в темных и
стремительных промежутках.
Дунаев был слеплен из другого теста. Он был рабочим и коммунистом. В прошлом он был также
солдатом и готов был снова стать им.
Если и его жизнь была всего только повествованием, то это повествование разворачивалось не перед
призраками, а перед реальными людьми – перед рабочими завода, крепкими, упрямыми, умеющими,
что называется, «разгрызть колосок». Да, он был «настоящим человеком», из той породы, что описана в
знаменитой книге Бориса Полевого. У «настоящего человека» были искалечены ноги, но он полз к
цели (народ говорит, что и сейчас ползет – сохраняя даже среди летнего дня не растаявший лед на
голове, разбухший от трупного яда и смертельно опасный для детей, собирающих грибы). У Дунаева
была повреждена голова, но он брел куда-то, навстречу судьбе, полный решимости бороться до конца.
И тем не менее он ощущал ужас и пустоту. Повествование его жизни потеряло своих слушателей, оно
превращалось на глазах в лепет и бред, оно погружалось в бессодержательную тьму – ведь ему никогда
прежде не приходилось слышать молчания, столь ничего не значащего, как молчание «немых
старшин», никогда не приходилось слышать речи столь неестественной и излишней, как речь лисоньки.
Ему было невдомек, что когда повествование меняет свой жанр, оно привлекает ночь, тьму, лес или
болота, и пространные отступления, и отступающее пространство, и отступающие армии, и дрожь рук,
и зыбь на поверхности воды, и пот на лбу, и слезы на глазах…»
«…Дунаев посмотрел на червей и увидел фразу: «А зеленого-то у них и нет», – которая тут же
распалась. Вглядевшись пристальнее, он различил теперь иероглифы и постарался вспомнить то, что
учил во время советско-японских конфликтов перед войной. Но ничего не мог понять. Потом вдруг
появилась немецкая фраза: «Ниманд коммт цурюк!» – написанная витиеватым шрифтом югендстиля.
Вспомнив о голосе, парторг отнял от глаз бинокль и обернулся опять.
– Я их долго пестовал, – печально продолжил голос. – За это меня называли Начитанным. Я прочел
около трех тысяч фраз, никак не связанных между собой, написанных разным шрифтом, на разных
языках, и за это получил прозвище Интеллигент. Однако некоторые называли меня «Запятнавшим
свою репутацию». Но теперь все это в прошлом. Я уже не тот, что был еще вчера. Отутюжил меня
Сусечный.
– Сусечный? Это не тот ли, кого Скребеным называют?
– Он самый. Вернулся и куролесит по родным местам, пока Баба с Дедом не забаюкают.
Приглядевшись, парторг обнаружил, что серый рулон в углу – это сплющенный до толщины ковра и
скатанный волк, однако живой и невредимый. От волка шел запах крови и пар, однако голос был
интеллигентный, с едва заметным подвыванием в некоторых гласных.
– Вот послушай, что скажу, – обратился волк к подошедшему Дунаеву и сверкнул глазами из глубины
рулона. – Присядь.
Дунаев сел на корточки и стал слушать.
– Были одни люди, которых другие называли «перетрухан». Идет такой по деревне, рожа блестит, и
вдруг весь затрясется, зубами застучит, вокруг все дернется, и в глазах у тебя весь вид передернется. А
«перетрухан» раз – и исчез. Остальные люди их боялись. Однажды перетруханского старика убили,
спустя время и еще стали убивать по разным местам. Вот перетруханы собрались да и ушли в лес. А
лес большой, вот и зашли они в места, которых никто не знает, за болотами, да за буреломами, да за
Черными деревнями. Есть такие недалеко, там все черное, как обугленное, – и деревья, и птицы на них,
и избы, и люди в них, и все добро. Даже белки глаз у людей черные. И земля как уголь.
«Испытания меланина», – подумал Дунаев и краем глаза заметил, что рулон едва видимо извивается и
миллиметр за миллиметром пододвигается к нему…»*
�Содержание
КЛЮЧИ К ПРОЧТЕНИЮ ТЕКСТА
• Читатель как инстанция.
• «Патриотизм» + «маргинальность».
• Прием деконструкции: неопределенность, все виды неясностей, двусмысленностей, разрывов
повествования, перестановок, коллаж, монтаж.
• Карнавализация как центробежная сила языка, «веселая относительность» предметов,
имманентность смеха.
ВОПРОСЫ К ОБСУЖДЕНИЮ ТЕКСТА
1.
2.
3.
4.
5.
Проект «МЛК»: «психоделический реализм», медгерменевты и история создания текста.
Структурно-композиционное строение романа: рамочный принцип.
Метапозиция автора по отношению к концепциям войны, освоение военного мифа.
Множественность нарративов: от китайского эпоса до М. Пруста.
Языковая стратегия: философичность языка («оптическое время» дискурса М. Хайдеггера) и
механизм расщепления слов.
ПОДХОДЫ К ИНТЕРПРЕТАЦИИ ТЕКСТА:
1. Маркова, Д. А. Постмодернистский исторический дискурс русской литературы рубежа
ХХ– ХХI веков и его истоки: дис. … канд. филол. наук / Д. А. Маркова. – Москва, 2004. – 174 с.
2. Гланц, Т. Психоделический реализм. Поиск канона / Т. Гланц // Новое литературное обозрение. –
2001. – № 51. – С. 263–279.
�Содержание
ТЕКСТ
ИВАН ЖДАНОВ: интертекстуальный анализ
(Н. Рубцов и Л. Аронзон)
«ХОЛМЫ»
Этот холм в степи, неумышленно голый, это узел пространства, узилище свету.
И тревожится сердце, и ритм тяжелый
так и сносит его. И ветра нету.
Черепа из полыни, как стон простора,
выгоняют тропу, оглушают прелью.
И тропа просевает щебень до сора
и становится пылью, влекомой целью.
И качается зной в монолитной дреме
самоцветами ада в зареве этом,
и чем выше тропа, тем пыль невесомей
и срывается в воздух гнилушным светом.
И тот же холм в степи, крутой и голый,
и та же тропа проступает в бурьяне
и, взбираясь по круче в тоске веселой,
растворяет щебень в сухом тумане.
Западает в песок и отвесной пылью
обрывается в воздух, такой же рваный,
монолитной трухой и зноем и гнилью –
только свет как будто другой и странный.
Или так показалось: ведь холм все тот же –
где им тут, в пустоте, разойтись обоим? –
И одна и та же – как кровь под кожей –
их руда топорщит своим жилобоем.
Уберу ли камень с холма, чтоб где-то
на другом холме опустело место,
или вырву цветок незрячего цвета,
словно чью-то ладонь отделяя от жеста,
или просто в песок поставлю ногу,
чтобы там, где камень исчез, забылся,
и пропал цветок, неугодный Богу,
отпечаток моей ступни проявился?
Но на склонах этих один заразный
выгорает песок в ослепшую груду.
Почему же свет осеняет разный
этот холм, помещенный нигде и всюду?
И ты видишь в себе, что здесь поминутно
�Содержание
совершается праздник и преступленье,
и на казнь волокут тропою распутной,
начинается подвиг, длится мученье.
Он стоит, лицо закрывая руками,
в одиночестве смертном, один, убогий,
окруженный иудами и врагами,
исступленной кровью горя в тревоге.
Или он – единственный здесь, и это
сознается им, несмотря на злобу,
несмотря на мертвую маску света,
заскорузлость воли, ума хворобу?
Это было бы жертвой: то и другое –
подвиг – если он здесь одинок и страшен,
или праздник – когда под его рукою
оживает единственность толп и пашен.
Эта жертва – и та и другая – в казни
обретает залог и долг продолженья.
Только свет надо всем излучается разный:
свет укора и праздничный свет искупленья.
Или чары потворства грозят любовью,
или молнии мечут бранные стяги,
или холм обряжают горючей кровью,
словно это письмо на обратной бумаге?
Ты, представший с лицом, закрытым руками,
опусти свои руки и дай очнуться
от твоей несвободы, вбитой веками!
Горек хлеб твой, и жертвы нельзя коснуться.*
КЛЮЧИ К АНАЛИЗУ
•
«Метаметафоризм».
•
«Метабола».
•
«Неэвклидовы миры».
ПОДХОДЫ К ИНТЕРПРЕТАЦИИ
1. Лейдерман, Н. Л. Современная русская литература / Н. Л. Лейдерман, М. Н. Липовецкий. –
Москва : Академия, 2003. – Т. 2.
2. Шайтанов, И. О. Дело вкуса: книга о современной поэзии / И. О. Шайтанов. – Москва : Время,
2007. – 642 с.
3. Голынко-Вольфсон, Д. От пустоты реальности к полноте метафоры / Д. Голынко-Вольфсон // Новое
литературное обозрение. – 2003. – № 62. – С. 286–304.
�Содержание
КОНТЕКСТ (Л. Аронзон, Н. Рубцов)
ЛЕОНИД АРОНЗОН
«УТРО»
Каждый легок и мал, кто взошел на вершину холма,
как и легок, и мал он, венчая вершину лесного холма!
Чей там взмах, чья душа или это молитва сама?
Нас в детей обращает вершина лесного холма!
Листья дальних деревьев, как мелкая рыба в сетях,
и вершину холма украшает нагое дитя!
Если это дитя, кто вознес его так высоко?
Детской кровью испачканы стебли песчаных осок.
Собирая цветы, называй их: вот мальва! вот мак!
Это память о рае венчает вершину холма!
Не младенец, но ангел венчает вершину холма,
то не кровь на осоке, а в травах разросшийся мак!
Кто бы ни был, дитя или ангел, холмов этих пленник,
нас вершина холма заставляет упасть на колени,
на вершине холма опускаешься вдруг на колени!
Не дитя там – душа, заключенная в детскую плоть,
не младенец, но знак, знак о том, что здесь рядом
Господь!
Листья дальних деревьев, как мелкая рыба в сетях,
посмотри на вершины: на каждой играет дитя!
Собирая цветы, называй их: вот мальва! вот мак!
Это память о Боге венчает вершину холма!
1966
�Содержание
НИКОЛАЙ РУБЦОВ
«ВИДЕНИЯ НА ХОЛМЕ»
Взбегу на холм
и упаду
в траву,
И древностью повеет вдруг из дола.
И вдруг картины грозного раздора
Я в этот миг увижу наяву.
Пустынный свет на звездных берегах
И вереницы птиц твоих, Россия,
Затмит на миг
В крови и жемчугах
Тупой башмак скуластого Батыя!..
Россия, Русь – куда я ни взгляну...
За все твои страдания и битвы –
Люблю твою, Россия, старину,
Твои огни, погосты и молитвы,
Люблю твои избушки и цветы,
И небеса, горящие от зноя,
И шепот ив у омутной воды,
Люблю навек, до вечного покоя...
Россия, Русь! Храни себя, храни!
Смотри опять в леса твои и долы
Со всех сторон нагрянули они,
Иных времен татары и монголы.
Они несут на флагах чёрный крест,
Они крестами небо закрестили,
И не леса мне видятся окрест,
А лес крестов
�Содержание
в окрестностях
России...
Кресты, кресты...
Я больше не могу!
Я резко отниму от глаз ладони
И вдруг увижу: смирно на лугу
Траву жуют стреноженные кони.
Заржут они – и где-то у осин
Подхватит это медленное ржанье,
И надо мной –
бессмертных звёзд Руси,
Высоких звезд покойное мерцанье...
�Содержание
ТЕКСТ
ЮРИЙ БУЙДА
«СИНЯЯ КРОВЬ»
ФРАГМЕНТ ТЕКСТА:
«Со смертью Коли Вдовушкина представления «Ромео
и Джульетты» в четвертой палате прекратились.
Коля оказался прав: у него была не язва желудка, а рак. Когда это обнаружилось, было уже поздно.
Доктор Жерех не стал выписывать Колю из больницы. Дом Вдовушкиных был настоящим ульем:
сыновья и дочери, их жены и мужья, их дети, кошки и собаки занимали все свободное место, и
умирающему пришлось бы провести последние свои дни среди гомона, беготни, плача и собачьего лая.
Колю перевели в маленькую палату на первом этаже Немецкого дома, заваленную матрасами, ведрами,
ящиками и коробками: в больнице шел ремонт. Он попросил открыть окно настежь и позвать Иду.
К тому времени она отказалась от костылей, но выходить на улицу без палочки все-таки не
отваживалась. Да еще зимой, когда плохо освещенные чудовские улицы превращались в обледеневшие
желоба.
Я помог Иде добраться до Немецкого дома.
Жена Коли Вдовушкина – осунувшаяся маленькая женщина – проводила Иду в палату, а я остался в
коридоре, где толпились родственники, взрослые и дети. Пахло хлоркой, валерьянкой и жареной
рыбой, откуда-то тянуло еще и масляной краской.
«Запах смерти, — подумал я. – Нечистый запах рока».
Незадолго до того я завел дневник, который заполнял цитатами из прочитанных книг, возвышенным
нытьем и напыщенными сентенциями. Некоторые записи я делал настоящим гусиным пером,
оставлявшим кляксы, другие – китайской авторучкой, подаренной матерью.
Той же ночью Коля умер.
Его отпевали в церкви, и долго потом вспоминали в Чудове о черном коне, который тащил телегу с
гробом и чуть не увяз в сахаре, рассыпанном на площади, о неловкой девочке-голубке, пятилетней
Тонечке Вдовушкиной, которая никак не хотела выпускать птицу, так что пришлось силой у нее
отнимать голубку, чтобы освободить Колину душу, но больше всего разговоров было об Иде Змойро,
которая над Колиным гробом читала стихи без рифмы.
Вдова Вдовушкина брала людей за руки, просительно заглядывала в глаза и извиняющимся шепотом
сообщала о последней воле своего солдатика: «Попросил театр ему почитать, вы уж потерпите, не
обижайтесь, он ведь всю жизнь был у меня непростой».
В крематорий Ида пришла в роскошной шубе до пят, а когда ее сняла, то оказалась, ко всеобщему
изумлению, в белоснежном платье и в белых туфлях на высоченных каблуках, да еще и в веночке из
синих искусственных цветов и с алым платком на шее.
– Вы уж потерпите, – шептала вдова плачуще, – вы уж не обижайтесь, Богом прошу.
�Содержание
Ида стояла рядом с гробом и читала монолог Джульетты, который почему-то нравился Коле
Вдовушкину, и каждое ее слово отдавалось под высоким куполом:
Быстрей, огнем подкованные кони,
К палатам Феба мчитесь! Ваш возница,
Как Фаэтон, на запад гонит вас
И ускоряет ход туманной ночи.
Раскинь скорей свою завесу, ночь,
Пособница любви...
Звучал ее волшебный гнусавый голос, вдова тихонько хныкала: «Вы уж не обижайтесь, Богом прошу,
вы уж потерпите», Фаэтон гнал к палатам Феба коней, подкованных огнем, любовь праздновала канун
кровавой трагедии и светлого воскресения, Верона цвела гибельным синим и пламенела мятежным
алым, смятенные бабы плакали навзрыд, каменные мужчины сурово смотрели в пол, и на ресницах
Коли Вдовушкина мерцали золотые капли последних слез...
Смерть Коли Вдовушкина, необычная его последняя просьба – почитать над его гробом монолог
Джульетты, неловкая перепуганная девочка, у которой пришлось отнимать белую голубку, чтобы не
испортить церемонию, растерянная вдова с ее дурацкими извинениями – все это сильно взволновало
Иду. Она говорила об этом по пути домой, а потом еще несколько раз возвращалась к этому разговору.
Она говорила, что похороны – это подчас единственное театральное действо, в котором каждый
человек участвует хотя бы раз. Великое действо, сопоставимое только с рождением человека. А значит,
оно должно быть ярким, запоминающимся, хорошо продуманным и правильно поставленным. Для
этого все есть – сцена, герои, реквизит, массовка. Венки, сахар, конь, толпа, подлинная скорбь и
праздное любопытство – все есть, все. Но нет голубки. Эта девочка должна понимать, что она не
только часть траурной процессии, она – единственное светлое пятно в картине. Она должна знать свое
место в процессии, может быть, даже задавать ритм и темп движения, не вылезая при этом на первый
план... особенно если хоронят без священника... а в ту минуту, когда она в крематории отпускает
голубку на волю, именно она становится главным действующим лицом, в ту минуту она важнее
покойника, на какой-то миг она должна заставить всех забыть о смерти... она – главный символ
надежды на воскресение...
Ида не претендовала на роль распорядительницы похорон и не хотела превращать голубку в актрису.
– Я лишь хочу, чтобы все было правильно, – сказала она. – Искусство – это когда все правильно, только
и всего. Старик Слесарев говорит, что если гвоздь забит правильно, то Бог существует и мир может
быть спасен. Я хочу, чтобы все гвозди были забиты правильно.»*
�Содержание
КЛЮЧИ К ПРОЧТЕНИЮ ТЕКСТА
•
Формульный характер заглавия.
•
История жизни советской актрисы Валентины Караваевой.
•
Необарокко.
•
Романтическая эстетика и поэтика.
•
Тема жизни и смерти в контексте искусства.
ВОПРОСЫ К ОБСУЖДЕНИЮ ТЕКСТА
1. Исторический дискурс в постмодернистской прозе.
2. Мифологическое и конкретно-историческое в романе: мифологизация реальности.
3. Категория игры, механизм уподобления мира театру.
4. Сюжет и персонажный ряд: духовная и бытовая рецепции жизни. Концепция человека как «героязамысла».
ПОДХОДЫ К ИНТЕРПРЕТАЦИИ ТЕКСТА
1. Прохорова, Т. Г. Черты необарокко в романе Юрия Буйды «Синяя кровь» / Т. Г. Прохорова,
А. М. Пелымская // Филология и культура. Philology and Culture. – 2014. – № 2 (36). – С. 155−159.
2. Безрукавая, М. В. Проза Ю. Буйды: герой в пространстве эстетического понимания мира //
М. В. Безрукавая // Историческая и социально-образовательная мысль. – 2015. –Т. 7. – № 6. –
С. 236–240.
�Содержание
ТЕКСТ
МАРИЯ РЫБАКОВА
«ГНЕДИЧ»
ФРАГМЕНТ ТЕКСТА:
Песнь одиннадцатая
В летнем домике
палец обводит
буквы выведенные карандашом
на косяке окна
ombra adorata
возлюбленная тень
начертила эти слова прежде чем стать тенью
а Гнедич обводит тонким пальцем
букву о, букву m, букву b и так далее
через окно он смотрит в сад
на цветы с огромными головами
взъерошенными от ветра
они качаются на тонких и длинных стеблях
которые по законами физики
должны обломиться под тяжестью лепестков
но не ломаются
весь сад и весь дом
одного цвета – цвета тени
на другом окне та же рука написала:
есть жизнь и за могилой
друзей остается все меньше – все больше их призраков
с петлей на шее или на приисках в Сибири
после восстания быстрого и печального
кому еще нужны Ахиллес и Гектор?
весь перевод окончен – и кто-то шепчет:
твоя жизнь была только шуткой только детской игрой
ты спрятался в книжки чтобы не думать
о том кто ты есть
и почему
ты не был любим
он берет с полки книгу бедный Карамзин умер в мае
пустота и усталость остались от прежней жизни
он читает «Историю» но глаза закрываются
буквы становятся плоскостью
и вот уже тело оставлено спящее на диване
�Содержание
а дух движется вместе с Карамзиным по бесконечной равнине
(которую спящие называют Киммерией
а бодрствующие Россией)
к северу отсюда люди спят по шесть месяцев в году
к востоку отсюда грифы стерегут золото
«Разве мы здесь в изгнании?» — радостно спрашивает Карамзин
вытянув руки они подставляют ладони
под белые перья что падают с неба (ими полнится воздух)
на застывшем море воины в скифских шлемах
дерутся друг с другом; Гнедич знает правила поединка
он поворачивается к собеседнику но тот
превратился в Суворова
старик подмигнул
и заскакал вперед на одной ножке
кукарекая петухом
Гнедич поднимает глаза к небу
и видит что на облаке восседает императрица
«Сперанский!» — кричит ей Суворов и кланяется
«Сперанский!» — отвечает она и заливается смехом поводя юбками
(Гнедич впервые подумал что может быть в языке
существует только одно слово)
но смех императрицы становился все глуше
небо задернулось покрывалом из облаков
и рядом был уже не Суворов
а белесое существо
женщина в заплатанной кофте
Гнедич силился вспомнить где он ее видел
– на рынке или в людской? –
она помаргивала бесцветными ресницами
и молчала
наконец она повернулась и пошла быстро
наклонившись вперед всем телом
Гнедич поспешил за ней
под ногами потрескивал снег
Боже! а он в тонких ботинках
ноги женщины обмотаны тряпками
руки красные от мороза
он хочет спросить: где мы? но изо рта вырывается лишь пар
они проходят зиму и весну выходят к низкорослым елям
ступают по земле покрытой мхом
где прячутся ядовитые ягоды
женщина останавливается под деревом
и подзывает Гнедича кивком головы
�Содержание
он подошел и увидел
друга привязанного к стволу
нагого – на съедение мошкаре
которая тучами впивалась в его тело
Гнедич бросился к нему чтобы развязать веревки
но пальцы липли к смоле и узел не поддавался
губы Батюшкова шевелились и он наклонился к губам
ожидая услышать единственное слово – Сперанский –
которое было здесь наверно паролем
но тихо как шелест ветра в кронах деревьев
Батюшков прошептал: lasciate
lasciate
и Гнедич проснулся как от толчка
обхватил голову руками и стал раскачиваться взад-вперед
о друг мой даже в том страшном мире
ты не забыл итальянский язык
lasciate – оставьте
но что?
мы оставили тебя в немецкой лечебнице
хотя нам говорили что надежды нет
не проходит ни дня чтобы мы не чувствовали вину
как ты там друг мой
возлюбленная тень?»*
КЛЮЧИ К ПРОЧТЕНИЮ ТЕКСТА
•
«Русский гекзаметр».
•
«Роман в стихах»: обновление жанровой формы.
•
Образ Гнедича: исторический и поэтический план.
•
Мотив слова.
ВОПРОСЫ К ОБСУЖДЕНИЮ ТЕКСТА
1. «Гнедич» как беллетризованная биография.
2. Не-формат формы: разветвленная структура текста.
3. Специфика хронотопа: «широко распахнутое пространство».
4. «Язык» как концепт и миф в поэтике романа.
�Содержание
ТЕКСТ
НАРИНЭ АБГАРЯН
«С НЕБА УПАЛИ ТРИ ЯБЛОКА»
ФРАГМЕНТ ТЕКСТА:
Глава 2.
«Шалваранц Ованес, нещадно гремя вилкой, взбивал в пышную
пену гоголь-моголь. Каждое утро, независимо от времени года,
обстоятельств и даже состояния здоровья, он завтракал любимым
лакомством, а потом заваривал себе крепкого чая с чабрецом,
скручивал самокрутку и с наслаждением выкуривал ее, наблюдая,
как вьется над толстобокой чашкой ароматный горячий пар.
Бумагу для самокруток приходилось экономить. Раньше такого не случалось – чего-чего, а бестолковой
прессы в долине было хоть отбавляй. Почтовый фургон, натужно фырча, пять раз в неделю колесил
вверх по склону Маниш-кара, привозя целые стопки влажно пахнущих типографской краской газет.
Ованес честно просматривал каждую страницу. Заголовки все как один были громкими, а
содержание – пустым, и это укрепляло его во мнении, что любое напечатанное слово по сравнению с
произнесенным – пшик.
– Лучше сто раз подумать, а потом один раз сказать, чем бездумно тиражировать всякую ерунду, –
брюзжал Ованес, раздраженно шурша страницами газет.
– Может, они сто раз подумали, перед тем как напечатать? – возражала Ясаман.
– Если бы они сто раз думали над каждым словом, то газеты выходили бы в лучшем случае раз в месяц.
Разве можно за один день столько страниц умного придумать?
– Нельзя.
– Вот и я о том!
Впрочем, пустой по содержанию газетный лист на вкусовые качества табака не влиял, поэтому Ованес
продолжал исправно выписывать прессу. К сожалению, с началом войны почтовый фургон все реже
поднимался по склону Маниш-кара, а потом и вовсе перестал – в долине случались большие перебои с
поставкой топлива, и его оставляли на самые крайние и насущные нужды.
С отменой почтовых поставок начались проблемы с бумагой. Выкручивались, как могли. Сначала в ход
пошли старые газеты, потом – испорченные книги, которые доведенная до отчаяния Севоянц
Анатолия однажды свалила кучей за забором библиотеки. Старики молча разобрали заплесневелые,
пахнущие сыростью и тоскливым молчанием томики Шекспира, Чехова, Достоевского, Фолкнера,
Бальзака. Из толстенных книжных обложек сделали подставки под горячую посуду, а испорченные
страницы пустили на растопку и прочие хозяйственные нужды. Самокрутки из такой бумаги отдавали
горечью, чадили и постоянно гасли. Шалваранц Ованес щурился и чертыхался, поминутно прикуривая
от тлеющей головешки, которую приходилось каждый раз, обжигаясь, извлекать из дровяной печи, –
спичек в деревне тоже не хватало, поэтому пользовались ими крайне осмотрительно.
�Содержание
Война, восемь невыносимо долгих лет собиравшая по миру урожай неприкаянных душ, однажды
захлебнулась – и отступила, подвывая и прихрамывая, зализывая кровящие лапы. Топлива, как прежде,
не хватало, но жизнь понемногу стала налаживаться, со скрипом возвращаясь на круги своя. Только
Марана эти перемены почему-то не касались – никто не вспоминал о деревне и даже не намеревался.
Единственной приезжающей в деревню машиной осталась карета скорой помощи, чтобы дозвониться
до которой, приходилось отправлять с телеграфа молнию, потому что другой связи с внешним миром у
Марана не было. Видно, в долине давно уже махнули рукой на горстку упрямых стариков, отказавшихся
в свое время спускаться с макушки Маниш-кара в низины.»*
КЛЮЧИ К ПРОЧТЕНИЮ ТЕКСТА
•
«Язык» Манюни».
•
«С неба упали три яблока» как «дань уважения Г.Г. Маркесу».
•
«Женская проза» как ярлык: отказ от сострадательного и уничижительного.
ВОПРОСЫ К ОБСУЖДЕНИЮ ТЕКСТА
1. Жанр родовой саги: «автономность жизни» как ключевая метафора Марана.
2. «Искандер», «Маркес», «Шукшин», «Павич» – как претексты.
3. «Армянский магический реализм»: реальность и миф.
4. Быт как бытие в поэтике романа.
ПОДХОД К ИНТЕРПРЕТАЦИИ ТЕКСТА
1. Галина, М. С. Автохтоны / М. С. Галина. – Москва : АСТ, 2015. – 350 с.
�Содержание
ТЕКСТ
ЕВГЕНИЙ ВОДОЛАЗКИН
«ЛАВР»
ФРАГМЕНТ ТЕКСТА:
«Топить печь было обязанностью Арсения. Из дровяника он
приносил березовые поленья и складывал их в печи домиком.
Между поленьями проталкивал хворост. Огонь разводил при
помощи тлеющих углей. Он доставал их из очелков, особых
печных ниш, где угли для растопки хранились под слоем золы.
Он зарывал угли в сухие листья и изо всех сил дул. Листья
медленно меняли цвет. Уже горя с внутренней стороны, они еще изображали безразличное усыхание,
но с каждым мгновением это было для них все сложнее: огонь охватывал их внезапно и сразу со всех
сторон. С листьев огонь перебрасывался на хворост, с хвороста – на поленья. Поленья начинали гореть
с боков. Если они были влажными, то трещали, выстреливая снопами искр. В огненной метели
ребенок видел птицу феникс и указывал на нее сидевшему рядом волку. Волк время от времени
жмурился, но было непонятно, видит ли он птицу на самом деле. Посматривая с сомнением на волка,
Арсений сообщал Христофору:
Он сидит неестественно, я бы сказал, напряженно. По-моему, он просто боится за свою шкуру.
Мальчик был прав. Вылетавшие из печи снопы искр доставляли волку определенное беспокойство.
Лишь когда огонь приступал к ровному завершающему горению, волк растягивался на полу и пособачьи клал голову на лапы.
Мы в ответе за тех, кого приручили, говорил, гладя волка, Христофор.
Глядя в печь, Арсений видел там порой свое лицо. Его обрамляли седые волосы, собранные в пучок на
затылке. Лицо было покрыто морщинами. Несмотря на такое несходство, мальчик понимал, что это его
собственное отражение. Только много лет спустя. И в иных обстоятельствах. Это отражение того, кто,
сидя у огня, видит лицо светловолосого мальчика и не хочет, чтобы вошедший его беспокоил.
Вошедший топчется у порога и, приложив палец к губам, шепчет кому-то через плечо, что Врач всея
Руси сейчас занят. Наблюдает пламя.
Впусти ее, Мелетий, говорит старец, не оборачиваясь. Чего ты хочешь, жено?
Жити хощу, Врачу. Помози ми.
А умереть не хочешь?
Есть которые хотят умереть, поясняет Мелетий.
У меня сын. Пожалей его.
Вот такой? Старец показывает на устье печи, где в контурах пламени угадывается образ мальчика.
Ты напрасно, княгиня, на колени становишься (Мелетий взволнован и грызет ногти), он ведь этого не
любит.
�Содержание
Старец отрывает взгляд от пламени. Подходит к стоящей на коленях княгине и опускается на колени
рядом с ней. Мелетий, пятясь, выходит. Старец берет княгиню за подбородок, смотрит ей в глаза.
Тыльной стороной ладони вытирает ее слезы.»*
КЛЮЧИ К ПРОЧТЕНИЮ ТЕКСТА
•
«Эталонный текст».
•
«Роман-житие».
•
«Плетение словес».
ВОПРОСЫ К ОБСУЖДЕНИЮ ТЕКСТА
1. Повествовательная основа романа: «жития» и «агиографические топосы».
2. Средневековые произведения как интертекст: цитатный и аллюзивный планы романа.
3. 4-частная композиция романа и концепция «Про-мысла».
4. Теоцентризм в мировосприятии персонажей романа.
5. «Романный облик»: смена стилей и авторская ирония.
ПОДХОДЫ К ИНТЕРПРЕТАЦИИ ТЕКСТА
1. Трофимова, Н. В.Традиции древнерусской литературы в романе Е. Г. Водолазкина «Лавр» /
Н. В. Трофимова // Rhema. Рема. – 2016. – № 2 – С. 7–20.
2. Гримова, О. А. Нарративная интрига в романе Е. Г. Водолазкина «Лавр» [Электронный ресурс] /
О. А. Гримова // Narratorum. – Электрон. журн. – Москва, 2014. – № 1 (7). Режим доступа: http://
narratorium.rggu.ru/article.html?id=2633119, свободный.
3. Пчела // Мудрое слово Древней Руси XI–XVII вв. / сост. В. В. Колесов. – Москва : Советская Россия,
1989. – С. 205–337.
�Содержание
ТЕКСТ
ЕВГЕНИЙ ГРИШКОВЕЦ
«СЛЕЗА»
«И вот ты жил, жил… жил, жил… и дожил. И вот тебе уже
20 или 25, или 30, или 35, или 40, или 45, или 50, или 55,
или 60, или 65, и так далее лет. И ты живешь, но не
чувствуешь себя ни молодым, ни старым. Ты все время
чувствуешь себя… нормальным. Просто вокруг тебя
молодые или старые люди, а ты – нормальный. И вот в
таком вот возрасте вдруг застал тебя вечер, который лепит лобовое стекло снегом и дождем, и
«дворники» не справляются и от этого все вечерние огни тянутся струями по лобовому стеклу… И еще
ты прищурил глаза, и от этого фонари дают такие длинные-длинные лучи, а между ресниц застряла
слеза. И эта слеза – это же самая лучшая линза, самая лучшая оптика для того, чтобы увидеть всю свою
жизнь насквозь.
Но ты мчишься по вечернему городу, добавляешь газ и мчишься, гонишь свой автомобиль… Потому
что если тебе 20 или 25, или 30, или 35, и так далее лет… Должен же быть у тебя к этому возрасту свой
собственный автомобиль! И вот ты летишь, а вокруг много-много машин… и вдруг отчетливо, но при
этом очень спокойно почувствуешь, что где-то рядом, в этом потоке, с той же скоростью, что и у тебя…
мчится твоя смерть.
А как выглядит эта смерть? Это же не какая-то страшная, старая, тощая женщина в черных одеждах с
косой. Нет, нет. Это нормальный человек, которому тоже 20 или 25, или 30, и так далее лет. Просто у
него какой-то свой возраст, и свой период в жизни. И может быть он просто не проверил тормоза, или
наоборот проверил, но выпил водки, потому что у него тоже в ресницах застряла слеза, но ему не
хочется видеть свою жизнь насквозь… И вполне возможно, что вы, точнее ты – смерть для него.
Но ты спокоен. Потому что… а чего бояться? Ведь ты же сам держишь руль своего автомобиля, и тебе
уже 20 или 25, или 30, и так далее лет. И ты уже много раз спокойно доверял свою жизнь пилотам
самолетов, которых ты даже не знаешь, никогда не видел, и не увидишь. И диспетчерам… и
машинистам. И если к твоим 20 или 25, или 30, или 35, и так далее годам у тебя уже есть дети… Ты
приводил их к врачам, и отдавал своего маленького человека этим людям…
Ты спокоен, ты за рулем. И если рядом с тобой, в твоем автомобиле, кто-то сидит… кто-то… просто
человек, то ты знаешь, что заботишься о его жизни гораздо сильнее, чем о своей. И поэтому ты
спокоен. Хотя всегда где-то сбоку, или впереди, или сзади, но рядом, и с той же скоростью мчится твоя
смерть.
А какая разница, сколько ты прожил – 20 или 25, 30 или 35, или 40, и так далее лет – это не важно.
Тебе-то, ведь, кажется, что ты живешь уже очень давно. Всегда. И на твоем надгробии между датами
жизни и смерти будет тире. И это тире у всех одинаковой длины. Вне зависимости от того, прожил ты
20 или 25, или 30, или 35……… И, конечно же, это тире будет намного короче, чем те лучи, от
вечерних фонарей, которые так вытянула и видоизменила твоя слеза. Маленькая слеза, застрявшая
между ресниц.»
�Содержание
КЛЮЧИ К ПРОЧТЕНИЮ ТЕКСТА
•
Постмодернистская фрагментализация.
•
«Формула слезы».
•
Игра с традицией: комплекс мотивов – путь-путник-жизнь-смерть.
ВОПРОСЫ К ОБСУЖДЕНИЮ ТЕКСТА
1. «Арт-персона»: Евгений Гришковец – «автор», «феномен», «синдром».
2. Реальный и имплицитный читатель текстов Гришковца.
3. «Довлатов» как претекст.
4. Стиль Е. Гришковца: «поражение» или «порождение» смысла?
�Содержание
ТЕКСТ
ВИКТОР ПЕЛЕВИН
«ЗИГМУНД В КАФЕ»
ФРАГМЕНТ ТЕКСТА:
«За гладкими каменными лицами этих истуканов нередко
скрываются лабиринты трещин и пустот, в которых
селятся разного рода птицы.
Джозеф Лэвендер. «Остров Пасхи»
На его памяти в Вене ни разу не было такой холодной зимы. Каждый раз, когда открывалась дверь и в
кафе влетало облако холодного воздуха, он слегка ежился. Долгое время никого не появлялось, и
Зигмунд успел впасть в легкую старческую дрему, но вот дверь снова хлопнула, и он поднял голову.
В кафе вошло двое новых посетителей – господин с бакенбардами и дама с высоким шиньоном.
Дама держала в руках длинный острый зонт.
Господин нес небольшую женскую сумочку, отороченную темным блестящим мехом, чуть влажным изза растаявших снежинок.
Они остановились у вешалки и стали раздеваться – мужчина снял плащ, повесил его на крючок, а
потом попытался нацепить шляпу на одну из длинных деревянных шишечек, торчавших из стены над
вешалкой, но промахнулся, и шляпа, выскочив из его руки, упала на пол. Мужчина что-то пробормотал,
поднял шляпу, повесил ее все-таки на шишечку и засуетился за спиной у дамы, помогая ей снять шубу.
Освободясь от шубы, дама благосклонно улыбнулась, взяла у него сумочку, и вдруг на ее лице
появилась расстроенная гримаса – замок на сумочке был раскрыт, и в нее набился снег. Дама
укоризненно покачала шиньоном (мужчина виновато развел рукавами бархатного пиджака),
вытряхнула снег на пол и защелкнула замок. Затем она повесила сумочку на плечо, поставила зонт в
угол, отчего-то повернув его ручкой вниз, взяла своего кавалера под руку и пошла с ним в зал.
– Ага, – тихо сказал Зигмунд и покачал головой.
Между стеной и стойкой бара, недалеко от столика, к которому направились господин с бакенбардами
и его спутница, был небольшой пустой закуток, где возились хозяйские дети – мальчик лет восьми в
широком белом свитере, усеянном ромбами, и девочка чуть помладше, в темном платье и полосатых
шерстяных рейтузах.
Недалеко от них на полу лежал полуспущенный резиновый мяч.
Вели себя дети на редкость тихо. Мальчик возился с горой больших кубиков с цветными рисунками на
боках – он строил из них дом довольно странной формы, с просветом в передней стене – постройка
все время рушилась, потому что просвет выходил слишком широким и верхний кубик проваливался в
щель между боковыми. Каждый раз, когда кубики рассыпались, мальчик некоторое время горестно
ковырял в носу грязным пальцем, а потом начинал строительство заново. Девочка сидела напротив,
прямо на полу, и без особого интереса следила за братом, возясь с горкой мелких монет – она то
раскладывала их по полу, то собирала в кучку и запихивала под себя. Вскоре ей наскучило это занятие,
�Содержание
она оставила монеты в покое, наклонилась в сторону, схватила за ножки ближайший стул, подтянула
его к себе и стала двигать им по полу, слегка подталкивая мяч его ножками. Один раз толчок вышел
слишком сильным, мяч покатился в сторону мальчика, и его шаткое сооружение обрушилось на пол в
тот самый момент, когда он собирался водрузить на его вершину последний кубик, на сторонах
которого были изображены ветка с апельсинами и пожарная каланча. Мальчик поднял голову и
погрозил сестре кулаком, в ответ на что она открыла рот и показала ему язык – она держала его
высунутым так долго, что его можно было, наверное, рассмотреть во всех подробностях.»*
КЛЮЧИ К ПРОЧТЕНИЮ ТЕКСТА
•
Роль и функция эпиграфа.
•
Ирония и деканонизация «текста о Фрейде».
•
«Постмодернизм – это то, как пишет Пелевин».
ВОПРОСЫ К ОБСУЖДЕНИЮ ТЕКСТА
1. Творчество В. Пелевина как эволюция и смерть постмодернизма.
2. Буддистский тезис «мир – это только мое впечатление» как основная тема творчества Пелевина.
3. Литературные претексты («Тургенев», «Чехов», «Бунин», «Набоков»): игра с чужим словом.
4. «Проективность» и «виртуальность» героев Пелевина.
5. Манипуляция читательским восприятием как основа авторской стратегии.
ПОДХОДЫ К ИНТЕРПРЕТАЦИИ ТЕКСТА
1. Генис, А. А. Беседа десятая: Поле чудес. Виктор Пелевин / А. А. Генис // Звезда. – 1997. – № 12. –
С. 230–233.
2. Корнев, С. Столкновение пустот: может ли постмодернизм быть русским и классическим? (Об
одной авантюре Виктора Пелевина.) / С. Корнев // Новое литературное обозрение. – 1997. – № 28. –
С. 244–259.
3. Прохорова, Т. Г. Диалог с Фрейдом в современной русской литературе / Т. Г. Прохорова // Русская
литература в мировом культурном и образовательном пространстве. Материалы конгресса. СанктПетербург, 15–17 октября 2008 г. Русская литература в контексте мировой культуры. Место и роль
русской литературы в мировом образовательном пространстве : в 2 т.– Санкт-Петербург : МИРС,
2008. – Т. 1. – Ч. 1. – С. 200–208 .
�Содержание
ТЕКСТ
ДМИТРИЙ БЫКОВ
«БОРИС ПАСТЕРНАК»
ФРАГМЕНТ ТЕКСТА:
«Глава I. Счастливец
Имя Пастернака – мгновенный укол счастья. В этом признавались
люди разных биографий и убеждений, розоволицые комсомольцы и
заслуженные диссиденты, неисправимые оптимисты и гордые
приверженцы трагического мировоззрения. Судьба Пастернака,
особенно на фоне русской поэзии XX века, кажется триумфальной – и,
уж конечно, не потому, что он умер в своей постели, а в 1989 году
был восстановлен в Союзе советских писателей столь же единогласно, как за 31 год до того из него
исключен. Дело не в торжестве справедливости. Русской литературе не привыкать к посмертным
реабилитациям. Таким же чудом гармонии, как и сочинения Пастернака, была его биография, личным
неучастием в которой он так гордился. Покорность участи, сознание более высокого авторства, чем его
собственное, – основа пастернаковского мировоззрения: «Ты держишь меня, как изделье, и прячешь,
как перстень, в футляр». Изделье удалось – Пастернак не мешал Мастеру.
«Жизнь была хорошая» – его слова, сказанные во время одной из многочисленных предсмертных
болезней, когда он лежал в Переделкине и неоткуда было ждать помощи: «скорая» не выезжала за
пределы Москвы, а в правительственные и писательские больницы его больше не брали. «Я все
сделал, что хотел». «Если умирают так, то это совсем не страшно», – говорил он за три дня до смерти,
после того, как очередное переливание крови ненадолго придало ему сил. И даже после трагических
признаний последних дней – о том, что его победила всемирная пошлость, – за несколько секунд до
смерти он сказал жене: «Рад». С этим словом и ушел, в полном сознании.
«Какие прекрасные похороны!» – сказала Ахматова, выслушав рассказ о проводах Пастернака в
последний путь. Сама она не могла проститься с ним – лежала в больнице после инфаркта. В этой
фразе, записанной Лидией Гинзбург, мемуаристка справедливо увидела «зависть к последней удаче
удачника». Ахматова, человек глубоко религиозный, не могла не оценить гармонии замысла –
Пастернака хоронили сияющим днем раннего лета, в пору цветения яблонь, сирени, его любимых
полевых цветов; восемь пастернаковских «мальчиков» – друзей и собеседников его последних лет –
несли гроб, и он плыл над толпой, в которой случайных людей не было. Потом многие бравировали
участием в том шествии, в котором было нечто не только от тризны, но и от митинга протеста – но
тогда проститься с Пастернаком шли с самыми чистыми побуждениями, не ради фронды, а ради него.
Люди чувствовали, что участвуют в последнем акте мистерии, в которую превратилась жизнь поэта; 2
июня 1960 года в Переделкине можно было прикоснуться к чему-то бесконечно большему, чем
биография даже самого одаренного литератора. Ничего не скажешь – последняя удача удачника.
Эта удачливость сопровождала его всю жизнь – впрочем, почти любую жизнь, если речь не идет о
безнадежно больном или с рождения заклепанном во узы, можно пересказать под этим углом зрения;
вопрос – на что обращать внимание. Самой Ахматовой не раз выпадали фантастические взлеты и
ослепительные удачи, – но изначальная установка на трагедию больше соответствовала ее
�Содержание
темпераменту: при всякой новой неудаче она произносила сакраментальное: «У меня только так и
бывает». Жизнь Пастернака выглядит не менее трагической – разлука с родителями, болезнь и ранняя
смерть пасынка, арест возлюбленной, каторжный поденный труд, травля, – но его установка была
иной: он весь был нацелен на счастье, на праздник, расцветал в атмосфере общей любви, а несчастье
умел переносить стоически. Оттого и трагические неурядицы своей личной биографии – будь то
семнадцатый год, тридцатый или сорок седьмой, – он воспринимал как неизбежные «случайные
черты», которые призывал стереть и Блок. Однако если у Блока такое настроение было редкостью –
подчас неорганичной на фоне его всегдашней меланхолии (какое уж там «Дитя добра и света!»), – то
Пастернак тает от счастья, растворяется в нем:
Мне радостно в свете неярком,
Чуть падающем на кровать,
Себя и свой жребий – подарком
Бесценным твоим сознавать!
А ведь это больничные стихи, задуманные «между припадками тошноты и рвоты», после обширного
инфаркта, в коридоре Боткинской больницы – в палате места не нашлось. Врачи, лечившие его во
время последней болезни, вспоминали о «прекрасной мускулатуре» и «упругой коже»
семидесятилетнего Пастернака, – что же говорить о Пастернаке сорокачетырехлетнем, в избытке
поэтического восторга носившем на руках тяжелого грузинского гостя; о пятидесятилетнем, с
наслаждением копавшем огород –
Я за работой земляной
С себя рубашку скину,
И в спину мне ударит зной
И обожжет, как глину.
Я стану, где сильней припек,
И там, глаза зажмуря,
Покроюсь с головы до ног
Горшечною глазурью.
И если в пятьдесят и даже шестьдесят он все еще выглядел юношей – что говорить о
двадцатисемилетнем Пастернаке, о Пастернаке-ребенке –
Юность в счастьи плавала, как
В тихом детском храпе
Наспанная наволока.
Этот заряд счастья и передается читателю, для которого лирика Пастернака – праздничный реестр
подарков, фейерверк чудес, водопад восторженных открытий; ни один русский поэт с пушкинских
времен (кроме разве Фета – но где Фету до пастернаковских экстазов!) не излучал такой простодушной
и чистой радости. Тема милости, дарения, дара – сквозная у Пастернака.»*
�Содержание
КЛЮЧИ К ПРОЧТЕНИЮ ТЕКСТА
•
«Ток-шоумный» подход к литературе.
•
Гибридизация, расшатывание жанровой формы.
•
Миф о Поэте.
•
Стилевой «орнаментализм».
ВОПРОСЫ К ОБСУЖДЕНИЮ ТЕКСТА
1. Биографическая проза Д. Быкова: поэзия и литературоведение.
2. Нарративная конструкция текста.
3. «Мистическое» в теме судьбы.
4. Проблема факта в книге Д. Быкова: связь «микрособытий» и «следов».
5. Новые сферы, «втянутые» в биографию: личная жизнь поэта, экономические аспекты жизни и проч.
ПОДХОДЫ К ИНТЕРПРЕТАЦИИ ТЕКСТА
1. Рейтблат, А. И. Биографируемый и его биограф (К постановке проблемы) / А. И. Рейтблат// Право
на имя: Биографии XX века. – Санкт-Петербург : Норма, 2004. – С. 53–62.
2. Рейтблат, А. И. Нравственные мотивации биографа // Вторые чтения памяти Вениамина Иофе:
Право на имя: Биография как парадигма исторического процесса. 16–18 апреля 2004. –
Санкт-Петербург, 2005. – С. 3–11.
3. Рейтблат, А. И. Что не попадает в биографию? // Право на имя: Биографии XX века. –
Санкт-Петербург : Норма, 2008. – С. 353–367.
�Содержание
ТЕКСТ
ЗАХАР ПРИЛЕПИН
«ДОЧКА»
Как поживают твои пальчики.
Как поживают твои пальчики, дочка.
Мы прожили вместе несколько сот лет, и я так и не
научился спать рядом с тобой. Как же я могу спать.
Зато я придумал несколько нелепых истин.
Сначала, в трудные дни, я предлагал своей любимой делить каждую, её ли, мою ли, вину пополам.
Она пожимала плечами. Поэтому я делил, а она так жила.
Потом придумал другое.
Сейчас наберу воздуха и скажу.
Чтобы мужчина остался мужчиной, и не превратился в постыдного мужика, он должен прощать
женщине всё.
Чтобы женщина осталась женщиной и не превратилась в печальную бабу, она не вправе простить хоть
что-нибудь, любую вину.
Всё, воздух кончился.
Он – всё, говорю, она – ничего. Как же выжить теперь, если сам придумал про это.
Рыба живёт с открытыми глазами, спит с открытыми глазами, только женщина закрывает глаза: я
видел, что так бывает, когда ей хочется закрыться и прислушаться. А ты всегда смотрела не меня, и в
минуты, когда меж нами происходило кипящее и непоправимое, и спустя без трёх месяцев год – когда
приходила пора дать жизнь моему крику в тебе: всех наших детей мы рожали вместе.
Тогда, заглядывая в сведённые от страха глаза, я и понял, что нет сил никаких относиться к своей
женщине, как будто она женщина какая-то.
И как нежно относиться к женщине, будто она дочь твоя; так и звать её: «Дочка, доченька».
Тогда жалости внутри нестерпимо много.
Тогда гораздо легче всё принимается и понимается.
Не отрицаю законов, не мной придуманных, но подумайте сами – насколько было б просто прощать
что бы то ни было, если дочка пред тобой. Чего её не простить – кровную свою – не жена же.
Отсюда другая нелепая истина.
Если мужчина хочет, чтоб его женщина не превратилась в печальную и постыдную бабу – он может
любить её как дочку.
Но если женщина хочет, чтоб её мужчина не превратился в постыдного и бесстыдного мужика – она
никогда не должна относиться к нему как к сыну.
�Содержание
Дочке, говорю, можно всё.
Моя дочка приходит и говорит, что устала, и ложится спать, лелеемая и ненаглядная во сне, который
не решишься нарушить, разве что любованьем, когда присядешь у кровати не в силах насмотреться, а
она проснётся – ей больно перенести, что так горячо в щеках и надбровьях от чужих глаз.
Моя дочка имеет право не слушаться, не уметь, не соглашаться, не понять, не ответить, не захотеть, не
расхотеть, не досидеть до конца, не придти к началу. И ещё сорок тысяч «не». Я, конечно, нахмурю
брови, но внутри буду ликовать так сильно, что нахмуренные брови вдруг отразятся в углах губ,
которые поползут вверх от счастья и восхищения.
Они катили в свою тихую, затерянную на картах деревню, меж корабельных сосен, по отсутствующей
дороге.
Он бешено переключал скорости и жёг сцепление. Колёса взметали песок, днище гулко билось о
дорогу, ежеминутно рискуя сесть на мель.
Она неустанно корила и отрицала его, имея, впрочем, на то все права – как всякая женщина и даже
больше.
– И прекрати так терзать машину! – сказала она презрительно.
Здесь их подбросило, потом обрушило вниз, машина лязгнула, взвизгнула и встала.
Подышав с минуту – каждый в свою форточку – они, наконец, повернули друг к другу со сведёнными
скулами лица.
– Может, ты всё-таки поедешь дальше? – спросила она; слова были прямые и холодные как проволока.
Он включил зажигание; машина завелось, и обиженно урча, тронулась.
Деревня настала спустя час; но медленные виды её впервые не успокаивали вконец раздосадованные
сердца.
Они сбросили вещи, чуть ли не на крыльцо, оставили её радостных стариков в недоумении, и уехали в
лес договаривать.
Сначала сидели в машине, но там близость друг к другу и необходимость делить одно какое-никакое, а
помещение, были вовсе невыносимы. Вырвались, вдарив дверями, на улицу, и он начал яростно
курить, а она спрашивать, спрашивать, спрашивать. Зачем он такой, отчего он такой, к чему он такой,
как же он такой.
В ту минуту, когда их подбросило и жахнуло о песок на лесной дороге, затерянный в песке
металлический костыль вдарил наконечником в бензобак и оставил, в детский мизинец размером,
пробоину. Бензин полился.
Теперь они стояли возле машины, переступая с места на место.
Он не выдержал и, бросив второй уже бычок под ноги, пошёл куда глаза глядят, в лес. Она догнала и
вернула его: вернись, стой здесь, ответь мне, ответь мне, в конце концов.
– И перестань курить!
�Содержание
Хотя бы здесь он мог её не послушать, и не послушал – щёлкнув зажигалкой, затянулся новой
сигаретой. Мрачно курил, иногда поднимая сигарету перед глазами и пристально глядя в тихо
мерцающий табак.
Она говорила о своём любимом с болью и ужасом.
– …и ещё ты… Ты… И ещё от машины опять пахнет бензином! – кричала она.
Он покосился на белое своё, большелобое авто, и, шагнув ближе, зачем-то похлопал по багажнику, как
по крупу животного. Жадно вдыхая сигаретный дым, никакого запаха не чувствовал, ни бензина, ни
леса, ни табака.
– И перестань, в конце концов, стоять тут… как мёртвый! – вдруг закричала она, и громко, по-детски,
заплакала, спрятав маленькое, любимое лицо в ладонях, а пальцы её дрожали, как после ручной стирки
в холодной воде.
– Дочка. Доченька моя, – наконец вспомнил он.
Протянул ей руки, но мешала сигарета. Тогда он, опустив руку, разжал пальцы, указательный и
средний, меж которых сигарета была привычно зажата, – и так она упала, золотясь, вниз.
Одновременно левой рукой он уже привлекал любимую к себе:
– Дочка моя, не плачь никогда.
Очарованно смотрю на её шею утром, на висок; и ещё тонкие вены вижу – там, где белый сгиб руки.
Она так дышит, как будто я молюсь.
Подари ей бессмертье, слышишь, ты, разве жалко тебе.
…Но ты подарил, подарил; я знаю, знаю...
Молчу, молчу.»*
КЛЮЧИ К ПРОЧТЕНИЮ ТЕКСТА
•
«Укорененность в реальности».
•
«Вечность в повседневности».
•
«Посмотрите, как он пишет о женщинах» или новая сентиментальность.
•
Новый герой З. Прилепина – «бунтарь, одержимый социальностью».
ВОПРОСЫ К ОБСУЖДЕНИЮ ТЕКСТА
1. Захар Прилепин как представитель новой литературной генерации.
2. Генеалогия З. Прилепина: Газданов–Лимонов–Аксенов.
3. «Бедные люди» З. Прилепина: классическая русская школа как интертекст.
4. «Новый сентиментализм» З. Прилепина: авторская стратегия в малых текстах.
�Содержание
ОТС Т У П Л Е Н И Е К И С ТО Ч Н И К А М
Терминологический минимум:
Автотекстуальность, архитекстуальность, аллюзивность, атрибутированная
цитата,вертикальный
контекст,
гипертекстуальность,
интертекст,
интертекстуальность,
деконструкция,
двойной
код,
децентрация,
имплицитный автор, коллаж, метатекстуальность, паралог, пастиш,
прецедентный текст, приращение смысла, реминисцентность, симулякр,
телесность, эстетика повторений, эстетика избытка.*
В истории отечественной литературы общеизвестны разнообразные типы
повествовательных стратегий, что обусловлено как сугубо авторскими
предпочтениями, так и мировоззренческими, историко-культурными,
социально-психологическими
и
другими
причинами.
Проблемы
повествования,
типы
повествований
русской
прозы
начинают
рассматриваться отечественным литературоведением уже в 1920-х гг., причем одной из самых
дискуссионных становится сказовая форма. Если Б.М. Эйхенбаум и Ю.Н. Тынянов ограничивали
специфику сказа лишь установкой на устную речь, В.В. Виноградов предложил монологическую
трактовку сказовой формы, то М.М. Бахтин справедливо подчеркивал, что в сказе гораздо большую
роль играет установка на «чужую речь», которая предопределяет в конечном итоге ориентацию на речь
устную, рассматривал сказ с точки зрения диалогических отношений, отмечая его «двуголосость».
Важным вкладом М.М. Бахтина в науку о литературе явилась классификация «типов прозаического
слова», в которой были не просто впервые намечены пути создания типологии повествований, но
предопределен вектор развития отечественной теории повествования (теория композиции
Б.А. Успенского, типология повествований с точки зрения взаимодействия «авторского контекста» и
«чужой речи»1 у Н.А. Кожевниковой, типы повествователей Н.В. Драгомирецкой (В.В. Одинцова,
исследования сказовых форм русской прозы) и западной нарратологии (работы У. Бута, Ж. Женетта,
И. Тайтуника, Ф. Штанцеля, В. Шмида и др.).
В отечественном литературоведении не существует раз и навсегда данной
системы типов повествований: в частности, разные исследователи
отмечают различные аспекты того или иного типа повествования. Это
связано
с
многоаспектностью
проблемы
организации
форм
художественной речи в литературе, «проблемой взаимоотношения
изображающей и изображенной речи» (М.М. Бахтин), а также с тем, что
художественная литература – порождение индивидуально-авторского стиля
и является не замкнутой, а развивающейся системой, что особо заметно в
разрушении условно-эталонных форм повествования прозаикамипостмодернистами.
1
Тынянов, Ю. Н. Поэтика. История литературы. Кино. М. 1977.
Эйхенбаум, Б. М. Литература: Теория, критика, полемика. Л. 1927.
Виноградов, В. В. О языке художественной прозы. М. 1980.
Бахтин, М. М. Проблемы поэтики Достоевского. М. 1979.
�Содержание
«Среди терминов и понятийных комплексов, которыми чаще всего характеризуется культура
постмодернизма, выделяются “означающие без означаемых”, “симулякр” (подобие без подлинника),
“интертекстуальность”, “цитатность”, “деконструкция”, “игра следов”, “исчезновение реальности”,
“смерть автора”, “эпистемологическая неуверенность”, “критика метафизики присутствия”, “гибель
сверхповествований” (обобщающих моделей мироздания), “антиутопизм и постутопизм”, “крах
рационализма и универсализма”, “крах логоцентризма и фаллоцентризма” (мужской шовинизм),
“фрагментарность”, “эклектика”, “плюрализм”, “релятивизм”, “рассеивание значений”, “крах двоичных
оппозиций”, “различение”, “другое”, “многокультурность”, “скептицизм”, “ирония”, “пародия”,
“пастиш” (или “центон”, художественная композиция, составленная из цитат, часто с целью пародии)
… Вообще дать четкое и однозначное определение постмодернизма трудно, во-первых, потому, что
само это понятие еще только формируется и не успело отстояться и застыть для словарных дефиниций;
во-вторых, потому, что такое определение может быть скорее результатом, чем предпосылкой
самостоятельного исследования; в-третьих, потому, что задача данной книги – именно в том, чтобы
определить понятие постмодернизма с учетом его российской специфики, без которой, на мой взгляд,
вообще невозможно осмыслить историческую значимость этого феномена и его глобальные
последствия.
***
В 1970-е и 1980-е годы понятие постмодернизма прилагалось почти
исключительно к Западу, и лишь в конце 1980-х и начале 1990-х годов
появились работы о постмодернизме в Японии, в Латинской Америке,
затем – в Китае. Применение этого понятия к России еще несколько лет
назад вызывало сомнение и даже недоумение, поскольку считалось, что
постмодернизм – это новейшая культурная формация, возникающая на
основе
высокотехнологического,
постиндустриального,
позднекапиталистического общества. Действительно, сама постановка
проблемы «постмодернизм в России» предполагает известную
концептуальную дерзость и, во всяком случае, требует объяснения той
теоретической стратегии, которая делает мыслимым и возможным такое
словосочетание, вынесенное в заглавие книги… Обозначим несколько
главных тезисов. Для меня понятие постмодерна – это ключ к
всеобъемлющей периодизации
всемирной
истории,
которая
традиционно делится на три большие эпохи: древности, средневековья и Нового времени. Как ни
условна такая классификация, она позволяет обозреть всемирную историю с высоты птичьего полета и
обнаружить динамику и взаимосвязь более конкретных периодов. Очевидно, что в XX веке
исчерпываются основные движущие силы Нового времени, формировавшие его с периода Ренессанса:
антропоцентризм, индивидуализм, рационализм, либерализм, вера во всемогущество разума и свободу
личности. Уже в 1920-е – 1930-е годы выдвигаются концепции перехода от Нового времени (Modern
Age) к «новому средневековью» (Н. Бердяев), к «массовому обществу» (Х. Ортега-и-Гассет), а
впоследствии, к постиндустриальному обществу (Д. Белл). Все эти концепции получили общий
знаменатель и детальную разработку в теории постмодерна, которая с начала 1970-х годов
разрабатывается параллельно в литературоведении, философии, теории архитектуры и т. д.
Постмодерн, в самом общем смысле, – это четвертая большая эпоха в истории западного человечества,
которая следует за Новым временем. Термин “постмодерное” требует прояснения в связи с тем, какое
историческое содержание вкладывается в понятие “модерное”. Здесь необходимо провести различие
между “модерностью” – в европейских языках этим термином обозначается вся эпоха Нового времени
(Modernity – и “модернизмом” (Modernism), который является последним, завершающим периодом
�Содержание
Нового времени (более частные деления внутри модернизма включают символизм, футуризм,
сюрреализм, экзистенциализм и т. д.). Соответственно следует различать между “постмодерностью”,
большой, многовековой эпохой, следующей после Нового времени, – и “постмодернизмом”, первым
периодом постмодерности, который следует за модернизмом, последним периодом Нового
времени» (М. Эпштейн).*
«В принципе, постмодернизм и находящийся с ним в связке
постструктурализм возникают именно как ответ на кризис классического
либерализма, начинающийся после Второй мировой войны и
достигающий апогея на рубеже шестидесятых-семидесятых годов
прошлого века. Если очень коротко и грубо: с одной стороны,
обнаружилось, что демократический принцип защиты прав и интересов
большинства никак не противоречит тоталитарному террору – как
нацистскому, так и советскому. (Не забудем, что для левой европейской
интеллигенции 1956 год и «Архипелаг ГУЛАГ» были в этом отношении
явлениями, сопоставимыми с Холокостом.) Опять же очень грубо,
постмодернистское мышление начинается с политического импульса,
связанного с защитой прав меньшинств – социальных, расовых,
сексуальных.
Одновременно происходит пересмотр модернистского и авангардного
канона, который в американской культуре оказывается также и
пересмотром отношений между массовой и модернистской литературой.
В России конца 60-х – 80-х, когда в андеграунде возникали явления, задним числом определяемые как
постмодернистские, все происходило не совсем так – и права меньшинств понимались прежде всего
как право на интеллектуальную независимость, и авангард с модернизмом не только не отторгались,
но воспринимались как близкие и насущные явления.
В русской культуре постмодернизм возникает не как противоположность модернизму, а как замещение
модернизма. Когда в конце шестидесятых – начале семидесятых годов появляются тексты, которые мы
сегодня обозначаем как ранние постмодернистские или предпостмодернистские, – например,
«Москва-Петушки», «Пушкинский дом», тексты Д.А. Пригова или проза Евгения Харитонова – то они
возникают в результате странного эксперимента, в ходе которого андеграунд пытается вернуться к
модернизму как бы через голову советской литературы. Получается нечто совершенно иное – что и
оказывается в конечном итоге постмодернизмом.
Я думаю, что этот опыт русской культуры в известной
степени соотносится с опытом ряда других литератур, в
особенности восточноевропейских (Гомбрович, Киш,
Кундера, Павич и др.). Оказывается, что постмодернизм –
это такая ветвь модернизма. Если авангард – это
радикализированный модернизм, если внутри модернизма
мы различаем, скажем, экспрессионизм, неоклассицизм,
“высокий модернизм”, абсурдизм и многое другое – точно
так же можно сказать, что и постмодернизм представляет
собой позднюю фазу модернизма. Это такая ветвь
модернизма, которая занимается критикой собственных
оснований. Это первое важное уточнение.
�Содержание
Второе уточнение – моя собственная точка зрения, которую многие, должен сказать, не разделяют. Она
состоит в том, что постмодернизм, в том числе русский, прошел несколько фаз. У него была фаза
героическая, “бури и натиска”, когда важна была именно экспериментальность. Конец этой фазы (в
конце 90-х – начале 2000-х) многими коллегами был интерпретирован как конец постмодернизма в
целом. Я же полагаю, что постмодернизм не только не закончился, но, наоборот, перейдя в новую фазу,
стал одной из очень распространенных форм культурного мышления. На этой довольно большой
поляне располагается множество очень разных явлений. Там находится место и художественной прозе,
и non-fiction, и “постмодернистскому неомодернизму” (или необарокко) вроде Элтанг, Кононова,
Вишневецкого или Марии Рыбаковой. Здесь же располагается и то, что многие принимают за nonfiction – и “Театр.doc”, и проза Андрея Левкина. В общем, диапазон достаточно широк. То, что я
причисляю к помо “Театр.doc”, может показаться странным – но этот пример как раз демонстрирует
степень неосознанного распространения постмодернистской эстетики. Творцы “Театра.doc” – люди по
большей части эстетически довольно невинные, и они полагали, что можно пойти на улицу, записать
бомжей-наркоманов-проституток, все это изложить своими словами, слепить на живую нитку – и
получится драматургия. Драматургия при этом получается – но именно потому, что вместо того, чтобы
записывать какую-то твердую позицию, они записывали – и воспроизводили на сцене – язык,
социальный диалект. А этот язык все время балансирует между тем, что считается культурной нормой,
и тем, что считается культурной девиацией. В результате этих колебаний постепенно выясняется, что
идентичность – а именно она исследуется любым доком – и сама по себе является продуктом языка,
культурным конструктом. Она оказывается по-постмодернистски мозаичной, подвижной – и то, что
кажется маргинальным и девиантным, парадоксально резонирует с тем, что представляется
нормальным и даже авторитетным, тем самым проливая свет на всю систему социальных “норм”.
Теперь
мы
подходим
к
главному.
Следующий тезис
может прозвучать
немного
абстрактно, но я
постараюсь
его
проиллюстрирова
ть. Для меня
главное
в
постмодернизме, главная его логика – не в приемах. Постмодернизм – не гротеск, не игровое начало,
не “цитатность”, не тотальная ирония, не фрагментарность, как мы когда-то писали. Главное – в
проблематизации и подрыве (это разные операции, не обязательно связанные друг с другом) древней
и трудно преодолимой культурной привычки к мышлению бинарными оппозициями, когда один член
привилегирован по сравнению с другим: оппозиции добра и зла, сакрального и профанного, слова и
тела (с этим много работает Сорокин), своего и чужого, наконец, себя и “другого”. Это и есть
деконструкция – вот, кстати, еще одно слово, вокруг которого много недоразумений: его даже вполне
культурные люди путают с деструкцией – но это не деструкция, а анализ бинарных оппозиций, в
процессе которого смещаются или перестраиваются отношения в парах противоположностей. Стеб,
гротеск, игра – все это важно, но только как средство деконструкции бинарных
оппозиций…» (М. Липовецкий)*
�Содержание
КОНТРОЛ ЬН Ы Е В О П РО СЫ И З А ДА Н ИЯ
Русская литература первого десятилетия XXI века представляет собой огромное дискуссионное поле.
Особенностью современной культуры является ее многомерность, одновременность существования
разных субкультур. Рядом сосуществуют элитарная и массовая литература, литература «толстых
журналов» и сетература (интернетлитература). В современной русской литературе жанр превратился
из явления канонического в маргинальное. В творчестве писателей XXI века практически
невозможно найти чистую жанровую форму романа, повести, рассказа. Современные жанровые
модификации обусловлены не столько факторами литературной действительности (жанровой
эволюцией, синтезом, имманентными законами литературного развития), сколько внелитературными
моментами: социокультурной ситуацией, массовыми потребностями, стремлением автора к
оригинальности. В литературе происходит не естественный жанровый синтез, а синестезия, то есть
выход за жанровые пределы произведения с обретением не свойственных ему от жанровой природы
возможностей смежных видов искусства или даже разных искусств. Известны формы
филологического романа (мемуары литературоведа, пронизанные литературной критикой, – А.
Генис «Довлатов и окрестности», В. Новиков «Роман с языком», А. Чудаков «Ложится мгла на
старые ступени» и др.), компьютерного (виртуальная реальность и поведение человека по законам
компьютерных игр – В. Пелевин «Шлем ужаса», В. Бурцев «Алмазные нервы», С. Лукьяненко
«Лабиринт отражений» и «Фальшивые зеркала», А. Тюрин и А. Щеголев «Сеть»), киноромана
(перевод кино- и телесюжетов на язык художественной прозы – А. Слаповский «Участок», А. Белов
«Бригада»), винтажного романа (ремейк чистых форм, которые были популярны в определенное
время – Б. Акунин с проектом шпионского, фантастического, детского образцовых романов), романшарж, роман-эссе и др. Элитарная литература ориентируется на художественную уникальность,
авторский эксперимент, обращается к философскому осмыслению мира, к поискам нового героя и
новых мировоззренческих основ. Писатели моделируют новые жанровые формы, модифицируют
сложившиеся жанры романа, повести. В результате трансформаций появляются синтетические
жанры. Писатели, уточняя специфику созданной формы, в подзаглавии дают жанровые определения
своим произведениям: А. Кабаков «Дом моделей. Повесть скучного времени», Н. Рубанова «Люди
сверху, люди снизу. Текст, распадающийся на паззлы», А. Королев «Быть Босхом. Роман с
биографией», И. Лиснянская «Хвастунья. Монороман», С. Боровиков «Крюк. Ненаписанный
филологический роман», Г. Балл «Крик: притча-плач», В. Березин «Жидкое время. Повесть
клепсидры» и др. Некоторые жанровые образования возникают при синтезе элементов не только
разных жанров, но и разных видов искусства. Признаки музыкальных форм можно увидеть в романеопере Л. Гиршовича «Вий, вокальный цикл Шуберта на слова Гоголя», Е. Шварц «Концерт для
рецензий», в повести-романсе Ж. Снежкиной «Люблино». Современная литература XXI века
предлагает различные справочники, альманахи и рейтинги.
Студентам предоставляется возможность составить собственный рейтинг из 10
книг, «новую карту современной литературы».
�Содержание
Контрольная точка № 1. Составить «карту» современного литературного поля.
Контрольная точка № 2. Пресс-конференция.
Тема: Постмодернизм
1. Многозначность термина «постмодернизм».
2. Споры об истоках и времени возникновения постмодернизма.
3. Культурное состояние эпохи постмодерна: менталитет постиндустриального общества, крушение
«метаповествований» (Лиотар), эпистемологическое сомнение, фрагментарность, влияние массмедиа.
4. Модернизм и постмодернизм.
5. Постмодернизм в культуре Запада и Востока.
6. Виртуальные реальности: время и пространство.
7. Особенности русского постмодернизма. Время возникновения и социальные причины.
8. Художественные особенности постмодернизма: нелинейность поэтики, парадоксы времени,
саморефлексия, интертекстуальность, игровое начало, пастиш, ирония, раздробленность сознания
героя, герой как пучок культурных ассоциаций, «смерть автора».
Список обязательной литературы
1. Барт, Р. Смерть автора / Р. Барт // Избранные работы. Семиотика. Поэтика. – Москва : Прогресс,
1989. – 615 с.
2. Вельш, В. Постмодерн: Генеалогия и значение одного спорного понятия / В. Вельш // Путь. – 1992. –
№ 1. – С. 109–136.
3. Генис, А. А. Вавилонская башня: Искусство настоящего времени / А. А. Генис. – Москва :
Независимая газета, 1997. – 251 с.
4. Ильин, И. П. Постмодернизм : словарь терминов / И. П. Ильин. – Москва : INTRADA, 2001. – 384 с.
5. Козловски, П. Культура постмодерна: Общественно-культурные последствия технического
развития / П. Козловски. – Москва : Республика, 1997. – 240 с.
6. Личное дело № : литературно-художественный альманах / сост. Л. С. Рубинштейн. – Москва :
Союзтеатр, 1991. – 272 с.
�Содержание
7. Липовецкий, М. Н. Русский постмодернизм: Очерки исторической поэтики / М. Н. Липовецкий. –
Екатеринбург : Изд-во Уральского ун-та, 1997. – 317 с.
8. Маньковская, Н. Б. Эстетика постмодернизма / Н. Б. Маньковская. – Санкт-Петербург : Алетейя,
2000. – 347 с.
9. Николаева, О. А. Православие и свобода / О. А. Николаева. – Москва : Изд-во Московского
подворья Свято-Троицкой Сергиевой Лавры, 2002. – 398 с.
10. Постмодернисты о посткультуре: Интервью с современными писателями и критиками. – Москва :
Литературно-издательское агентство Р. Элинина, 1996. – 213 с.
11. Постмодернизм :
энциклопедия
/
сост. А. А. Грицанов,
М. А. Можейко.
–
Минск :
Интерпрессервис : Книжный Дом, 2001. – 1040 с.
12. Скоропанова, И. С Русская постмодернистская литература: Новая философия, новый язык : учеб.
пособие / И. С. Скоропанова. – Санкт-Петербург : Невский простор, 2002. – 415 с.
13. Эко, У. Заметки на полях «Имени розы» / У. Эко // Иностранная литература. – 1988. – № 10. –
С. 88– 104.
14. Эпштейн, М. Н. Парадоксы новизны / М. Н. Эпштейн. – Москва : Советский писатель, 1988. –
415 с.
15. Эпштейн, М. Н. Постмодерн в русской литературе / М. Н. Эпштейн. – Москва : Высшая школа,
2005. – 465 с.
Контрольная точка № 3. Темы для подготовки реферата.
1. Судьбы русской литературы ХХ века.
2. Шестидесятники, семидесятники, восьмидесятники. Нулевые.
3. Литература в зеркале критики.
4. Художественный мир современной прозы.
5. Утраченные альтернативы. Формирование монистической концепции литературы ХХ века.
6. Русская современная драматургия.
7. Современная русская поэзия.
8. Постмодернизм: От истоков до конца столетия. Эволюция научного мифа.
9. Избавление от миражей: реализм сегодня.
10. Поэзия «бронзового века»: Принципы художественной типологии.
11. Литературное сегодня. О русской прозе. 90-е годы.
12. Русский авангард в поле европейской культуры.
�Содержание
Контрольная точка № 4. Конспект источников.
1. Барт, Р. Смерть автора / Р. Барт // Избранные работы. Семиотика. Поэтика. – Москва : Прогресс,
1989. – 615 с.
2. Вайнштейн, О. Б. Леопарды в храме (Деконструкционизм и культурная традиция) / О. Б. Вайнштейн
// Вопросы литературы. – 1989. – № 12. – С. 167–199.
3. Вельш, В. Постмодерн: Генеалогия и значение одного спорного понятия / В. Вельш // Путь. – 1992. –
№ 1. – С. 109–136.
4. Генис, А. А. Вавилонская башня: Искусство настоящего времени / А. А. Генис. – Москва :
Независимая газета. – 1997. – 251 с.
5. Ильин, И. П. Постмодернизм : словарь терминов / И. П. Ильин. – Москва : INTRADA, 2001. – 384 с.
6. Козловски, П. Культура постмодерна: Общественно-культурные последствия технического
развития / П. Козловски. – Москва : Республика, 1997. – 240 с.
7. Липовецкий, М. Н. Апофеоз частиц, или Диалоги с Хаосом / М. Н. Липовецкий // Знамя. – 1992. –
№ 8. – С. 212–224.
8. Липовецкий, М. Н. Патогенез и лечение глухонемоты / М. Н. Липовецкий // Новый мир. – 1992. –
№ 7. – С. 213–223.
9. Липовецкий, М. Н. Русский постмодернизм: Очерки исторической поэтики / М. Н. Липовецкий. –
Екатеринбург : Изд-во Уральского ун-та, 1997. – 317 с.
10. Личное дело № : литературно-художественный альманах / сост. Л. С. Рубинштейн. – Москва :
Союзтеатр, 1991. – 272 с.
11. Маньковская, Н. Б. Эстетика постмодернизма / Н. Б. Маньковская. – Санкт-Петербург : Алетейя,
2000. – 347 с.
12. Николаева, О. А. Православие и свобода / О. А. Николаева. – Москва : Изд-во Московского
подворья Свято-Троицкой Сергиевой Лавры, 2002. – 398 с.
13. Постмодернизм :
энциклопедия
/
сост. А. А. Грицанов,
М. А. Можейко.
–
Минск :
Интерпрессервис : Книжный Дом, 2001. – 1040 с.
14. Постмодернисты о посткультуре: Интервью с современными писателями и критиками. – Москва :
Литературно-издательское агентство Р. Элинина, 1996. – 213 с.
15. Скоропанова, И. С. Русская постмодернистская литература: Новая философия, новый язык : учеб.
пособие. – Санкт-Петербург : Невский простор, 2002. – 415 с.
16. Эко, У. Заметки на полях «Имени розы» / У. Эко // Иностранная литература. – 1988. – № 10. –
С. 88– 104.
�Содержание
17. Эпштейн, М. Н После будущего. О новом сознании в литературе / М. Н. Эпштейн // Знамя. – 1991. –
№ 1. – С. 217–231.
18. Эпштейн, М. Н. Парадоксы новизны / М. Н. Эпштейн. – Москва : Советский писатель, 1988. –
415 с.
19. Эпштейн, М. Н. Постмодерн в России: литература и теория / М. Н. Эпштейн. – Москва : Изд-во
Р. Элинина, 2000. – 367 с.
20. Эпштейн, М. Н. Постмодерн в русской литературе / М. Н. Эпштейн. – Москва : Высшая школа,
2005. – 465 с.
Контрольная точка № 5. Темы для сообщений.
1. Что такое «литературный процесс»? Каковы особенности социокультурной ситуации 90-х годов?
2. В чем суть полемики о современном литературном процессе?
3. Назовите характерные черты литературы периода «оттепели».
4. Что такое «другая литература»? Как вы понимаете термин «андеграунд»?
5. Что такое постмодернизм – литературное течение, мировидение, мироотражение?
6. Как вы трактуете термин «интертекстуальность»?
7. Каковы функции интертекстуальности в постмодернистском произведении?
8. Рассмотрите с этой точки зрения какое-либо произведение – «Голова Гоголя» или «Человек-язык»
А. Королева; «Чапаев и Пустота» В. Пелевина; «Голубое сало» В. Сорокина.
9. В чем смысл комментариев в постмодернистских текстах?
10. Проанализируйте мотивы и образы русской классической литературы в романе А. Битова
«Пушкинский дом».
11. В чем проявляется стилистическое новаторство Вен. Ерофеева в поэме «Москва – Петушки»?
12. Как вы понимаете «феномен В. Пелевина»?
13. В чем смысл афоризма Бэллы Ахмадулиной «Слово равно поступку»?
14. В чем опасность замены лирического «Я» «потоком реальности», разрушающим поэтику
смыслового стиха?
15. Какое содержание вкладывают поэты современного авангарда в понятие «закон поэтической
биологии», обоснованное Владиславом Ходасевичем?
�Содержание
16. Охарактеризуйте «постмодернизм» в поэзии.
17. Определите водораздел между поэзией и стихотворством. Приведите примеры и дайте анализ.
18. В каких жанрах современной лирики (элегия, послание, баллада, сонет) проявляется наибольшее
влияние поэтики Иосифа Бродского?
Контрольная точка № 6. Художественные тексты для подготовки индивидуального сообщения.
1. Азольский А. Клетка.
2. Астафьев В. Прокляты и убиты.
3. Ахмадулина Б. Самые мои стихи.
4. Битов А. Пушкинский дом.
5. Бородин Л. Царица смуты.
6. Бродский И. Урания.
7. Буйда Ю. Прусская невеста.
8. Бутов М. Свобода.
9. Владимов Г. Генерал и его армия.
10. Галковский Д. Бесконечный тупик.
11. Гандлевский С. Трепанация черепа.
12. Давыдов Ю. Бестселлер.
13. Дмитриев А. Закрытая книга.
14. Екимов Б. Пиночет.
15. Ермаков О. Знак зверя.
16. Ерофеев Вен. Москва – Петушки.
17. Ерофеев Вик. Жизнь с идиотом.
18. Кибиров Т. Парафразис.
19. Королев А. Человек-язык.
20. Маканин В. Андеграунд, или Герой нашего времени.
21. Набоков В. Дар.
22. Палей М. Кабирия с Обводного канала.
23. Пелевин В. Generation «П».
24. Петрушевская Л. Время ночь.
25. Попов Е. Подлинная история «Зеленых музыкантов».
26. Распутин В. Рассказы 90-х годов.
�Содержание
27. Солженицын А. Двучастные рассказы. Крохотки.
28. Соколов С. Школа для дураков.
29. Толстая Т. Кысь.
30. Улицкая Л. Медея и ее дети.
ВОПРОСЫ К ЗАЧЕТУ
1. Многозначность термина «постмодернизм».
2. Споры об истоках и времени возникновения постмодернизма.
3. Культурное состояние эпохи постмодерна: менталитет постиндустриального общества, крушение
«метаповествований» (Лиотар), эпистемологическое сомнение, фрагментарность, влияние массмедиа.
4. Модернизм и постмодернизм.
5. Постмодернизм в культуре Запада и Востока.
6. Виртуальные реальности: время и пространство.
7. Особенности русского постмодернизма. Время возникновения и социальные причины.
8. Художественные особенности постмодернизма: нелинейность поэтики, парадоксы времени,
саморефлексия, интертекстуальность, игровое начало, пастиш, ирония, раздробленность сознания
героя, герой как пучок культурных ассоциаций, «смерть автора».
9. Что такое «литературный процесс»? Каковы особенности социокультурной ситуации 90-х годов?
10. В чем суть полемики о современном литературном процессе?
11. Назовите характерные черты литературы периода «оттепели».
12. Что такое «другая литература»? Как вы понимаете термин «андеграунд»?
13. Что такое постмодернизм – литературное течение, мировидение, мироотражение?
14. Как вы трактуете термин «интертекстуальность»?
15. Каковы функции интертекстуальности в постмодернистском произведении? Рассмотрите с этой
точки зрения какое-либо произведение – «Голова Гоголя» или «Человек-язык» А. Королева; «Чапаев
и Пустота» В. Пелевина; «Голубое сало» В. Сорокина.
16. В чем смысл комментариев в постмодернистских текстах?
17. Проанализируйте мотивы и образы русской классической литературы в романе А. Битова
«Пушкинский дом».
18. В чем проявляется стилистическое новаторство Вен. Ерофеева в поэме «Москва – Петушки»?
19. Как вы понимаете «феномен В. Пелевина»?
20. В чем смысл афоризма Беллы Ахмадулиной «Слово равно поступку»?
ВОПРОСЫ К ЭКЗАМ ЕНУ
1. Специфика современного отечественного литературного процесса. Ключевые даты, имена,
феномены.
2. Отечественный постмодернизм в работах М. Эпштейна, М. Липовецкого, А. Гениса и др.
3. Журнальная полемика 1990-х гг. о новом сознании в литературе (К. Степанян, Н. Иванова и др.).
4. Осмысление новой художественной стратегии в философской системе М. Эпштейна: диалектика
«прото- и «транс-». Гипотеза М. Эпштейна о «новой сентиментальности» в литературе.
5. Гипотеза о постреализме М. Липовецкого и Н.Л. Лейдермана.
�Содержание
6. Новейшая литература: диалог с классической традицией. Магистральные сюжеты,
интертекстуальные переклички.
7. Литературные премии как «индикатор» мейнстрима («Русский Буккер», премия им. И.П. Белкина,
премия им. Ю. Казакова, «Национальный бестселлер» и др.).
8. Лауреаты премии «Русский Букер» в истории новейшей литературы: М. Шишкин, Л. Улицкая,
О. Павлов, Р.Д.Г. Гальего, В. Аксенов, Д. Гуцко, О. Славникова, А. Илличевский, М. Елизаров.
Читательский, критический и литературоведческий контекст одного романа-лауреата (на выбор).
9. Авторские стратегии в новейшей литературе. Система понятий: литературные репутации, амплуа,
имидж в литературе; авторская стратегия, мистификация, литературная репутация;
позиционирование, пере- и контрпозиционирование.
10. «Медийные персоны» в новейшей литературе (Р. Литвинова, Е. Гришковец, Т. Толстая,
Вик. Ерофеев и др.).
11. Специфика современного отечественного литературного процесса. Ключевые даты, имена,
феномены.
12. Отечественный постмодернизм в работах М. Эпштейна, М. Липовецкого, А. Гениса и др.
13. Журнальная полемика 1990-х гг. о новом сознании в литературе (К. Степанян, Н. Иванова и др.).
14. Осмысление новой художественной стратегии в философской системе М. Эпштейна: диалектика
«прото- и «транс-». Гипотеза М. Эпштейна о «новой сентиментальности» в литературе.
15. Гипотеза о постреализме М. Липовецкого и Н.Л. Лейдермана.
16. Новейшая литература: диалог с классической традицией. Магистральные сюжеты,
интертекстуальные переклички.
17. Литературные премии как «индикатор» мейнстрима («Русский Буккер», премия им. И.П. Белкина,
премия им. Ю. Казакова, «Национальный бестселлер» и др.).
18. Лауреаты премии «Русский Букер» в истории новейшей литературы: М. Шишкин, Л. Улицкая,
О. Павлов, Р.Д.Г. Гальего, В. Аксенов, Д. Гуцко, О. Славникова, А. Илличевский, М. Елизаров.
Читательский, критический и литературоведческий контекст одного романа-лауреата (на выбор).
19. Авторские стратегии в новейшей литературе. Система понятий: литературные репутации, амплуа,
имидж в литературе; авторская стратегия, мистификация, литературная репутация;
позиционирование, пере- и контрпозиционирование.
20. «Медийные персоны» в новейшей литературе (Р. Литвинова, Е. Гришковец, Т. Толстая, В. Ерофеев
и др.).
21. В чем опасность замены лирического «Я» «потоком реальности», разрушающим поэтику
смыслового стиха?
22. Какое содержание вкладывают поэты современного авангарда в понятие «закон поэтической
биологии», обоснованное Владиславом Ходасевичем?
23. Охарактеризуйте «постмодернизм» в поэзии.
24. Определите водораздел между поэзией и стихотворством. Приведите примеры и дайте анализ.
25. В каких жанрах современной лирики (элегия, послание, баллада, сонет) проявляется наибольшее
влияние поэтики Иосифа Бродского?
26. Что такое «литературный процесс»? Каковы особенности социокультурной ситуации 90-х годов?
27. В чем суть полемики о современном литературном процессе?
28. Назовите характерные черты литературы периода «оттепели».
�Содержание
29. Что такое «другая литература»? Как вы понимаете термин «андеграунд»?
30. Что такое постмодернизм – литературное течение, мировидение, мироотражение?
31. Как вы трактуете термин «интертекстуальность»?
Список дополнительной литературы
1. Аннинский, Л. А Локти и крылья: Литература 80-х: надежды, реальность, парадоксы /
Л. А. Аннинский. – Москва : Советский писатель, 1989. – 316 с.
2. Барт, Р. S/Z / Р. Барт. – Москва : Академический Проект, 2009. – 373 с.
3. Громова, М. И. Русская современная драматургия : учеб. пособие / М. И. Громова – Москва :
Флинта : Наука, 1999. – 159 с.
4. Есин, А. Б. Принципы и приемы анализа литературного произведения : учеб. пособие /
А. Б. Есин. – Москва : Флинта : Наука, 2010. – 247 с.
5. Ильин, И. П. Постмодернизм от истоков до конца столетия: эволюция научного мифа / И. П. Ильин.
– Москва : Интрада, 1998. – 255 с.
6. Косиков, Г. К. От структурализма к постмодернизму / Г. К. Косиков. – Москва : Рудомино, 1998. –
188 с.
7. Липовецкий, М. Н. Русский постмодернизм: Очерки исторической поэтики / М. Н. Липовецкий. –
Екатеринбург : Изд-во Уральского ун-та, 1997. – 317 с.
8. Нефагина, Г. Л. Русская проза второй половины 80-х – начала 90-х годов XX века / Г. Л. Нефагина.
– Минск : Экономпресс, 1997. – 231 с.
9. Постмодернисты о посткультуре: Интервью с современными писателями и критиками. – Москва :
Литературно-издательское агентство Р. Элинина, 1996. – 213 с.
10. Роднянская, И. Б. Литературное семилетие. 1987–1994 / И. Б. Роднянская. – Москва : Книжный сад,
1995. 318 с.
11. Руднев, В. П. Словарь культуры XX века: ключевые понятия и тексты / В. П. Руднев. – Москва :
Аграф, 1999. – 381 с.
12. Скоропанова, И. С. Поэзия в годы гласности / И. С. Скоропанова. – Минск : Народная асвета, 1993.
– 197 с.
13. Скоропанова, И. С. Русская постмодернистская литература : учеб. пособие / И. С. Скоропанова. –
Москва : Флинта : Наука, 1999. – 607 с.
14. Эпштейн, М. Н. Постмодерн в России: литература и теория / М. Н. Эпштейн. – Москва : Изд-во
Р. Элинина, 2000. – 367 с.
�Содержание
З А В ГО Р ОД Н Я Я Н АТА Л Ь Я И В А Н О В Н А
Ученая степень: кандидат филологических наук
Должность: доцент кафедры литературы
Ведущий преподаватель на 4-5 курсах филологического факультета по дисциплинам:
•
«История русской литературы ХХ века»,
•
«Новейшая русская литература»,
•
«Современный литературный процесс».
�
Dublin Core
The Dublin Core metadata element set is common to all Omeka records, including items, files, and collections. For more information see, http://dublincore.org/documents/dces/.
Title
A name given to the resource
<strong><a href="http://library.altspu.ru/ecat/zgate?ACTION=follow&SESSION_ID=64080&TERM=%D0%97%D0%B0%D0%B2%D0%B3%D0%BE%D1%80%D0%BE%D0%B4%D0%BD%D1%8F%D1%8F,%20%D0%9D%D0%B0%D1%82%D0%B0%D0%BB%D1%8C%D1%8F%20%D0%98%D0%B2%D0%B0%D0%BD%D0%BE%D0%B2%D0%BD%D0%B0%5B1,1004,4,6%5D&LANG=rus">Завгородняя, Наталья Ивановна</a></strong>
Dublin Core
The Dublin Core metadata element set is common to all Omeka records, including items, files, and collections. For more information see, http://dublincore.org/documents/dces/.
Title
A name given to the resource
Новейшая русская литература
Subject
The topic of the resource
1. Литературоведение. 2. Современная русская литература — 20 в. — 21 в. нач. 3. литература "нулевых". 4. русская художественная литература. 5. русская проза. 6. новейшая русская литература. 7. русские писатели. 8. современные писатели. 9. художественные тексты.
Description
An account of the resource
Новейшая русская литература [Электронный ресурс] : учебно-методическое пособие для студентов филологического факультета / Алтайский государственный педагогический университет ; сост. Н. И. Завгородняя. — Барнаул : АлтГПУ, 2019. — 62 с.
Пособие «Новейшая русская литература» для студентов-старшекурсников филологического факультета ставит своей задачей дать общее представление о русской литературе конца XX века – начала XXI века. Материал пособия и способ его освоения поможет закрепить у студентов навык интерпретации художественных текстов новейшего времени и сформировать представление об основных тенденциях и специфике литературного процесса XX-XXI вв., знаковых для литературы этого периода явлениях: отдельных авторах, произведениях, творческих судьбах, художественных стратегиях.
Creator
An entity primarily responsible for making the resource
Составитель: <strong><a href="http://library.altspu.ru/ecat/zgate?ACTION=follow&SESSION_ID=64080&TERM=%D0%97%D0%B0%D0%B2%D0%B3%D0%BE%D1%80%D0%BE%D0%B4%D0%BD%D1%8F%D1%8F,%20%D0%9D%D0%B0%D1%82%D0%B0%D0%BB%D1%8C%D1%8F%20%D0%98%D0%B2%D0%B0%D0%BD%D0%BE%D0%B2%D0%BD%D0%B0%5B1,1004,4,6%5D&LANG=rus">Завгородняя, Наталья Ивановна</a></strong>.
Source
A related resource from which the described resource is derived
Алтайский государственный педагогический университет, 2019
Publisher
An entity responsible for making the resource available
Алтайский государственный педагогический университет
Date
A point or period of time associated with an event in the lifecycle of the resource
05.02.2019
Rights
Information about rights held in and over the resource
©Алтайский государственный педагогический университет, 2019
Format
The file format, physical medium, or dimensions of the resource
pdf, exe
Language
A language of the resource
русский
Type
The nature or genre of the resource
учебно-методическое пособие
Identifier
An unambiguous reference to the resource within a given context
<URL:<a href="http://library.altspu.ru/dc/pdf/zavgorodniaia.pdf" target="_blank">http://library.altspu.ru/dc/pdf/zavgorodniaia.pdf</a>>.<br /><URL:<a href="http://library.altspu.ru/dc/exe/zavgorodniaia.exe" target="_blank">http://library.altspu.ru/dc/exe/zavgorodniaia.exe</a>>.
литература "нулевых"
Литературоведение
новейшая русская литература
русская проза
русская художественная литература
русские писатели
Современная русская литература — 20 в. — 21 в. нач.
современные писатели
художественные тексты
-
http://books.altspu.ru/files/original/84/84/_[650].png
cdedd97a69ff2d5d2e942391803432e3
http://books.altspu.ru/files/original/84/84/_[pdf].pdf
feb8d96a82c8586bcafe0e1f73164bc9
PDF Text
Text
Содержание
�Содержание
Об издании
Основной титульный экран
Дополнительный титульный экран непериодического издания – 1
Дополнительный титульный экран непериодического издания – 2
�Содержание
Министерство образования и науки Российской Федерации
Федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение
высшего образования
«Алтайский государственный педагогический университет»
Т. А. Богумил
РЕГИОНАЛЬНАЯ ЛИТЕРАТУРА:
СИБИРЬ, АЛТАЙ, БАРНАУЛ
Учебное пособие
Барнаул
ФГБОУ ВО «АлтГПУ»
2017
Об издании - 1, 2, 3.
ISBN 978-5-88210-868-6
�Содержание
УДК 821.161.1(571)(075)
ББК 83.3(253=411.2)я73
Б748
Богумил, Т. А.
Региональная литература: Сибирь, Алтай, Барнаул [Электронный ресурс] : учебное пособие / Т. А.
Богумил. – Барнаул : АлтГПУ, 2017. – Систем. требования: PC не ниже класса Intel Celeron 2 ГГц ; 512
Мb RAM ; Windows XP/Vista/7/8/10 ; Adobe Acrobat Reader ; SVGA монитор с разрешением 1024х768 ;
мышь.
ISBN 978-5-88210-868-6
Рецензенты:
Куляпин А. И., доктор филологических наук, профессор (Алтайский государственный педагогический
университет);
Сафронова Е. Ю., кандидат филологических наук, доцент (Алтайский государственный университет)
Учебное пособие представляет собой краткое систематическое изложение основных проблем изучения
региональной литературы. В пособии даны базовые сведения об исторической поэтике «сибирского
текста», истории литературы Алтая, мифопоэтике «алтайского» и «барнаульского текста».
Адресуется студентам-филологам, учителям литературы и всем, кто интересуется литературой
Сибирского региона.
Рекомендовано к изданию редакционно-издательским советом АлтГПУ 23.03.2017 г.
Текстовое (символьное) электронное издание.
Системные требования:
PC не ниже класса Intel Celeron 2 ГГц ; 512 Мb RAM ; Windows XP/Vista/7/8/10 ; Adobe Acrobat Reader ;
SVGA монитор с разрешением 1024х768 ; мышь.
Об издании - 1, 2, 3.
�Содержание
Электронное издание создано при использовании программного обеспечения Sunrav BookOffice.
Объём издания - 1 700 КБ.
Дата подписания к использованию: 12.04.2017
Корректор – И.Ю. Шестухина
Федеральное государственное бюджетное образовательное
учреждение высшего образования
«Алтайский государственный педагогический университет» (ФГБОУ ВО «АлтГПУ»)
ул. Молодежная, 55, г. Барнаул, 656031
Тел. (385-2) 36-82-71, факс (385-2) 24-18-72
е-mail: rector@altspu.ru, http://www.altspu.ru
Об издании - 1, 2, 3.
�Содержание
Содержание
Предисловие
Введение
Глава 1. Поэтика «сибирского» и «алтайского текста»
§ 1. Инвариант «сибирского текста»
§ 2. Историческая поэтика «сибирского текста»
§ 3. Проблема статуса алтайской литературы
§ 4. «Региональные тексты» В. М. Шукшина
Глава 2. Становление литературы Алтая
§ 1. «Золотой век»: Алтай горнозаводской
§ 2. Алтайские самоучки и гости края
§ 3. Крах и реконструкция «культурного поля» до и после ВОВ
§ 4. «Знаковые» имена в поэзии Алтая: «шестидесятники»
§ 5. Современная литература Алтая
Глава 3. «Барнаульский текст и миф»
§ 1. Мифогенные факторы города: имя и место
§ 2. Легенда о Голубой Даме
§ 3. «Доминантные точки» Барнаула
§ 4. «Городские тексты» В. М. Шукшина
Заключение
Библиографический список
�Содержание
Предисловие
Предлагаемая вниманию читателей книга является учебным пособием к курсу по выбору студента
«Региональная литература». Интерес к региональному компоненту литературы в последнее время
можно назвать повсеместным: проводятся конференции, издаются книги, защищаются диссертации.
Успехи сибиреведения отмечены двухтомными «Очерками литературы Сибири» (1982),
фундаментальными сериями «Литературное наследство Сибири» и «Литературные памятники
Сибири». В научный оборот вошли имена многих авторов, собраны и опубликованы ранее
недоступные произведения, систематизирована библиография, описан литературный процесс. На
сегодняшний день факт существования сибирской литературы и «сибирского текста» уже не является
дискуссионным. Наработан внушительный аналитический инструментарий, применимый к анализу
региональной словесности. Среди работ, подводящих итог многолетним исследованиям, назовем
книгу К. В. Анисимова «Проблемы поэтики литературы Сибири XIX – начала XX веков: особенности
становления и развития региональной литературной традиции» (2005).
Алтаеведение развивается в контексте научных достижений сибиреведения. Изучение «алтайского
текста» достигло результирующей фазы, о чем свидетельствует выход пятитомной антологии «Образ
Алтая в русской культуре» (2012). Каждому тому предпослана статья, систематизирующая данные об
основных этапах освоения русскими писателями алтайской темы.
Во введении и первой главе настоящего учебного пособия даны базовые понятия теории
регионализма, вкратце представлена историческая поэтика «сибирского текста», обозначены
составляющие «алтайского текста». Вторая глава содержит обзор истории литературы Алтая. В третьей
главе предмет изучения сужен до столицы Алтайского края. Исследование «барнаульского текста и
мифа», начатое В. В. Десятовым и А. И. Куляпиным статьей «Барнаульский миф в русской
литературе» (1997), с тех пор не особенно продвинулось. Возможно, проблема кроется в самом
материале, не столь представительном, как, например «локальный текст» Москвы или Петербурга. В
пособии сделана попытка расширить границы знакового пространства Барнаула.
Вопросы, расположенные в конце каждой главы, помогут студенту сконцентрироваться на главном и
проверить себя в процессе самоподготовки. Списки рекомендуемой литературы содержат базовые для
понимания темы источники.
�Содержание
Введение
Изучение региональной словесности происходит в контексте взаимного интереса литературоведения и
географии. Освещение различных аспектов региональной литературы закономерно привело к
созданию новых методологических подходов («локалистика», «регионалистика», «геопоэтика»,
«гуманитарная география», «метагеография» и др.). Основные положения, касающиеся границ
исследуемого объекта, его специфики, понятийного аппарата могут быть проиллюстрированы при
помощи инфографики.
Согласно системной концепции литературы мировая литература выступает как «макросистема»,
состоящая из «подсистем» – национальных литератур. В свою очередь региональные литературы
являются «подсистемами» литературы отдельной нации (рис. 1). Тем самым, «общерусская литература
как система складывается из многообразных и нередко разнородных явлений, к которым относятся и
“местные литературы”» [Одиноков, 2008, с. 445].
Рис. 1. Системный подход к литературе
Следует отметить, что некоторую невнятицу в эту стройную композицию вносит термин «регион». Он
обозначает обширную территорию, обладающую некоей общностью естественных и исторически
сложившихся особенностей, отличающих этот район от другого (рис. 2). В широком значении регион
может соответствовать нескольким странам (Запад / Восток, западно- / восточноевропейский,
ближне- / дальневосточный, т. д.), т. е. включать в свои границы несколько национальных литератур. В
узком понимании регион является частью какой-либо страны. Именно этот смысл востребован, когда
мы говорим о Сибирском регионе. Изначально Сибирью именовалась гигантская область Северной
Азии, от Урала на западе до Тихого Океана на востоке, включающая современные территории северовостока Казахстана и российского Дальнего Востока. Об уникальной совокупности природных,
исторических, мифопоэтических характеристик этой территории речь пойдет речь в главе 1.
�Содержание
Рис. 2. Три «О» региона
Региональная литература входит в систему национальной словесности. «Национальной» значит
выражающей самосознание, характер нации, написанной на общенациональном языке. Несмотря на
то, что в Сибири проживают представители свыше 35 народностей, в том числе автохтоны, уже около
400 лет Сибирь является «русифицированной» (в XVI в. началась планомерная колонизация земель
Зауралья). Соответственно, хотя в этом регионе существует литература, принадлежащая различным
национальным языковым группам, предметом исследования является русская и русскоязычная
литература Сибири как неотъемлемая часть русской литературы в целом.
Следует различать понятия «региональная литература» и «культурное гнездо», выдвинутое
Н. К. Пиксановым в начале ХХ века. С возвышением Москвы центростремительные силы постепенно
перетягивали культурных деятелей, в т. ч. писателей, в столицу. «Сильная» позиция Москвы, а позднее
и Петербурга, укреплялась существованием «областных культурных гнезд», т. е. очагов культуры в
некоторых дворянских усадьбах, монастырях, учебных заведениях, селах, городах, областях. «Гнездо»
представляет собой «сплав ландшафтно-природных, исторических, эстетических, религиознофилософских явлений, традиций и тенденций», требующий системного изучения, которое учитывало
бы «социально-исторический фактор, географическое положение, развитие местного просвещения,
науки, печати, издательского дела, искусства, литературы» [Чащина, 2004, с. 4–5]. «Задача «культурных
гнезд» виделась Н. К. Пиксановым в подготовке «птенцов», местных талантов, к миграции в столицу.
Сибирь занимает более высокий уровень, нежели «культурное гнездо», является системой,
включающей в себя эти элементы (рис. 3) [Чмыхало, 1992, с. 29], «ибо во все времена своего
существования, кроме конца XVI – первой половины XVIII вв., когда Сибирь была единой
провинцией, тяготевшей к Тобольску, она имела целый ряд сменяющих друг друга или параллельно
существующих культурных центров <…> …которые, как представляется, не тяготели друг к другу, а
только непосредственно к общерусскому центру, имея при этом уникальную местную специфику:
Колывано-Воскресенские горные заводы и Тобольск конца XVIII в., Иркутск и Тобольск первой трети
XIX в., Томск и Омск второй половины XIX в. и др.» [Алексеев, 1997, с. 8].
�Содержание
Рис. 3. Место «культурных гнезд» в системе литературы
Основные трудности в вычленении предмета исследования литературоведческой локалистики
вытекают из совпадения национальной и региональной литератур по материалу (языку) и
периодизации (хотя периферийная литература, в целом, запаздывает). Историю поисков достаточных
оснований для выделения региональной литературы осветил К. В. Анисимов в работе «Проблемы
поэтики литературы Сибири XIX – начала XX веков» (2005). Главные критерии идентификации
региональной литературы отражены в схеме (рис. 4).
Рис. 4. Критерии идентификации
В литературоведении 1920–1980-х годов абсолютизировался то критерий места – биографической
связи автора с пространством, то тема – географически окрашенный мотиво-образный комплекс
(«местный колорит», «региональный код»). В круг региональной словесности вовлекались либо
произведения, написанные на любую тему, но уроженцами края, либо посвященные региону, но
написанные кем угодно.
В современном литературоведении на первый план вышла «личность писателя, его самосознание, т.е.
стремление ассоциировать свою деятельность с регионом, соотносить свою биографию с его
исторической судьбой» [Анисимов, 2005а, с. 14]. Региональная ментальность, по удачной
формулировке М. Д. Махлина, «характеризуется не географическим местоположением ее носителей, а
комплексом социально-генетических черт, проявляющихся в мышлении, поведении, ценностных
ориентациях и т. п.» [Цит. по: Серебренников, 2002, с. 6]. Следовательно, стихотворения ссыльных
декабристов, сохранивших европейское самосознание, региональными произведениями назвать
нельзя. Напротив, творчество В. М. Шукшина, ставшего знаменитым после отъезда с малой родины,
можно считать явлением сибирской литературы.
�Содержание
Изначально колонизируемая Сибирь воспринималась писателями европейской части России «извне»,
подвергалась мифологизации (ад/рай). Появление нового субэтноса (сибиряков) сопровождалось
формированием регионального самосознания и появлением «внутренней» точки зрения на
пространство, сменой ракурса его восприятия: не «чужое», но «свое» (рис. 5).
Рис. 5. Условие формирования регионального самосознания
Появление регионального литературного процесса за Уралом датируется концом XIX века и
увязывается с идеологией областников (Г. Н. Потанина, Н. М. Ядринцева), успевшей выразиться в
основном в публицистике. Вектор общественной и творческой деятельности уроженцев Сибири
середины XIX – начала ХХ вв. в первую очередь задавался задачами регионального самоопределения:
выражать «нужды Сибири», исследовать «сибирский характер». Происходило упрочнение статуса
сибирской литературы как подсистемы литературы общерусской.
Очевидно, следует учитывать взаимодополнительность всех критериев идентификации региональной
словесности. Акцент на географической привязке текста может быть истолкован, следуя двуединой,
материально-идеальной, природе пространства. Физическое пространство выступает местом
рождения, жизни, временного пребывания, смерти автора; пространством, где произведение пишется
и печатается; источником «материала» для творчества. Идеальное пространство – категория духовной
жизни, продукт художественной мысли. Это совокупность мнений об определенном месте (тема),
образ локуса (миф), самосознание себя как сына своей «малой родины», ее представителя и
выразителя.
Идеальная модель регионального писателя реализует биографическую и личностную связь с местом,
подкрепленную текстами об этом месте. К претворению подобной культурной модели стремились
областники. Максимально приближаются к ее воплощению писатели выдающиеся, классики, чьи
имена со временем становятся «визитными карточками» пространства, метонимически замещают всю
сибирскую и/или алтайскую литературу. Имя «знакового» писателя инкорпорируется в
топонимический текст города и края. Например, театр драмы им. В. М. Шукшина, АКУНБ
им. В. Я. Шишкова, библиотеки им. Н. М. Ядринцева, В. М. Башунова, улицы им. Л. С. Мерзликина,
П. А. Бородкина и т. д. Так географическое пространство Барнаула мифологизируется, заселяется
«гениями места», становится пространством виртуального некрополя.
Между тем реальное литературное пространство населено не только образцовыми региональными
писателями, но и авторами т. н. «второго ряда», и непрофессиональными мемуаристами,
автобиографами и пр. (рис. 6).
�Содержание
Рис. 6. Типология региональных писателей
Важный вопрос, решаемый современной регионалистикой, – ценностный отбор художественных
произведений. Если исключать из сибирской литературы писателей, уехавших из Сибири и ставших в
ряд классиков мировой литературы (например, Г. Д. Гребенщиков, В. М. Шукшин), то тогда
качественный уровень региональной литературы, несомненно, низок. Такой подход неправомерен,
поскольку «судьбу родного, кровно близкого им региона писатели осмысляют вширь и вглубь при
некотором отдалении и при обязательном сохранении душевной связи с малой родиной» [Казаркин,
2003, с. 114]. «Вершинные» авторы вливаются в фонд общерусской и мировой литературы, продолжая
иметь региональное значение. Впрочем, основной культурный слой «местной литературы» составляют
«таланты обыкновенные», которые, по наблюдению критика В. Г. Белинского, наиболее отчетливо
воплощают патриотическое местное самосознание и колорит (язык, быт, нравы людей, природноисторические особенности и т. п.) [Одиноков, 2008, с. 449]. Можно констатировать, что в сферу
изучения локалистики вовлекаются маргинальные, периферийные литературные факты, в которых
эстетическая функция заслоняется другими: региональной самопрезентацией и сохранением
самоидентичности.
Перенос акцента с художественных достоинств на территориальную специфичность нагляден в модели
местной литературы, созданной В. В. Дубровской (рис. 7).
�Содержание
Рис. 7. Модель региональной литературы
Критерием дифференциации авторов является их участие в местном литературном процессе. Центр
занимают «писатели, включенные в региональное внутреннее поле <…>. …члены местных
писательских организаций различного типа, активные участники регионального литературного
процесса. Второй круг образуют писатели-маргиналы. Окружность, которую представляет им данная
схема большей длины, чем первая, но литераторов, образующих ее меньше, они отстоят дальше друг от
друга, подчеркнуто одиноки, и, как правило, не организованы. В то же время они реально зависимы от
объективных отношений сил, которые формирует региональное литературное поле. Третий круг –
«блудные сыны», не участвующие в региональном процессе постоянно, но хотя бы однократно
изданные здесь, что дает основание упоминать их имена при обращении к вопросам литературного
регионализма» [Дубровская, 2006, с. 102].
Пример писателя-маргинала – Б. В. Капустин, который жил и печатался в Барнауле, но в литературных
мероприятиях города почти не фигурировал, в произведениях к «малой родине» никаким образом не
обращался. Физически пребывая в границах края, творческим пространством он сделал большую
литературу. К «блудным сынам» относятся писатели, добившиеся успеха за пределами региона,
опубликованные на родине уже состоявшими профессионалами: В. М. Шукшин, В. С. Золотухин, И. Ф.
Жданов, А. В. Еременко. В связи с ними возникает феномен «возвращенной литературы» на
региональной почве [Дубровская, 2006, с. 100–101].
Региональная самопрезентация строится на воплощении в художественном произведении уникальных
характеристик области, которые можно свести к трем тематическим блокам: природа, история, этнос
(рис. 8).
�Содержание
Рис. 8. Главные темы региональной литературы
Фундаментальное исследование национальных образов мира, проведенное культурологом Г. Д.
Гачевым, позволило ему сделать вывод: «Первое, оче-видное, что определяет лицо народа, – это
ПРИРОДА, среди которой он вырастает и совершает свою историю. Она – фактор постоянно
действующий. Тело земли – лес (и какой), горы, пустыня, тундра, вечная мерзлота или джунгли, климат
умеренный или с катастрофическими изломами (ураганы, землетрясения, наводнение, засуха,
пожары…), животный мир, растительность – все это предопределяет и род труда, которым здесь надо
заниматься населению (охота, бортничество, кочевье, скотоводство, земледелие, мореплавание,
торговля, промышленность...), и образ мира: устроен ли Космос как мировое яйцо, мировое древо <…
>; каковы тут священные животные <…>. Здесь коренится и образный арсенал национальной
культуры (архетипы, символы), метафорика литературы, сюжеты искусства <…> Природа определяет и
цветовую символику» [Гачев, 2008, с. 28–29]. Люди, осваивающие новое пространство, изменяя
природу, творя историю, неизбежно меняются сами. Так сформировался сибирский субэтнос.
Специфические для какого-либо региона темы максимальное воплощение получают в периферийных,
в плане художественности, жанрах: очерк (природоведческий, исторический, этнографический),
краеведческий рассказ, мемуары и родословные старожилов и т. п. Как и в случае с писателями
«второго ряда», здесь эстетическая функция произведения вытесняется репрезентативной.
На настоящий момент оформилось несколько дисциплин, каждая из которых выделяет один из
ракурсов идентификации региональной словесности (рис. 9).
Рис. 9. Литературоведческие дисциплины
Предмет
исследования
литературного
краеведения
–
вся
совокупность
литературных
и
�Содержание
окололитературных фактов, связанных с данным местом. Примерные темы краеведческого
исследования: ссыльные литераторы на Алтае, Ф. М. Достоевский в Барнауле, В. В. Бианки в Бийске и
т. п.
История литературы изучает литературный процесс, главная условие возникновения которого в
региональной словесности – становление регионального самосознания, сибирского, в нашем случае,
взгляда на мир. Темами изучения могут стать жизнь и творчество местного писателя, литературная
жизнь в регионе и пр.
Геопоэтика вырастает из традиции исследования «локальных» текстов («петербургский»,
«московский», «усадебный», «провинциальный», «сибирский», «алтайский» и т. п.). Ее цель –
реконструкция структурно-семантических особенностей созданного в художественном произведении
пространства, чьи параметры запрограммированы личностью автора, реальным ландшафтом,
культурно-исторической памятью, мифопоэтической семантикой данной территории.
Совпадение интересов истории и теории литературы лежит в области исторической поэтики,
предметом изучения ставящей генезис и развитие поэтики (совокупности свойств и закономерностей)
региональной литературы как подсистемы общерусской литературы.
Вопросы:
1. Какие критерии позволяют выделить сибирскую литературу как региональную подсистему
общенациональной литературы?
2. Является ли литература Крыма, Урала, Дальнего Востока – региональной? Аргументируйте свой
ответ.
3. Что такое «культурное гнездо»? Можно ли назвать таковым Барнаул начала XIX века?
4. На каких основаниях и каким образом можно классифицировать региональных писателей?
5. Какие темы наиболее востребованы региональной литературой?
6. Какие жанры
самобытности?
литературы
максимально
приспособлены
для
проявления
региональной
7. Какие ракурсы изучения региональной литературы сложились в современном литературоведении?
Список рекомендуемой литературы:
1. Алексеев, В. Н. Концепт «культурное гнездо» и региональные аспекты изучения духовной культуры
Сибири [Текст] / В. Н. Алексеев, Е. И. Дергачева-Скоп // Материалы I Сибирско-Уральского
исторического конгресса. – Тобольск, 1997. – С. 3–8.
2. Анисимов, К. В. Проблемы поэтики литературы Сибири XIX – начала XX веков: особенности
становления и развития региональной литературной традиции [Текст] / К. В. Анисимов. – Томск : Издво Томск. ун-та, 2005a. – 304 с.
3. Дубровская, В. В. Литературный регионализм: к определению содержания понятия [Текст] / В. В.
Дубровская // Региональный компонент в школьном образовании. – Барнаул, 2006. – С. 97–102.
�Содержание
4. Казаркин, А. П. Проза Сибири в ХХ веке [Текст] / А. П. Казаркин // Сибирь в контексте мировой
культуры: опыт самоописания : коллективная монография / сост., науч. ред. А. П. Казаркин. – Томск,
2003. – С. 97–118.
5. Одиноков, В. Г. Творчество писателя и литературный регионализм [Текст] / В. Г. Одиноков //
Поэтика русской литературы в историко-культурном контексте. – Новосибирск, 2008. – С. 443–454.
6. Серебренников, Н. В. Проблемы и перспективы русской провинциальной литературы [Текст] / Н. В.
Серебренников. – Великий Новгород : Изд-во НовГУ им. Ярослава Мудрого, 2000. – 86 с.
�Содержание
Глава 1. Поэтика «сибирского» и «алтайского текста»
§ 1. Инвариант «сибирского текста»
§ 2. Историческая поэтика «сибирского текста»
§ 3. Проблема статуса алтайской литературы
§ 4. «Региональные тексты» В. М. Шукшина
�Содержание
§ 1. Инвариант «сибирского текста»
Идея, образ, семантический ореол различных локусов формируется исторически. Отнюдь не любой
регион играет особо значимую роль в судьбе народа и нации [Одиноков, 2008, с. 447–448]. «Русская
история есть, в сущности, история непрерывно колонизирующей страны» (М. К. Любавский). Поэтому
не удивительно, что максимально важной для России является завоеванная периферия: Финляндия
(Петербург), Крым, Кавказ, Урал, Сибирь (рис. 10). Каждый из этих регионов соотносится с
историческим центром, Москвой, как «чужое» пространство, надлежащее стать «своим», и потому
активно осмысляется культурой, стимулирует появление «текстов» о себе [Анисимов, 2007, с. 60–61].
Рис. 10. Центр и периферия, «свое» и «чужое»
В работах Ю. М. Лотмана, В. И. Тюпы сформулирован инвариант «сибирского текста», предпосылки
которого кроятся в исторической роли Сибири как места ссылки и каторги. «Чужое» пространство
описывается инфернально холодным, пыточным, ассоциируется с загробным миром: «Уникальное
взаимоположение геополитических, культурно-исторических и природных факторов привело к
мифологизации Сибири как края лиминарной полусмерти…» [Тюпа, 2002, с. 28]. Описание пути в
«страну мертвых» строится в литературе по модели инициации, причем «...сюжетное звено: смерть –
ад – воскресение в широком круге русских сюжетов подменяется другим: преступление (подлинное или
мнимое) – ссылка в Сибирь – воскресение» (Курсив автора. – Т. Б.) [Лотман, 1997, с. 723–724].
Пребывание в Сибири описывается как символическая «смерть» (страдание, болезнь, пр.). В
творчестве Ф. М. Достоевского, Л. Н. Толстого Сибирь резко противопоставлена суетной обыденной
жизни, обладает «исключительным потенциалом очищения и преображения личности», «отменя[ет]
власть законов общества и возвраща[ет] человека к изначальным, божественным законам» [Разумова,
1999, с. 40].
В творчестве Н. А. Заболоцкого, пережившего лагеря Сибири и Дальнего Востока, есть стихотворение
«Это было давно» (1957), воплощающее приметы «сибирского текста». Маркером географической
приуроченности произведения является письмо поэта сыну, где он описывает реальный случай,
давший сюжетную канву стихотворения. Встреча на кладбище со старушкой, похоронившей двоих
сыновей, принятие поминальной пищи, откровение: «Видишь, сколько на свете у людей горя. И всетаки они живут и даже как-то умеют другим помогать. Есть чему поучиться нам у этой старушки,
которая соблюдая старый русский обычай, подала свою поминальную милостыню мне» [Заболоцкий,
1984, т. 3, с. 391]. Голодная худоба, злость подходящего к воротам кладбища лирического субъекта
обозначают лиминальный, переходный этап его жизненного пути. Невидимая поначалу старушка
�Содержание
благодаря эпитету могилы, с которой она поднимается, – «сырая» (ср. в фольклоре «Мать – Сыра
Земля») – воплощает архетип Матери / Земли / Родины, единства жизни и смерти. Исполнение
поминального обряда, дарение культовой еды (лепешки из зерен и яйцо) несет семантику возрождения.
Откровение милосердия и принятие жизни во всей ее полноте приходит к лирическому субъекту как
апокалипсис его прежнего мировоззрения: «И как громом ударило / В душу его, и тот час / Сотни труб
закричали / И звезды посыпались с неба». Лирический субъект переживает символическую смерть и
возрождение. Тайное знание в процессе обыденной жизни оказывается забытым, оно доступно
«только стары[м] люд[ям] и дет[ям]», находящимся у черты между жизнью и смертью. А также тому, кто
был в пороговой ситуации, – (сибирском) мире мертвых.
Человеческое мышление бинарно, радикально иной мир в мифопоэтическом сознании, как правило,
амбивалентен. Закономерно, что наряду с «негативным» вариантом «сибирского текста» существует его
«позитивный» вариант. Истоки этого варианта лежат в историческом сюжете колонизации Сибири как
благого, изобильного, эдемского пространства. В дальнейшем – в религиозной (старообрядчество,
поиски Беловодья) и социальной утопии (отсутствие крепостного права). Ритуальная схема
инициации в таком контексте не работает. Символическая «смерть» локализуется в европейской
России, перемещение в Сибирь ассоциируется с жизнью, земным эдемом. Так, в пьесе М. Горького
«На дне» Лука советует Пеплу идти в Сибирь, «после чего дает Сибири стереотипно-идиллическую
характеристику. “А хорошая сторона – Сибирь! Золотая сторона! Кто в силе да в разуме, тому там – как
огурцу в парнике!”» [Анисимов, 2007].
Сюжетным инвариантом позитивной и негативной модели «сибирского текста» является «ситуация
“перехода” в terra incognita, подразумевающая богатый выбор перспектив для героя – от гибели до
духовного перерождения» [Анисимов, 2007, с. 75]. Именно поэтому географическая граница,
разделяющая Европу и Азию – Уральский хребет – мифопоэтически осмыслялась как «ворота» в иной
мир (ад/рай) и сопровождалась «обрядами перехода». Идеологический инвариант «сибирского текст» –
«ощущение новизны исторического опыта, который давало русскому обществу столкновение с
сибирскими реалиями» [Анисимов, 2007, с. 64].
Народ, видоизменявший новый ландшафт, ответно преображался в новый субэтнос – сибиряков. Со
временем появился писатель-сибиряк, для которого пространство родины, конечно, не было «чужим».
Сформировалась «внутренняя» точка зрения на Сибирь, в рамках общенациональной литературы
появилась региональная. Главный структурно-семиотический параметр сибирской литературы –
«ситуация отдаленности от культурного центра» (Москвы, Петербурга) – между тем оставался
неизменным. Периферийное положение заставляло писателей «вырабатывать способы
самоопределения относительно Сибири (как правило, в рамках антитезы “покинуть – остаться”) и,
соответственно, избирать те или иные приемы ее художественного воспроизведения» [Анисимов,
2005b, с. 3].
�Содержание
§ 2. Историческая поэтика «сибирского текста»
История литературы Сибири состоит из чередования периодов расцвета и крушения регионального
«культурного поля»1. Основные этапы следующие:
●
XVII в. Тобольское летописание;
● XVIII – начало XIX в. Сентиментализм, романтизм (декабристы); предобластничество (П. А.
Словцов, П. П. Ершов);
●
середина – конец XIX в. Областничество (Г. Н. Потанин, Н. М. Ядринцев);
●
начало ХХ в. – «Младшие» областники (Г. Д. Гребенщиков, А. Е. Новоселов);
● конец ХХ в. – «Деревенская проза» (В. П. Астафьев, В. И. Белов, В. Г. Распутин), творчество
В. М. Шукшина.
Процесс «идеологического и семиотического конструирования» Сибири описан красноярским ученым
К. В. Анисимовым [Анисимов, 2005а, 2006]. В его работах представлен генезис и преемственность
системы ключевых категорий сибирской литературы (автор, персонаж, пейзаж, сюжет) на разных
этапах становления сибирской словесности.
На самом раннем, средневековом, этапе были созданы «прецедентные» произведения, образцовые для
дальнейшей традиции «сибирского текста». Позитивный канон создавался в XVII в. летописанием,
инициированным Тобольским архиерейским домом. Жанр летописи, наделенный историкоюридическими функциями, был призван укрепить центральную власть в колонизируемых землях.
Вслед за летописцами писатели XVII века рассматривают экспедицию казачьего атамана Ермака
Тимофеевича (1532(?)–1585) как главное событие всей сибирской истории, предопределенное
божественной волей. «Богоизбранное» войско, перейдя границу Уральского пояса, с легкостью
завоевывает «грешную» языческую землю, дабы ввести ее в состав Святой Руси путем
христианизации. «Чужой» этнос представлен «диким», «басурманским», звероподобным, тогда как
ценность новоприобретенной территории доказывается идиллически изобильными списками
представителей флоры и фауны, рек, городов, острогов [Чмыхало, 2002]. Тезисно поэтика летописей
может быть представлена так:
●
Автор – летописец;
● Сюжет – провиденциальный поход Ермака как апостольская миссия распространения
христианства;
●
Герой – апостол, миссионер;
●
Этнос – «чужие» звероподобные язычники;
●
Пейзаж – гиперболизированный, мифологизированный «райский».
Информацию о Ермаке ввели в общероссийский научный и читательский оборот Г. Ф. Миллер
(«История Сибири», 1750) и Н. М. Карамзин («История государства Российского», 1821). Казачий
атаман и его войско пошли на службу к торговым людям Строгановым, чтобы охранять границы
1
Термин социолога П. Бурдье, создавшего теорию полей. Применительно к литературному
регионализму употреблен С. Рыженковым. См.: [Рыженков, 2000].
�Содержание
русских поселений за Уралом от набегов татар. Ермак был умелым предводителем, вел
освободительную политику по отношению к покоренным ханом Кучумом племенам, что позволило
ему в 1582 году завоевать столицу Великого ханства, названную им Сибирь. На пике военного успеха и
славы Ермак попал в засаду и бурной ночью утонул в притоке Иртыша. Роковую роль при этом, якобы,
сыграли металлические латы, подаренные атаману Иваном IV в знак благодарности за присоединение
Сибири.
Ермак стал национальным героем, воспетым в народном эпосе, исторических песнях. В фольклоре
фигура казачьего предводителя подверглась контаминации с образами разбойников, бунтарей
(Стенькой Разиным и Емельяном Пугачевым) и царя Ивана Грозного (сюжет о взятии Казани).
«Ермаков сюжет» как область «восприяти[я] и интерпретации истории покорения Сибири и гибели
Ермака» [Янушкевич, 1997, с. 41] вошел в репертуар основных сюжетов русской литературы.
Контрастный переход от славы и побед к поражению и смерти на вершине удач, трагическая роковая
предопределенность, социальный протест, оппозиционность обществу и власти, вольность,
нравственное преображение, раскаяние «разбойника» и прощение царем, экзотический сибирский
хронотоп – все это давало богатую пищу воображению романтиков [Манн, 2007, с. 322–326]. Поэтика
«сибирского текста» в фольклоре и романтических произведениях представлена следующим образом:
●
Автор – народ; писатель-романтик;
●
Сюжет – поход Ермака как искупительная миссия;
●
Герой – кающийся разбойник;
●
Этнос – враждебный иноверец, «тать»;
●
Пейзаж – «бурный» (см. [Эпштейн, 1990, с. 144–148]).
Рассмотрев бытование сюжета о Ермаке от истоков вплоть до середины XIX века, К. В. Анисимов
резюмирует: «В фольклоре Ермаков сюжет стоял у основ формирования исключительно важной в
контексте народной культуры темы вольницы, демократического протеста. Древнерусская книжность
обогатила исходную структуру сюжета мотивами христианского подвижничества. Поэзия романтизма
нашла в Ермаке романтического героя, способного в противостоянии роковой доле проявить качества
выдающейся исторической личности. В региональной словесности Сибири, расценивавшей поход
казаков 1581 г. как начало истории края, образ Ермака мог быть, с одной стороны, продуктивной
идеологемой, своего рода «первомоделью» сибиряка – отважного и независимого авантюриста. С
другой стороны, обращаясь к получившей всероссийскую известность теме завоевания Кучумова
ханства, сибирский автор мог видеть в ней знак неповторимости истории русского Востока. <…> …
основа сюжетной структуры почти всегда оставалась неизменной. В самом общем виде она предстает
как последовательность мотивов выхода героя вовне / преодоления преграды (границы), обретение
нового качества личности: в фольклоре – царственного, а в древнерусских памятниках – сакрального
статуса. Областная культура дополняет этот спектр вариантов идеей появления сибиряков, новой
разновидности русского народа, склад характера и традиции которых во многом производны от
культурного облика казаков эпохи Ермака» [Анисимов, 2005b, с. 94–95].
Другой прецедентный для сибирской словесности источник XVII в. – «Житие протопопа Аввакума, им
самим написанное» (1673). Этот текст задал негативный канон «сибирского текста», оказавший
влияние на всю последующую литературу о сибирской ссылке и каторге. Подвергаемый репрессиям со
стороны государства и церкви, глава старообрядческой оппозиции Аввакум Петров (1620–1682) в
своей автобиографии, несущей отчетливые признаки агиографии и исповеди, объединил темы
«гиблого места», инициации и богом предопределенного «крестного пути» («христологическая
�Содержание
инициация»). Фигура протопопицы, разделившей с мужем все невзгоды ссылки, стала поведенческим
образцом для жен декабристов и их литературных образов. Поэтика «сибирского текста», задаваемая
«Житием…» выглядит так:
●
Автор – ссыльный;
●
Сюжет – крестный путь;
●
Герой – ссыльный, героиня – жена, следующая за мужем;
● Пейзаж – гиперболизированный, мифологизированный «инфернальный», экстремально холодный и
пустынный, карающий.
Древнерусская литература Сибири, создав и упрочив канон «сибирского текста», просуществовала
более ста лет. Затем последовало крушение регионального культурного поля: «…линия этой
преемственности прервалась, литературная работа стала уделом одиночек, а Сибирь, начав
расцениваться как культурная пустыня, добавила к своему мифологизированному образу еще один
малоприятный оттенок» [Анисимов, 2005а, с. 5].
В произведениях писателей конца XVIII – начала XIX вв. мифологизирующая поэтика «сибирского
текста» дополняется позитивными научными наблюдениями, впервые зафиксированными в отчетах
путешественников, письмах декабристов и местных уроженцев. В первую очередь это относится к
реалистичным описаниям пейзажа и природно-климатических условий. Исконные жители Сибири,
между тем, подвергаются «руссоизации», воплощают образ «естественного» человека. Возникший к
тому времени субэтнос сибиряка, происходящий из староверов-крестьян и казаков, идеологизировался
как воплощение иконного русского человека, не испорченного цивилизацией, церковными реформами
и крепостным правом [Анисимов, 2009]. Соответственно меняется и поэтика:
●
Автор – столичный житель;
●
Сюжет – путешествие с познавательной или просветительской миссией;
●
Герой – ученый-просветитель, путешественник;
●
Этнос – идеализированный «дикарь»; колонист-старожил, идиллический хранитель Святой Руси;
●
Пейзаж – реальный.
На формирование сибирской интеллигенции существенно повлияли декабристы. Запрет на
публикации любых произведений декабристов исключил их воздействие на собственно региональную
словесность. Однако ссыльные революционеры сыграли важную роль в повышении культурного
уровня местного общества. Сама биографическая ситуация ссылки в Сибирь выдающихся столичных
представителей в русской классической традиции XIX в. связала регион с сюжетом о нравственном
преображении, воскресении героя.
Вершинным этапом становления культурного поля стала деятельность областников, предтечами
которым объявлялись писатели XVIII – первой половины XIX вв. П. А. Словцов и П. П. Ершов. Во
второй половине XIX столетия Г. Н. Потаниным и Н. М. Ядринцевым, главными культурными
героями Сибири, были выработаны первые представления о региональном литературном процессе.
Литература Сибири укоренялась в средневековых летописях и исторических песнях, посвященных
Ермаку. Благодаря областникам существование сибирской словесности стало общепризнанным. Борьба
за «выращивание» и сохранение местной культуры актуализировала патриотический сценарий
возвращения интеллигента после обучения в столице на родину – мотив «возвращения блудного
�Содержание
сына», воплотившийся в жизни и творчестве областников. Чувства писателей и их героев
раздваивались: с одной стороны, скука в «глуши» и мечты о столице, с другой – пребывание в центре
омрачает тоска по родине. Эти эмоции привели к созданию в сибирской словесности антитетичной
пары героев: «патриота» и «экстерриториала» [Анисимов, 2006, с.145–147]. Поэтика «сибирского
текста» в интерпретации областников получает следующий вид:
●
Автор – местный уроженец, сибиряк;
●
Сюжет – возвращение интеллигента после обучения в столице на родину;
●
Герой – «патриот» vs. «экстерриториал»;
● Пейзаж – достоверный «местный колорит», нейтрализация оппозиции «свое» – «чужое», Россия
– Сибирь.
В связи с историческими обстоятельствами начала ХХ века наследие младообластников (Г. Д.
Гребенщиков, А. Е. Новоселов и др.) на долгое время было извлечено из круга доступного чтения, что
не позволяло адекватно оценить качественный уровень литературного процесса эпохи и снова
прервало линию преемственности сибирской словесности. Вплоть до конца ХХ века сибирская
литература рассматривалась как провинциальная, отстающая от достижений столичной культуры и
подражательная.
В советское время неизменным остался главный структурно-семиотический параметр Сибири:
существование внутри России и независимо от нее, в отдалении от центра (рубеж Уральских гор,
«инаковость», собственный исторический путь). Поэтому «актуальная в течение всей советской эпохи
установка на построение технократического общества упрочила ассоциативную связь Сибири с
альтернативной
идеей
экологического
эдема,
последнего
рубежа
природной
естественности» [Анисимов, 2005b, с. 46–47].
Во второй половине XX в. крупные русские писатели сибирского происхождения, представители т. н.
«деревенской прозы» (В. П. Астафьев, В. И. Белов, В. Г. Распутин) практически независимо от
недоступных для чтения идеологов областничества воспроизвели парадигму региональной поэтики
[Анисимов, 2005b, с.47]. Произошла реконструкция культурного поля.
�Содержание
§ 3. Проблема статуса алтайской литературы
Термин «алтайский текст» был введен в научный оборот в начале XXI века организаторами и
участниками научного семинара «Алтайский текст в русской литературе второй половины XIX –
начала XX в.» (АлтГУ). Далее последовали научные семинары и конференции по той же теме,
материалы которых составили содержание серии сборников «Алтайский текст в русской культуре»1 (на
настоящий момент 6 выпусков), научные труды в специализированных журналах. Своеобразным
апогеем пройденного исследователями пути стало издание антологии «Образ Алтая в русской
литературе XIX – XX вв.» (2012). Без малого пятнадцатилетняя история изучения дает основания
сделать предварительные выводы о структурно-семиотических свойствах и закономерностях
изучаемого объекта.
Для начала стоит обозначить причины, по которым уместно говорить о сибирской литературе как
явлении региональной словесности, но которые не позволяют считать алтайскую литературу
подсистемой сибирской, а не просто ее частью (рис. 11).
Рис. 11. Существует ли алтайская литература?
Как известно, базовые критерии для выделения региональной литературы – тема, место и, главное,
региональное самосознание [Анисимов, 2005, с. 14]. Регион понимается как обширное географическое
образование, обладающее общностью естественных и исторически сложившихся особенностей,
выделяющих данную территорию на (ментальной) карте страны.
Алтай – достаточно крупный географический объект, на его территории могли бы разместиться многие
государства мира. Можно ли обнаружить оригинальные природные и исторические характеристики
пространства, отличающие его от Сибири в целом? Выделить специфическую тематику? А главное –
региональную ментальность местных писателей?
Самая первая сложность – определение границ региона. Выделяют единицу физической географии –
территория на границе Западно-Сибирской равнины и пояса гор Южной Сибири. И единицы
политической географии: Алтайский край и Республику Алтай в составе России. Административные
границы исторически изменчивы и не совпадают с физическими границами региона. Земли
современного Алтайского края входили в состав:
Сибирской губернии (1709–1779);
Колыванской области (1779–1783);
1
В библиографических ссылках употребляется аббревиатура – АТ.
�Содержание
Колыванской губернии (1783–1796);
Тобольской губернии (1796–1804);
Томской губернии (1804–1917);
Алтайской губернии (1917–1925);
Сибирского края (1925–1930);
Западно-Сибирского края (1930–1937).
Современный Алтайский край – это юго-восток Западной Сибири, граничащий с Казахстаном на юге
и западе, на севере и северо-востоке – с Новосибирской и Кемеровской областями, на юго-востоке – с
Республикой Алтай. В 1992 г. Горный Алтай вышел из состава Алтайского края в качестве отдельного
субъекта РСФСР [Демин, 2009, с. 26]. Природные условия Алтая отличаются вариативностью. Рельеф
Алтайского края горный и равнинный. Республики Алтай – горный. Климат неоднородный, что
связано с многообразием географических условий. В сознании далекого от наших мест человека
различия Республики Алтай и Алтайского края часто стираются, образуя единое историческое и
социокультурное пространство. С этим недоразумением связано, в частности, разочарование,
охватившее Н. М. Рубцова при посещении Алтайского края в 1966 году. Он ожидал увидеть
«алтайскую Швейцарию»: солнце, горы, стремительные реки, тайгу – «общее место» литературы об
Алтае [АТ, 2006, с. 39; 2013, с. 98; Гребнева, 2012, с.13–14; Шастина, 2013], – а столкнулся с типичным
среднерусским пейзажем [АТ, 2013, с.124].
Природные
характеристики
края
образно
обозначены
А. А. Черкасовым,
зачинателем
природоведческой прозы Алтая. Автор противопоставляет Западную Сибирь Восточной, прибегая к
архаичному тождеству «страна-женщина». Если Восточная Сибирь – это «красивая брюнетка»,
наделенная огнем, энергией, страстностью, ярко одетая и богато одаренная мехами, камнями и
золотом, то Западная Сибирь – «только миловидная блондинка», все качества которой – лишь малая
толика или вовсе отсутствие достоинств первой [Черкасов, 1994, с. 377]. Лишь Южный Алтай «словно
перерождается в забайкальскую красавицу брюнетку, и как бы поджидает своего суженого, дескать, <…
> я давно уже созрела» [Черкасов, 1994, с. 395]. В связи с природой Алтая, особенного Горного, в
литературе возникает круг типичных сюжетов, связанных с противостоянием человека и природы,
цивилизации и природы [АТ, 2006, с. 39; 2013, с. 94–97].
Процесс освоения русскими Алтая (как и Сибири в целом) связан с концепцией фронтира, т.е. «мест[а]
или момент[а] встречи двух культур разного уровня развития (“подвижная граница”)» [Резун, 2005,
c. 16]. В миссионерском видении Алтай предстает как «место встречи православия и язычества,
культуры и дикости, место спасения души и место борьбы за каждую новую православную душу, это
горний мир (Афон) и райский сад. Насельники этого мира – самоотверженные миссионеры и дети
природы – алтайцы-язычники» [АТ, с. 148]. В соцреалистических произведениях воспевался процесс
ликвидации автохтонной культуры Алтая [АТ, 2004, с. 16]. Русскоязычная литература Горного Алтая,
как убедительно показала Л. Г. Чащина, может быть охарактеризована термином «культурное
гнездо» (Н. К. Пиксанов). Сочетание традиций русской классической культуры, установок Алтайской
духовной миссии и алтайской фольклорно-мифологической системы сформировало структурносемиотические параметры литературы Горного Алтая, воплотив «органичный и многоаспектный
диалог культур – русской и алтайской» [Чащина, 2004]. Опора на фольклорно-мифологическое наследие
аборигенов, особенно сильная в литературе Горного Алтая [АТ, 2013, с. 19–27], оказала мощное
влияние и на литературу Алтайского края [Завгородняя, 2016].
�Содержание
Уникальным фактом истории освоения Алтая Россией является особый статус региона с 1747 по 1917
гг. В этот период Алтайский горный округ, в состав которого входила территория современного
Алтайского края, Республики Алтай, части Новосибирской, Кемеровской, Омской, Томской областей,
восточной части Республики Казахстан, – был собственностью царской семьи. Кабинетные земли
вплоть до конца XIX века не подлежали «штрафной» колонизации, т. е. уголовной и политической
ссылке, что, конечно, существенно отличало Алтай от Сибири и делало проблематичным
функционирование основного сюжета сибирской литературы об искуплении преступления
каторжными страданиями и последующем воскресении [Лотман, 1997; Тюпа, 2002].
Конфискация земель Демидовых императрицей Елизаветой Петровной в 1747 году была связана с
открытием на Алтае серебряной и золотой руды [Бородаев, 2003]. Драгоценный металл добывался для
царской казны, а с начала XIX века и всеми желающими, что породило «золотую» и «серебряную»
линию в литературе об Алтае, впервые упомянутую в оде М. В. Ломоносовым [АТ, 2002, с. 15]. В
реалистической литературе, естественно, эта тема сопрягалась с темами обогащения, казнокрадства,
«золотой лихорадки» и уголовных преступлений [АТ, 2013, с. 16–19; Левашова, 1995, с. 386–389]. Тем
самым вновь актуализировался «негативный» вариант «сибирского текста».
Значительное место в литературе Алтая и об Алтае занимает старообрядческая легенда о Беловодье,
утопической стране на востоке от России, где сохранилась «древлеправославная» вера, не затронутая
реформами патриарха Никона (сер. ХVII в.). Происхождение легенды, помимо прочего, связывается с
колонизацией земель по берегам р. Бухтармы на Алтае. Белым цветом вод р. Бухтармы, ее притоков и
верхней Катуни, стекающих с «белков» (горных ледников), либо белой пеной горных рек Алтая
объясняют название «Беловодье» [Чистов, 2003, с. 307]. Исследованию этого тематического пласта
посвящен анализ текстов В. Я. Шишкова, А. Е. Новоселова, В. Я. Зазубрина [АТ, 2002, с. 29–35;
Беломытцева, 2009; Гребнева, 2012; Куляпин, 2013]. В ХХ веке Алтай осмысляется Н. К. Рерихом как
место внехристианской утопической Шамбалы; в мистикоориентированных текстах – как «место
силы», «пуповина» между Небом и Землей, колыбель мира. Позитивный ореол Алтая во многом
обусловлен этимологией топонима, связанной с семантикой золота, высоты [Чувакин, 2016] и начала:
«[в] слове “Алтай” заключен сокровенный смысл – “Золотой престол Бога”, центр мироздания, основа
Бытия» [АТ, 2006, с. 103]. «Избраннический» статус региона востребован современной алтайской
неомифологической прозой А. В. Коробейщикова и В. Н. Токмакова, где обыгрываются сюжеты
апокалипсиса / спасения [Богумил, 2016с, с. 17–18].
Завершая обзор текстов русских писателей об Алтае С. М. Козлова резюмирует: «Алтай как часть
Сибири – это угрюмый дикий край суровой природы, страна несметных сокровенных богатств, одна
из твердынь России, ее каменная стена и защита, страна молодой, мощной энергии – путь в будущее,
мистическая страна, хранящая тайны мироздания, путь к потерянному дому человечества» [АТ, 2002, с.
23].
Изучение художественно-этнографического очерка XIX века об Алтае позволило О. Г. Левашовой
представить самобытный, противоречивый в своем единстве образ Алтая: «Определятся границы
локуса: это лесостепной и одновременно Горный Алтай, русский, населенный переселенцами, и
исконный <…>. Ведущей тенденцией всех рассмотренных нами очерков является добросовестное и
доскональное, фактографически точное исследование авторами своеобразия Алтая, его животного и
растительного мира, обычаев, обряда и образа жизни его жителей. Одновременно с этой литературной
тенденцией возникает мифологизация топоса: с опорой на языческие и христианские мифы,
космогонические и эсхатологические, писатели рисуют величавый Алтай, колыбель цивилизации,
«страну обетованную», загадочное Беловодье, которое ищут многие столетия «рассейские» странники и
старообрядцы. Но Алтай – это рай и ад одновременно. Важной тенденцией воссоздания образа Алтая
�Содержание
становится его сатирическое изображение. Колониальная политика по отношению к Сибири приводит
к разграблению ее природных богатств, к беззакониям, полному произволу властей и
преступлениям» [АТ, 2013, с. 79]. И еще: «…ведущими тенденциями оказалась не романтика
“странствий”, не познание “земли неизвестной”, а гуманистический пафос, боль за униженного
человека, будь он алтайцем или российским переселенцем, одинаково беззащитным перед силами
первозданной природы и дикого произвола властей» [Левашова, 2011, с. 128].
Активное переселение крестьянства в 1860–1880-е гг. из средней полосы России преимущественно на
Алтай можно считать временем возникновения аграрного мифа, окончательно сформировавшегося уже
в советское время, после ВОВ 1941–1945 гг.: «…когда стратегическое значение Алтая как места
эвакуации (заводов и людей) сошло на нет <…> Алтай начинает манифестировать себя как край с
сельскохозяйственной спецификой, точнее, – край хлеборобов» [АТ, 2006, с.48–49]. Восприятие Алтая
как «житницы Сибири», подкрепленное освоением целинных земель с 1954 г. надолго
предопределило семантический ореол края. Показателен экспромт поэта И. Е. Фролова, заголовок
одной из газетных статей того времени: «От Кулунды до Кош-Агача одна задача – хлебосдача!».
Целинная тема задавала особую поэтику художественных произведений, соотнесенную с
соцреалистическим каноном: «Топика испытания в противоборстве с природными стихиями и
человеческим (в том числе своим собственным) несовершенством, взросления (“закалки” и
“перековки”) героя, его созидательного труда в коллективе <…> …заглавия с повторяющимися
образами утра, счастья, весны, простора, огня и т. п. указывают на близкое родство этих текстов с
хрестоматийными “лакировочными” литературными образцами» [Скубач, 2012, с. 7].
Критические инстанции тщательно поддерживали этот стереотип. Так, стихи алтайского поэта
Леонида Марзликина в краевой печати обличались за недостаточное освещение социального опыта
хлебороба, знаковой фигуры Алтайского края. Мерзликин отвечал «агроному»: «Но есть поэзия, друзья, /
И есть ее язык» («Люблю я пасмурные дни…») [Мерзликин, 1997, с. 188]. Или, например, когда
Владимир Башунов, работая в районной газете, сопроводил снимок осеннего пейзажа пушкинской
строкой: «Унылая пора, очей очарованье», то получил разнос от редактора, требовавшего заменить
прилагательное словом «колхозная» или «урожайная» [Шленская, 2009, с. 163]. Тенденция оказалась
достаточно живучей. В рецензии на первый сборник стихов Натальи Николенковой (1980-е гг.) в
каком-то советском журнале написали: «У автора в стихах много образов дождя, но ведь дождь может
быть разный – может быть на пользу урожаю, а может быть и во вред» [Николенкова, 2008].
На рубеже 1950–1960-х культурное восприятие Алтая как преимущественно горного пространства
достраивается картиной степного, равнинного региона; в повести для детей В. С. Сидорова «Тайны
белого камня» создается особый «обской миф»; в творчестве В. М. Шукшина возникает корпус текстов о
шоферах и главной дороге Алтая – Чуйском тракте [Скубач, 2012]. Как и в советской литературе в
целом, в литературе Алтая в конце 1960–1970-е гг. наблюдается возрождение интереса к теме
Гражданской войны; в конце 1980–1990-х активируется экологическая тематика [Марьин, 2012, с. 9–
10]. В 2000-е на первый план выходит осмысление результатов «перестройки» и тема «потерянного
поколения», «поколения между» (В.Н. Токмаков).
Итак, безусловно, есть основания говорить о «культурных гнездах» Алтая, алтайской теме, мифе и
тексте. Положительный ответ на вопрос о существовании алтайской литературы как подсистемы
сибирской литературы упирается в отсутствие литературного процесса, отдельного от истории
литературы Сибири и России, а главное – в сомнительность существования алтайского регионального
самосознания.
До революционных событий 1917 года литераторы достаточно свободно мигрировали по территории
�Содержание
Сибири из города в город. Печатались там, где была возможность. Поэтому одни и те же имена звучат
в истории различных местных литератур. Говорить о наличии алтайского, а не общесибирского
самосознания и, соответственно, литературы, пока не представляется возможным – не собрано
достаточно данных. Появление в середине ХХ века региональных Союзов писателей, скорее создает
видимость локальной уникальности, поскольку творческая деятельность советских писателей
регламентировалась «центром» и вследствие этого уравнивалась.
В свете проблематики наличия алтайского самосознания, немаловажным представляется факт
многократных признаний российских писателей в любви к Алтаю, в решающем влиянии этого региона
на их судьбу. Широко растиражирована фраза В. Я. Шишкова: «Я люблю Алтай крепко, с каждым годом
любовь моя растет, и не знаю, чем возмещу Алтаю ту радость и счастье, которым он меня наделяет
каждый день, каждую минуту…». Отвечая на вопрос одного военнослужащего, какой уголок России
стоит выбрать для жизни, В. В. Бианки отвечал: «Это Алтай. В жизни не видел ничего более
прекрасного. Я жил там в юности 4 года – и до сих пор (а мне седьмой десяток) вспоминаю это время,
как чудесный сон… Я бы выбрал Алтай» [Бианки, 1984, с. 5].
В произведениях В. М. Шукшина наряду с официальным центром (Москва) появляется
«альтернативный центр», Алтай. Комментируя цитату из статьи писателя с «говорящим» названием
«Признание в любви (Слово о «малой родине»)» (1974), О. А. Скубач пишет: «Пространственные
корреляты (“возвышение”, “полати”, “предгорье”) приобретают в данном случае, безусловно,
метафорическое наполнение, символизируют приоритетную, привилегированную жизненную
позицию» [Скубач, 2016, с. 147].
В контексте этих рассуждений любопытна ценностная дифференциация Сибири и Алтая, наблюдаемая
в текстах В. М. Шукшина. Образ Сибири в его произведениях часто моделируется согласно
традиционной для русской литературы системы негативных представлений: «это Сибирь-матушка, она
“шуток не понимает”» [Шукшин, 2014, т. 9, с. 33]; о судьбе переселенцев в Сибирь: «Там небось и
пропали, сердешные… <…> ни слуху ни духу» [Шукшин, 2014, т. 4, с. 279]; о Чехове: «От он тогда и
простыл. Додуматься – в таком пальтишечке в Сибирь! Я ее спрашиваю: “А от чего у него чахотка
была?” – “Да, мол, от трудной жизни, от невзгод”, – начала вилять. От трудной жизни… Ну-ка,
протрясись в таком кожанчике через всю Сибирь…» [Шукшин, 2014, т. 7, с. 23]; «Может, не знал
человек, какие тут холода» [Шукшин, 2014, т. 7, с. 24]. Идеальные смыслы делегированы Алтаю:
«Трудно понять, но как где скажут “Алтай”, так вздрогнешь, сердце лизнет до боли мгновенное горячее
чувство… <…> Дороже у меня ничего нет» [Шукшин, 2014, т. 8, с. 54]; «Мамочка, спину я приеду
лечить домой. Она у меня то проходит, то когда похожу много, опять болит. Нагибаться трудно. Мы ее
дома вылечим» [Шукшин, 2014, т. 8, с. 246]. Сибирь как бы перетягивает на себя негативные
коннотации, а Алтай, малая родина, – позитивные, глубоко личные, максимально ценные.
Провинциальное положение региона провоцирует в современной поэзии попытки имитации
столичных стандартов, вытеснения реальности иллюзиями; страдательные мотивы богозабытости,
скуки, пошлости; но и самодостаточное восприятие малой родины как места Богом данного, не
нуждающегося в оценке и сравнении со столицей [АТ, 2008, с. 68–78]. Например, Наталья Николенкова
на вопрос, возможно ли реализоваться поэту в провинции, – отвечает: «В наше время это – вопрос
пиара, рекламы, продвижения, рыночных технологий. Ты можешь сидеть в тьмутаракани, но при
наличии хороших литературных агентов тебя будут издавать и читать везде. В каком бы городе ни жил
поэт, на его таланте это никак не сказывается» [Николенкова, 2008]. Наконец, многие поэты и прозаики
Алтая обращаются к важнейшему для региональной культуры сюжетному архетипу (возвращение
блудного сына), что, несомненно, свидетельствует о развитии региональной самоиденичности.
�Содержание
§ 4. «Региональные тексты» В. М. Шукшина
Главное географическое пространство в жизни и творчестве Василия Макаровича Шукшина (1929–
1974) – его родина. В качестве сакрального центра авторской мифогеографии Алтай вступает в некие
отношения притяжения-отталкивания с другими регионами. Карта наших дальнейших размышлений
намечена репликой героя романа «Любавины», замыкающей описание закатного алтайского пейзажа:
«Везде был: на Кавказе, в Крыму, в Финляндии – видел красоту. Но такой вот не видел
нигде» [Шукшин, 2014, т. 2, с. 315]. Все перечисленные локусы восхищают взгляд, являются
контекстуальными «геосинонимами». В то же время отмечены их коннотативные различия, поскольку
Алтай максимально прекрасен. Перечень регионов, вовлекаемых в сопоставительный ряд, не случаен.
Инвариантна историческая функция упомянутых территорий, которые «играют ключевые роли в
процессе
национально-государственного
самоопределения
России:
конкретизации
ее
геополитических ролей, формировании культурной ориентации…» [Анисимов, 2007, с. 60–61]. Все
эти регионы в разное время были присоединены к России, что мифопоэтически осмыслялось как
контакт между «своим» и «чужим» и стимулировало появление «текстов» о «пограничном»
пространстве.
«Двойничество» Алтая и Крыма существует внутри оппозиции «Крым – Сибирь». В массовом
сознании и культурной традиции преобладает ассоциация Крыма с раем, а Сибири с адом,
обусловленная природно-климатическими особенностями регионов (тепло – холод). В шукшинском
пространстве Алтай, будучи частью Сибири, тем не менее, оказывается благодатным, исцеляющим,
«райским» локусом. Одновременно Крым наделяется признаками инфернального пространства,
профанного рая. Амбивалентность характеристик обоих полюсов оппозиции приводит к ее
нейтрализации [Богумил, 2016b; Куляпин, 2016, с. 33–40]. Геопоэтика Крыма и Сибири (Алтая) имеет
ряд пересечений мифологического, исторического, культурного, мифопоэтического характера [Худенко,
2016].
«Кавказский» и «финский текст» в творчестве В. М. Шукшина гораздо менее оформлены. В рассказе
«Вечно недовольный Яковлев» к «кавказскому тексту» отсылает название папирос – «Казбек».
Комментатор В. В. Десятов отмечает, что настойчивое упоминание «казбечин» (5 раз на 5 страницах)
сигнализирует о подключении к лермонтовской традиции, в частности, к кавказскому хронотопу
романа «Герой нашего времени» и поэмы «Демон» [Шукшин, 2014, т. 7, с. 285]. По мнению
исследователя, рисуя психологически достоверный характер, Шукшин одновременно пародирует
романтического демонического героя [Шукшин, т. 7, с. 284]. Показательно, что Яковлев прибегает к
географически окрашенному сравнению презираемых людей с баранами: «И он упорно стоял,
ненавидел всех… и видом своим показывал, как ему несколько смешно и дико видеть, что они
собрались тут, как бараны, и ждут, когда приедет самодеятельность» [Шукшин, 2014, т. 7, с. 61].
Географический образ Кавказа в русской литературе тесно связан с мотивами пленения и побега. В
произведениях В. М. Шукшина, как минимум, дважды упомянут «Кавказский пленник» Л. Н. Толстого:
в «Точке зрения» [Шукшин, 2014, т. 3, с. 275] и «Психопате» [Шукшин, 2014, т. 7, с. 58]. Оба раза – в
контексте рассуждений о художественной и нравственной «высоте» повести. В рабочих записях
писателя сохранилось примечательное мнение: «Патриарх литературы русской – Лев Толстой. Это –
Казбек, или что там? – самое высокое. В общем, отец» [Шукшин, 2014, т. 9, с. 323]. Казалось бы
реальный, а не литературный, Кавказ возникает в рассказе «Хахаль». Герой вспоминает письмо
служащего на Кавказе «брательника», о том, как колхозные свиньи сбежали с дикими кабанами. Через
трое суток половина вернулась, а половина осталась, но «которые вернулись, такой приплод принесли,
что колхоз даже обрадовался» [Шукшин, 2014, т. 5, с. 23]. В сущности, эта байка является комичным
�Содержание
вариантом сюжета, воплощенного в многочисленных «Кавказских пленниках». Культура оказывается
плененной иной культурой (экзотической, «дикой», «естественной», «некультурой»), пребывает в
состоянии «смерти» и возвращается/возрождается в качественно ином состоянии – «с приплодом».
Архетипическая логика взаимодействия «своего» и «чужого» просвечивает в шукшинском понимании
геополитических отношений России и Кавказа. Подобного рода инициационная схема лежит в основе
«сибирского текста» [Лотман, 1997; Тюпа, 2002].
Финляндия наименее представлена в мире Шукшина как географический ландшафт. Несмотря на то,
что писатель неоднократно бывал за рубежом, его персонажи практически всегда живут и
путешествуют в пределах СССР. Немногочисленные исключения представлены опытом войны и/или
плена [Скубач, 2016, с. 141–143]. В рассказе «Как мужик переправлял через реку волка, козу и капусту»
единственно важным, что вспоминает Лобастый о финской военной компании оказывается мороз и
прожженная угольком от печки новая шинель. «Убивали же там!» – восклицает собеседник. «Убивали.
На то война», – ответствует Лобастый [Шукшин, 2014, т. 7, с. 27]. Тем самым Финляндия сопоставима
с Сибирью (и Алтаем) своими природно-климатическими характеристиками и мотивом смерти.
В художественном мире В. М. Шукшина обитают «чухонцы» [Шукшин, 2014, т. 7, с. 62; т. 5, с. 116], но
не эстонцы и финны, населявшие окрестности Петербурга, как можно было бы подумать. В сибирских
диалектах так называли непонятливых, глупых людей [Шукшин, 2014, т. 5, с. 373]. «Чухонец»,
полагаем, здесь синоним «чудика», специфически шукшинского характера, соединяющего в себе
семантику «чуда» и «чудовища» [Панкин, 1983, с. 172].
Малодоступная советскому человеку заграница являет себя через вещи, связанные с преступлением.
Уголовный мотив вводится в неоконченный «Сокровенный рассказ» цитатой из стихотворения С.
Есенина «Письмо матери»: «…будто кто-то мне в кабацкой шумной драке саданул под сердце финский
нож» [Шукшин, 2014, т. 9, с. 56]. Песня на основе стихотворения звучит в кинофильме «Калина
красная» (1973), герой которого, Егор Прокудин, типологически близок «чухонцу» Спирьке Расторгуеву
(«Сураз»). Комическая параллель уголовному сюжету задается географически отмеченной парой:
предметом материального быта (финский мебельный гарнитур «россарио», вожделенный советским
человеком) и явлением массовой культуры (коллективный финский танец «Летка-енка», популярный в
СССР в 1960-70-е гг.). Эти приметы Финляндии атрибутируют ситуацию материального благополучия
и социальной успешности (достижения «рая») в сходных текстах об экономических преступлениях:
«Петя» [Шукшин, 2014, т. 5, с. 145], «Владимир Семеныч из мягкой секции» [Шукшин, 2014, т. 6, с. 146,
с. 154, с. 155], «Энергичные люди» [Шукшин, 2014, т. 7, с. 147, с. 161]. Таким образом, существенным
признаком «финского текста» оказывается мотив преступления. Мороз, преступление и смерть входят в
зону пересечения системы мотивов Финляндии и Сибири.
Итак, Сибирь (Алтай), Кавказ, Крым, Финляндия в мире В. М. Шукшина выступают как своеобразные
«двойники». В зависимости от того, какие мотивы актуализируются, отношения между данными
локусами могут быть описаны при помощи уже сложившейся классификации в терминах «близнецы»,
«антагонисты» и «карнавальная пара» [Агранович, 2001].
Подведем итоги:
Определение
«региональная» по отношению к литературе Сибири применяется, поскольку
наличествует огромная территория, обладающей общностью естественных особенностей (природноклиматические условия, отграниченность) и исторически сложившихся факторов (колония, каторга,
отсутствие крепостного права, Беловодье), отличающих этот регион от других. Генезис сибирской
�Содержание
литературы коренится в летописях о Ермаковом походе и «Житии протопопа Аввакума…»,
сформировавших «позитивный» и «негативный» инварианты «сибирского текста». История сибирской
литературы представляет собой волнообразное чередование становления и крушения регионального
культурного поля и связана с выработкой регионального самосознания (областники, младообластники,
«почвенничество»). В целом совпадая с общерусской литературой, сибирский литературный процесс
несколько запаздывает. Поэтика «сибирского текста» формируется исторически как уникальный
мотиво-образный комплекс (автор, персонаж, пейзаж, сюжет), восходящий к архаическим структурам
(инициация, возвращение «блудного сына»).
Литература Алтая в контексте сибирской литературы существует не как подсистема, а, скорее, как
«культурное гнездо». Уникальные природные параметры региона (лесостепь и горы), историческая его
специфика (отсутствие штрафной колонизации, золотодобыча, локализация староверческого
Беловодья, симбиоз русской и автохтонной культуры и др.) дают основание говорить о существовании
«алтайского текста». Ответ на вопрос о наличии алтайского самосознания пока остается
дискуссионным. Впрочем, творчество видного уроженца Алтая В. М. Шукшина демонстрирует не
просто ценностный приоритет Алтая по сравнению с другими важными для России крупными
регионами (Кавказ, Крым, Финляндия), но концентрацию положительных смыслов на полюсе «малой
родины» в оппозиции зачастую негативной мифопоэтике Сибири.
Вопросы:
1. Что такое «локальный текст»?
2. Что представляют собой «негативный» и «позитивный» варианты «сибирского текста»? Его
инвариант?
3. Какие тексты лежат в основании «позитивной» модели «сибирского текста»? Его «негативной»
модели?
4. Какие этапы становления поэтики «сибирского текста» можно выделить?
5. С какого момента начинается отсчет существования собственно сибирской литературы (а не
литературы о Сибири, написанной в Сибири)?
6. Каковы темы, мотивы, образы, сюжеты, имена, составляющие «алтайский текст»?
Список рекомендуемой литературы:
1. Алтайский текст в русской культуре [Текст]. – Барнаул : Изд-во Алт. ун-та, 2002–2015. – Вып. 1–6.
2. Анисимов, К. В. Климат как «закоснелый сепаратист»: символические и политические
метаморфозы сибирского мороза [Текст] / К. В. Анисимов // Новое литературное обозрение. – 2009. –
№ 99. – С. 98–114.
3. Анисимов, К. В. Парадигматика и синтагматика «Сибирского текста» русской литературы [Текст] /
К. В. Анисимов // Сибирский текст в русской культуре. – Томск, 2007. – Вып. 2. – С. 60–76.
4. Анисимов, К. В. Проблемы поэтики литературы Сибири XIX – начала XX веков: особенности
становления и развития региональной литературной традиции [Текст] / К. В. Анисимов. – Томск : Издво Томск. ун-та, 2005a. – 304 с.
�Содержание
5. Геопоэтика писателей Сибири и Алтая [Текст] : сборник научных статей / отв. ред. А. И. Куляпин. –
Барнаул : АлтГПУ, 2016. – 168 с.
6. Диалог культур: поэтика локального текста [Текст]. – Горно-Алтайск : РИО ГАГУ, 2012; 2014; 2016.
7. Клюге, Р.-Д. Сибирь как культурная и литературная провинция [Текст] / Р.-Д. Клюге // Сибирь.
Литература. Критика. Журналистика. – Новосибирск, 2002. – С. 214–253.
8. Лотман, Ю. М. Сюжетное пространство русского романа XIX столетия [Текст] / Ю. М. Лотман // О
русской литературе / Ю. М. Лотман. – Санкт-Петербург, 1997. – С. 712–729.
9. Образ Алтая в русской литературе XIX – начала ХХ вв. [Текст] : в 5 т. / под общ. ред.
А. И. Куляпина. – Барнаул : Барнаул, 2012. – 5 т.
10. Сибирский текст в русской культуре [Текст] : сборник статей / ред.-сост. А. П. Казаркин. – Томск :
Сибирика, 2002. – 270 с.
11. Сибирский текст в русской культуре [Текст] : сборник статей / под ред. А. П. Казаркина,
Н. В. Серебренникова. – Томск : Изд-во Томск. ун-та, 2007. – Вып. 2. – 276 с.
12. Сибирский текст в национальном сюжетном пространстве [Электронный ресурс] : коллективная
монография / отв. ред. К. В. Анисимов. – Красноярск : Сибирский федеральный ун-т, 2010. – 237 с.
13. Сибирь в контексте мировой культуры: опыт самоописания [Текст] : коллективная монография /
сост., науч. ред. А. П. Казаркин. – Томск : Сибирика, 2003. – 216 с.
14. Сибирь: взгляд извне и изнутри. Духовное измерение пространства [Электронный ресурс] : сборник
трудов конференции / ред. И. И. Плеханова ; сост. Н. В. Пономарева. – Иркутск : ИМИОН, 2004. – 327 с.
– Режим доступа: http://mion.isu.ru/filearchive/mion_publcations/sbornik_Sib/, свободный. – Загл. с экрана
(дата обращения: 08.03.2017).
15. Сибирь. Литература. Критика. Журналистика [Текст]. – Новосибирск : Изд-во СО РАН, 2002. –
255 с.
16. Тюпа, В. И. Мифологема Сибири: к вопросу о «сибирском тексте» русской литературы [Текст] / В. И.
Тюпа // Сибирский филологический журнал. – 2002. – № 1. – С. 27–35.
�Содержание
Глава 2. Становление литературы Алтая
§ 1. «Золотой век»: Алтай горнозаводской
§ 2. Алтайские самоучки и гости края
§ 3. Крах и реконструкция «культурного поля» до и после ВОВ
§ 4. «Знаковые» имена в поэзии Алтая: «шестидесятники»
§ 5. Современная литература Алтая
�Содержание
Появлению литературы Алтая предшествовало становление фольклорной словесности. Сказы,
предания, легенды, исторические песни базировались на исторических фактах, творчески обобщенных
фольклорным сознанием. В XIX веке выдающийся ученый, изобретатель, этнограф, фольклорист,
краевед Степан Иванович Гуляев (1805–1888) занимался изучением и популяризацией родного края.
Фольклор был предметом его особенного интереса. Одним из главных источников С. И. Гуляева, со
слов которого он записывал тексты, был исполнитель народного эпоса крестьянин Леонтий
Гаврилович Тупицын, чей репертуар восходил к общерусской традиции середины XVIII века.
Возникновение самобытной фольклорной традиции связано с бытом рабочих КолываноВоскресенских заводов. Собиранием, обработкой, изучением фольклора горнорабочих занимался
Александр Александрович Мисюрев (1909–1973). Труд на заводе был чрезвычайно тяжелым и
пожизненным. Многие «бергалы» бежали в «чернь» (тайгу) и «камень» (горы). Если их ловили, то
жестоко наказывали, прогоняли сквозь строй. Естественно, в народе появились сказы и легенды о
неуловимых беглецах (Криволуцкий, Сорока, братья Белоусовы). В этой специфически алтайской
проблематике отразились народные чаянья о свободе и воле. Круг интересов новосибирского
фольклориста составляли также ямщицкие сказы, записанные у потомков ямщиков Московского тракта,
по которому обозы с серебром и золотом доставлялись в Москву. Еще одна тематическая группа
записей А. А. Мисюрева – сказы-воспоминания о революционных событиях 1905, 1917 гг.
Литературные обработки многих фольклорных текстов можно найти в произведениях М. И.
Юдалевича и П. А. Бородкина. Главными персонажами народной фантазии становились «культурные
герои» края:
– механик Иван Иванович Ползунов (1728–1766) создатель первой в России паровой машины и
первого в мире двухцилиндрового парового двигателя;
– изобретатель, организатор производства, проектировщик первой в России чугунной дороги с конной
тягой (2 км длиной), томский губернатор Петр Козьмич Фролов (1775–1839);
– уже упомянутый фольклорист С. И. Гуляев – «пионер в акклиматизации многих культурных растений
на Алтае, изобретатель превосходного способа окраски овчин, инициатор использования
Белокурихинских минеральных источников в лечебных целях, зачинатель сахарного свеклосеянья» (П.
А. Бородкин).
Забегая вперед, отметим, что позднее в круг «знаковых» персон края, активно изучаемых и
неоднозначно оцениваемых краеведами, войдет адмирал Александр Васильевич Колчак (1873–1920).
Организатор белого контрреволюционного правительства, которое контролировало Сибирь, Урал и
часть Северной России в период гражданской войны был предан союзниками и расстрелян без суда и
следствия.
Становление литературной жизни на Алтае происходит во второй половине XIX века. Формирование
любого регионального литературного поля проходит через несколько стадий, каждая из которых, так
сказать, увеличивает степень концентрации «культурного бульона»:
1. Наличие светской жизни (театральные постановки, литературные встречи и пр.);
2. Появление местных писателей, образование литературных объединений;
3. Создание местных печатных органов, в т. ч. «толстых» литературных журналов;
4. Возникновение коммерческих структур по продвижению литературных артефактов [Рыженков,
2000, с. 256–281].
История литературного процесса на Алтае, подобно истории литературы Сибири, чередует фазы
становления и разрушения культурного поля.
�Содержание
§ 1. «Золотой век»: Алтай горнозаводской
Первый «взлет» культуры на территории современного Алтайского края был связан с горнозаводской
деятельностью. В каком-то смысле этот период можно назвать «золотым веком» русской культуры
Алтая, сконцентрированной в административном центре горного округа, – Барнауле. Известно, что в
конце XVIII – первой половине XIX века Барнаул славился как самый просвещенный уголок Сибири.
«Сибирскими Афинами» назвал город известный ученый П. П. Семенов-Тян-Шанский. Здесь был
первый в Сибири музей, типография, первая техническая библиотека и обсерватория, отсюда
направлялись научные экспедиции. Все эти достижения появились вследствие заводских
потребностей города. Горные инженеры, получив образование в Петербурге, копировали столичную
жизнь: балы, любительский театр, светские встречи. Они жили обособленно и на общекультурный
уровень населения никак не влияли: «…эта образованность была не местного происхождения, а
наносной. Горные офицеры, многие из которых были действительно образованными и культурными
людьми, приезжали на Алтай на службу, составляли здесь себе состояния и чины, а потом
переводились в другие места или уходили в отставку, поселяясь где-нибудь в России. <…> с таким же
правом Афинами можно назвать полярную станцию, интеллектуальный уровень работающих на
которой много выше средне – даже интеллигентского уровня страны» [Соколов, 2007]. В конце XIX
века завод закрылся, поскольку рудные месторождения Алтая истощились, а отмена крепостного права
привела к удорожанию труда крестьян. Горные инженеры разъехались, произошел крах культурного
поля, сформированность которого, впрочем, была минимальной – на втором уровне (наличие светской
жизни, культурной прослойки, непрофессиональных писателей-одиночек, отсутствие единого
литературного процесса).
Одним из первых литераторов Алтая был Александр Иванович Кулибин (1798–1837), сын знаменитого
механика-самоучки. Он приехал в Барнаул после окончания петербургского Горного кадетского корпуса
в 1820 году. Его одноклассник, поэт «золотого века» русской литературы Н. М. Языков отозвался на
отъезд товарища стихами («А. И. Кулибину»), где отчетливо проявлена выработанная романтиками
сибирская топика: роковая разлука с «родной страной» и друзьями; путь в потусторонний мир –
«жилище хлада», «где страшный гор хребет <…> снегами увенчанный», «лютая зима», «скалы дикие и
пропасти ужасны», «мрак дубрав чужой», «мраз», «льдов громада»; прогнозируемая ситуация
воспоминаний об идиллической родине и дружбе; надежда на возвращение-воскресение.
До отъезда в Сибирь стихи А. И. Кулибина печатались в Санкт-Петербурге, но известен он как первый
алтайский краевед, историк горнозаводского Алтая [Гришаев, 2010, с. 12–21].
Ярким событием жизни Барнаула XIX века было неоднократное посещение города
Федором Михайловичем Достоевским (1821–1881). Осужденный за принадлежность к кружку
социалиста-утописта М. В. Петрашевского, пережив ожидание смертной казни, замененной в
последний момент каторгой, он провел четыре года с пятикилограммовой гирей на ноге, в одном
бараке с опасными преступниками. После отбывания каторги в Омском остроге служил сначала
солдатом, потом унтер-офицером в Семипалатинском линейном батальоне. Полюбив жену чиновника
М. Д. Исаеву и узнав о кончине ее супруга, Достоевский отправился за ней в Кузнецк проездом через
Барнаул в июне 1856 года. Город писателю понравился, о чем свидетельствует письмо в СанктПетербург: «Если будет возможность говорить и хлопотать о переводе моем в статскую службу, именно
в Барнаул, то ради бога, не оставляйте без внимания» [Цит. по: Гришаев, 2001, с. 220–239].
В Барнауле Федор Михайлович читал П. П. Семенову (Тян-Шанскому) свои «Записки из Мертвого
дома», созданные по впечатлениям Омской каторги. Это было первое чтение будущего знаменитого
произведения. Как вспоминал проницательный слушатель, «пребывание в “мертвом доме” сделало из
�Содержание
Достоевского великого писателя-психолога. Но нелегко дался ему этот способ развития своих
природных способностей» [Цит. по: Гришаев, 2001, с. 237]. «Записки…» – прочитываются как хроника
жизни «коммунитас», существующих в промежуточном мире в ожидании права на возвращение к
жизни [Тюпа, 2002, с. 32]. В биографии и позднейшем творчестве писателя (роман «Преступление и
наказание») нашел воплощение магистральный сюжет сибирской литературы – нравственное
преображение после физических мук и унижений, символической смерти в «чистилище» Сибири.
Пространством очередной инициации стал для Достоевского Барнаул: после свадьбы с М. Д. Исаевой в
Кузнецке пара приехала в город, где с новобрачным случился тяжелейший эпилептический припадок и
впервые был поставлен неутешительный диагноз.
Ф. М. Достоевский не стал участником литературного процесса Алтая, которого, впрочем, на том
момент и не было, но, несомненно, Сибирь, Алтай и Барнаул, в котором ему не довелось ему
поселиться, нашли отражение в его художественных произведениях, эпистолярии и публицистике. См.
об этом: [АТ, 2015, с. 86–98; Сафронова, 2015].
Напротив, огромное влияние на культурный расцвет Сибири, формирование регионального
самосознания и литературного процесса оказала деятельность областников, особенно Г. Н. Потанина и
Н. М. Ядринцева. Они ратовали за самостоятельное, а не колониальное, развитие родного региона и в
1865 году были арестованы по делу тайного общества «Патриоты Сибири». Участникам
инкриминировалась цель «отделить Сибирь от России и образовать в ней республику по образцу
Северо-Американских Соединенных Штатов». Соратники провели несколько лет в тюрьме и ссылке,
после чего оба были помилованы по прошению Русского географического общества, видными
деятелями которого они являлись, и приступили к службе. Жанры, с которыми они входят в
литературу Сибири и Алтая – художественно-этнографический очерк, публицистические статьи.
Григорий Николаевич Потанин (1835–1920) – русский географ, этнограф, публицист, фольклорист,
ботаник – «последний энциклопедист Сибири». Его очерк «Полгода на Алтае» (1859) стал первым
художественным словом о нашем крае. Значение Г. Н. Потанина для Сибири, по мнению многих
сибирских писателей, сравнимо с влиянием Л. Н. Толстого на русскую культуру.
Николай Михайлович Ядринцев (1842–1894) в 1878 совершил первую экспедицию на Алтай, изучал
переселенческое движение, результатом чего стала книга «Сибирь как колония…» (1881) –
фундаментальное исследование «штрафной» колонизации Сибири. Цель второй экспедиции Н. М.
Ядринцева – сбор сведений о современном состоянии «инородцев» Томской губернии и
раскольничьих общинах на границе Китая («Сибирские инородцы, их быт и современное положение»,
1891). Несмотря на краткий срок пребывания на Алтае, сибирский публицист и исследователь оставил
заметный след в его культуре. В 1891 году Н. М. Ядринцев приехал в Барнаул работать заведующим
статистическими исследованиями. Здесь он принял чрезмерную дозу опия и скончался. Похоронен на
Нагорном кладбище. О его финальных днях написаны произведения алтайского писателя И. П.
Кудинова «Окраина», «Последняя любовь».
Во второй половине шестидесятых годов в Барнауле жил прозаик Леонид Петрович Блюммер (1840–
1888). Он был выслан в Сибирь за свои оппозиционные политические взгляды, знакомство с
революционерами А. И. Герценом и Н. П. Огаревым, народовольческие публикации. В 1865 г. его
приговорили к десятилетней каторге, которую, впрочем, заменили четырехлетней ссылкой в Томскую
губернию, где Блюммер служил в должности управляющего золотыми приисками на Алтае и в
Восточной Сибири. Полученные впечатления легли в основу первого романа о сибирском золоте,
жизни и быте золотопромышленников и рабочих на приисках. Романист в остросатирической форме
разоблачает разрушительное действие «золотой лихорадки», охватившей общество. Для писателей
�Содержание
критического реализма преобладающий интерес составляла общественная среда, экономические и
социальные условия. Собственно алтайская специфика – ландшафт, природа, этнос – выражена слабо
[Клюге, 2002, с. 238]. Но это не относится к произведению Л. П. Блюммера. Название
неосуществленной эпической серии, «Около золота», проясняет семантику заглавия единственного
вышедшего романа – «На Алтае» (1883), обнажает одну из версий этимологии топонима (монг. аltan
«золото»). Автор прекрасно владеет местным материалом, наполняя им детективный сюжет.
Необычным, учитывая магистральный сюжет «сибирского текста» в его негативном варианте,
оказывается то, что преступник известен всем обитателям города, но остается безнаказанным, более
того, не испытывает мук совести и не раскаивается. Как отмечает О. А. Левашова, роман о золоте Л.
П. Блюммера во многом отвечал насущным запросам областнического движения, связанным с
созданием самобытной сибирской литературы, критерием состоятельности которой стал бы жанр
сибирского романа. Односторонне сатирический подход автора к алтайской действительности,
впрочем, не позволяет считать опыт Л. П. Блюммера достаточно успешным [Левашова, 1995, с. 386–
389].
Критический взгляд на Сибирь характерен и для ее уроженца, выбравшегося в столицу, Ивана
Афанасьевича Кущевского (1847–1876). Считается, что он родился в Ачинске в семье обедневшего
дворянина. Детство провел в Барнауле, учился (возможно) в Барнаульском горнозаводском училище,
потом в Томской гимназии. С попутным караваном золота добрался до Санкт-Петербурга.
Принадлежал к писателям натуральной школы, что заметно по названиям циклов его фельетонов:
«Петербургский дневник помещицы, коллежской секретарши Настасьи Петровны Коробочки» и
«Петербургский дневник неслужащаго дворянина Ноздрева». Самое крупное произведение, высоко
оцененное Н. А. Некрасовым, – роман «Николай Негорев, или Благополучный россиянин» (1871). О
родном городе Иван Афанасьевич Кущевский написал в путевых очерках «Не столь отдаленные места
Сибири» (1875). Название, с одной стороны, намекает на выражение из российского законодательства
до 1917 года, ставшее перифразом ссылки, каторги, а с другой, снимает противопоставление центра и
периферии. Везде живут порочные, достойные пера сатирика, люди. И. А. Кущевский называл себя
«писателем-пролетарием, работающим из-за куска хлеба». Непосильная работа (молотобойцем,
грузчиком, кочегаром, журнальным поденщиком), постоянная нищета, болезни привели к ранней
смерти писателя.
В литературе Алтая и об Алтае существует несколько плодотворных тем, в которых наиболее отчетливо
явлена региональная специфика: природа, история, этнос. Зачинателем природоведческой линии на
Алтае общепризнанно считается «сибирский Аксаков» – Александр Александрович Черкасов (1834–
1895). Около 20 лет он служил в Забайкалье, в Нерчинском горном округе, написал «Записки охотника
Восточной Сибири». В 1871 году А. А. Черкасов был переведен в Алтайский горный округ
управляющим Сузунским заводом, а после отставки в 1883 г. был избран городским главой Барнаула.
Наибольший интерес в виду объема и разноплановости задействованного краеведческого материала
представляет группа очерков, объединенных заглавием «На Алтае» (1893). Природоохранная
проблематика поднимается в русле охотничьих интересов автора. Так, о варварском истреблении лесов
вследствие заводской вырубки, пожаров и поджогов Черкасов заводит речь в связи с гибелью дичи.
Обстоятельный отчет о фауне Алтая характерно подытожен: «…все-таки дичи, и, как видите, дичи
весьма разнообразной, достаточно для любого охотника» [Черкасов, 1994, с. 381]. Черкасов определяет
себя как «охотник по страсти» и «любитель природы» [Черкасов, 1994, с. 378], совмещая в своем лице
те функции, которые разойдутся по разным лицам в позднейшей экологической словесности [Богумил,
2016d].
Помимо описания охоты и рыбалки, в очерках писателя немало исторических данных о заселении
�Содержание
Алтая, возникновении и развитии горнозаводского производства, жизни и быте населения,
статистические сведения, характеристики деятелей горнозаводского Алтая. «А какие закрома
словесные, какие жемчужины народных речений открыл нам этот человек с ружьем! Он был не просто
охотником, он был охотником за словом» [Родионов, 2007].
Как видим, во второй половине XIX века об Алтае пишут писатели, так сказать, привозные,
родившиеся и учившиеся в Центральной России, прибывшие на Алтай в ссылку, по долгу службы или
исследовательскому интересу (за исключением И. А. Кущевского, напротив, уехавшего в столицу из
Сибири). Жанры произведений малохудожественны, тяготеют к публицистике, историческим,
краеведческим, природоведческим, этнографическим очеркам, что характерно для художественного
метода критического реализма.
К концу XIX века происходит кризис горной промышленности, закрылись заводы, инженеры
разъехались, население перешло к аграрным занятиям. Постепенно, исподволь вырастают местные
писатели-самородки. Они пока единичны, не организованны. Главные печатные органы по-прежнему
остаются в столицах.
�Содержание
§ 2. Алтайские самоучки и гости края
Биографии алтайских самоучек очень похожи: трудное рабочее детство, самообразование,
литературный успех, не подкрепленный материальным достатком, ранняя смерть. Во многом своей
жизненной судьбой они повторили персональную модель И. А. Кущевского, сформулированную в
некрологе о писателе Н. М. Ядринцевым: «Он напоминает своим происхождением, что в отдаленной
Сибири таятся в массе народа недюжинные силы, которые ждут только образования» [Цит. по:
Левашова, 2012, с. 16].
Отзываясь об алтайском авторе Иване Ивановиче Тачалове (1879–1929), М. Горький назвал его
«человеком страшной жизни». Из-за необычайно тяжелого детства Ивану Тачалову не удалось развить
свой талант. Он родился в Барнауле, в нищей семье с изуверски жестоким пьяницей-отцом. В шесть
лет после болезни оглох, но, несмотря на это, работал музыкантом в притонах. Начального
образования не имел, но в 24 года начал писать стихи, по-видимому, под влиянием биографии и
творчества М. Горького. В 1906–1911 гг. И. И. Тачалов живет в Томске, наравне с Г. Д. Гребенщиковым,
В. Я. Шишковым, П. А. Казанским и др. входит в литературную группу, названную критиками
«Молодая литература Сибири» (официально такого объединения не было). Творчество молодых
сибирских писателей, заявивших о себе на волне общественного подъема после революции 1906–1907
гг. отличала приверженность реалистическим принципам, выраженная гражданственная
направленность, социальные мотивы. Самое популярное произведение И. И. Тачалова того времени –
поэма «Егорка». Герой поэмы, темный рабочий парень, примкнул к черносотенцам, участвовал в
погроме, избивал социалов. Однако вскоре жизнь заставила Егора прозреть. Тачалов обращался к
популярной в пролетарской литературе теме: пробуждение классового сознания и приход в революцию
человека из социальных низов, поиск им причин народных бедствий. Художественные недостатки
поэмы с лихвой исчерпывались злободневностью, юмором, фольклорными приемами и образами.
Поэма не была записана автором, распространялась среди рабочих в списках как подцензурное
произведение, читалась Тачаловым наизусть на тайных рабочих сходках. В 1911 году за публичные
читки писатель был выслан из Сибири. Обосновавшись в Самаре, он болел и тосковал: «…я и дышу
одной только перепиской с друзьями-сибиряками, а их приезд – мой праздник». Тачалов продолжал
оставаться алтайским поэтом, регулярно публикуясь в «Жизни Алтая» и других печатных органах
Барнаула, создав на чужбине книги стихов с географически окрашенными названиями «Сибирские
частушки», «Алтайские эскизы». С 1924 года И. И. Тачалов жил в Москве. В 1929 году, перед самой
смертью, подготовил к изданию автобиографическую «Мрачную повесть».
Самый одаренный и известный алтайский писатель – Георгий Дмитриевич Гребенщиков (1882/83–
1964). Выходец из бедной многодетной семьи горнорабочего, позже ставшего крестьянином, он
смолоду трудился. Самообразование, трудолюбие и талант помогли Георгию Дмитриевичу стать
журналистом, а потом и большим писателем. Осмысление своего детства привело его к созданию
автоагиографической повести «Егоркина жизнь» (посмертно, 1966).
В Барнаул Георгий Гребенщиков приехал в 1911 году по рекомендации Г. Н. Потанина для работы в
газете «Жизнь Алтая» (1911–1918). Приглашение начинающего писателя было важным моментом
формирования сибирской интеллигенции, способной возглавить первую местную печать. Благодаря
деятельности Гребенщикова газета приобрела популярность по всей в Сибири, консолидировав вокруг
себя культурные силы, молодых одаренных литераторов. Знаковым событием в процессе становления
региональной словесности стал выход в Петербурге «Алтайского альманаха» (1914). Главным
редактором был Г. Д. Гребенщиков, иллюстратором – Г. Чорос-Гуркин, среди авторов – лучшие поэты
и прозаики Алтая. Т. Г. Черняева пишет, что издание «Алтайского альманах» свидетельствовало «о
�Содержание
реальных сдвигах в культурной жизни России. Сменяя центристскую модель русской культуры, когда
все лучшее устремлялось из провинции в столицу, молодые сибиряки начинали обратное движение,
оповещая литературный Петербург о разнообразной творческой жизни далекой окраины» [Черняева,
2007, с. 7]. В отличие от общенациональной литературы, в которой в начале ХХ века доминировал
модернизм, сибирская словесность продолжала традиции критического реализма и, отчасти,
романтизма. Впоследствии участники «Алтайского альманаха» составили ядро журнала «Сибирский
рассвет» (1919).
В Барнауле Гребенщиков создает лучшие произведения сибирского периода жизни: рассказ «В полях»,
повесть «Ханство Батырбека», первый роман грандиозной эпопеи «Чураевы». На Алтае происходит
становление Г. Д. Гребенщикова как писателя. И наоборот, становление литературного образа Алтая во
многом обеспечено его творчеством. Например, в историко-этнографическом очерке «Алтайская
Русь» (1914), используя летописи, агиографии, фольклорные источники, официальные документы,
труды ученых, рассказы очевидцев и собственный жизненный опыт, Г. Д. Гребенщиков
«реконструирует» и «структурирует образ Алтайской Руси» [Гребнева, 2012, с.7–8]. Совершенно
справедливый вывод делает Т. Г. Черняева: «Гребенщиков в дореволюционной литературе Алтая
оказался одним из немногих писателей, в чьем творчестве природа, история, люди, культура нашего
края представлены в различных аспектах и всевозможных жанрах. Очерки, рассказы, повести,
этнографические исследования, стихи, наконец, роман, в котором Алтай показан не обособленно, как
замкнутое в себе экзотическое пространство, а как часть общенациональной истории и
судьбы» [Левашова, 1994, с. 440].
Символической смертью писателя стала эмиграция в 1920 году. Он начал жизнь заново в США, где
основал «культурное гнездо» – деревню «Чураевку», творческий центр русской эмиграции, – стал
писателем мировой известности, но до конца жизни нес в своей памяти и запечатлевал в творчестве
образ Алтая. Г. Д. Гребенщиков считается классиком сибирской литературы.
Одним из путей заявить о себе в печати для сибирских авторов было сотрудничество с
Географическим обществом, которое публиковало региональный материал этнографического,
географического, исторического характера. Как и Г. Д. Гребенщиков, изучением быта старообрядцев на
Алтае занимался другой сибирский писатель, выходец из казачьей среды – Александр Ефремович
Новоселов (1884–1918). Лучшее произведение Новоселова – повесть с симптоматичным для
«алтайского текста» названием «Беловодье» (1917). Над ней писатель работал почти два года,
«старательно налегая не на количество, а на качество», – вспоминал Г. А. Вяткин. В повести
рассказывается о жизни алтайских староверов, о поисках ими земли обетованной. «Старой религии,
подавляющей человека, автор противопоставляет новую религию земного человека, радующегося
жизни» [Гребнева, 2012, с. 10]. Результатами трёх плодотворных этнографических экспедиций стали
также научные статьи, доклады и лекции о старообрядцах, прочитанные А. Е. Новосёловым в Омске,
Усть-Каменогорске, Семипалатинске. Писателя и ученого знали и ценили далеко за пределами
региона, называли «Сибирским Толстым».
Жизнь Новоселова трагически оборвалась в результате его кратковременного пребывания в партии
эсеров. Новоселов считал, что «программа этой партии наименее стесняет индивидуальный рост
человека». На нелегальной сессии Сибирской областной думы в декабре 1917 г. А. Е. Новоселова
избрали министром внутренних дел. Осенью 1918 года в Омске он был арестован колчаковцами,
обвинен в соучастии в ноябрьском большевистском перевороте и, после категорического отказа
подписать прошение об отставке с министерского поста, убит выстрелом в затылок, якобы, при
попытке к бегству. За несколько дней до ареста в беседе с поэтом Г. А. Вяткиным писатель
признавался: «Устал я от политики <…> Мне очень хочется написать роман о трагической
�Содержание
беспочвенности русской интеллигенции <…> …название: “Китеж – град невидимый”. Вы понимаете
– интеллигентская революционная романтика и её крах перед действительностью...».
Степан Ильич Исаков (1884–1921) – один из тех писателей, кто вошел в литературу благодаря
Г. Д. Гребенщикову. Он родился в селе, окончил двухклассную сельскую школу, был писарем. В 1912
году послал в «Жизнь Алтая» небольшой рассказ «По ягоды», сразу же напечатанный. В 1914 году в
«Алтайском альманахе» вышел рассказ Степана Исакова «Горный дух». Главная тема этих
произведений Исакова восходит к руссоистской установке романтизма – благотворное, очищающее
влияние природы на испорченного цивилизацией человека. Целебность алтайского воздуха, пожалуй,
была особенно важна для автора, страдавшего туберкулезом, от которого он впоследствии и скончался.
А пока, в 1919 году, Степан Исаков создал и возглавил журнал «Алтайский крестьянин»,
реорганизованный затем в литературно-художественный ежемесячный журнал «Сибирский рассвет».
Это был первый в Барнауле и на Алтае толстый литературный журнал, просуществовавший, правда,
всего один год.
Важным явлением для литературного процесса Алтая была библиотека «Сибирского рассвета», которая
издавалась с конца 1917 года. «Библиотека» выходила небольшими брошюрами по 30-40 страниц
каждая, огромным тиражом в 30 тысяч экземпляров. Книги рассылались во многие города Сибири, от
Омска до Владивостока. В 1918–1919 гг. здесь издавались тексты Г. Д. Гребенщикова,
А. Е. Новоселова, А. И. Жилякова, В. Я. Шишкова и др. Предполагалось издание не только коренных
сибиряков, но и «невольных гостей Сибири». Отмечая эту литературную площадку, Г. Н. Потанин
писал: «Среди всеобщей разрухи русской жизни, заставляющей общественных деятелей опускать руки
и приводящей их в отчаяние, культурное начинание барнаульцев нельзя не признать утешительным
явлением» («Сиб. записки», 1918, № 4, с. 109).
Среди прочих авторов в библиотеке «Сибирского рассвета» публиковался Вячеслав Яковлевич Шишков
(1873–1945), на тот момент уже уехавший из Сибири. В 1913–1914 гг. он возглавлял геологическую
экспедицию по изысканию оптимального маршрута Чуйского тракта. «Здесь родилось и стало крепнуть
мое литературное дарование…», – признавал писатель. На сибирском материале написан цикл
рассказов «Чуйские были» (1914) – о конфликтных отношениях бийских купцов с наивным коренным
населением; повесть с «сибирском» названием «Тайга» (1915); повесть о вере и безверии «Страшный
кам» (1919); рассказ о поиске Беловодья «Алые сугробы» (1925); роман о гражданской войне в Сибири,
«Ватага» (1923); роман «Угрюм-река» (1933) о распаде патриархального сибирского уклада жизни.
Определяющую роль Алтая в своей жизни и судьбе признавал также Виталий Валентинович Бианки
(1894–1959). В 1918 году, бежав из голодного Петрограда, он поселился в Бийске и жил там до
сентября 1922. Сибирь в это время находилась под властью Колчака. Студент-орнитолог Бианки
переводит свою фамилию с итальянского на русский (Белянин) и живет под поддельной фамилией
вплоть до прихода в Бийск Красной Армией. Топоним (г. Бийск, р. Бия) на фонематическом уровне как
бы вошел в резонанс с фамилией, личностью и судьбой Бианки. Здесь он находит свою будущую жену.
Участвует в научных экспедициях, заведует зоологическим отделом краеведческого музея, который
носит теперь его имя. На материале своих наблюдений над природой впервые начинает писать и
активно публиковаться в журнале «Сибирский рассвет», т. е. обнаруживает свое истинное призвание –
быть не ученым-зоологом, как отец и брат, а писателем-натуралистом. Непосредственно к Алтаю и
Сибири относятся повесть «Аскыр» (1927), рассказы «Последний выстрел» (1927), «Бун» (1927),
«Роковой зверь» (1934), «Она» (1941), «Кувырк» (1944), которые Бианки создает, уже уехав в
Центральную Россию. Произведения В. В. Бианки оказались источником реминисценций в творчестве
�Содержание
некоторых алтайских писателей природоведческой направленности, например, Е. Г. Гущина.
Долгое время жил в Барнауле Порфирий Алексеевич Казанский (1885–1938), активный участник
литературного процесса Сибири, поэт, фельетонист, критик. Печатался в основном в сибирской
периодике, в газетах «Сибирская жизнь», «Жизнь Алтая», в журналах «Сибирский рассвет»,
«Сибирские огни». С 1905 по 1917 гг. состоял в неофициальной группе литераторов, названной
критиками «Молодая сибирская литература». Порфирий Казанский был одним из организаторов
работавшего в Барнауле в начале 1918 года литературного объединения «Агулипрок» («Алтайский
губернский литературно-продовольственный комитет»). Молодая Советская власть в это голодное
время выделила продукты для литераторов, и заседания литобъединения проходили за чаем с
бутербродами. В двадцатые и тридцатые годы Порфирий Алексеевич учительствовал, написал учебник
по географии. В годы сталинских репрессий П. А. Казанский был расстрелян по ложному доносу.
Лирика была представлена в Барнауле также сыном ссыльного польского повстанца Александром
Степановичем Пиотровским (1890–1939). Он работал учителем, с 1923 года заведовал литературным
отделом газеты «Красный Алтай». Его книги стихов «Алые сумерки» (1922) и «Стихи» (1927) отличает
ориентация на творчество Ф. Тютчева, А. Фета, А. Блока. Вот образчик поэзии Пиотровского,
стихотворение с характерным для «сибирского текста» названием «В ссылке». С особым чувством ждут
ссыльные парохода, но судно проходит мимо:
Остаться снова сиротой,
Где только тундры берег низкий,
И ясно чувствовать душой,
Что там проехал кто-то близкий.
Но кто? Уходит пароход,
Уносит встречу торопливо…
И от волны прибрежный лед
Звенит прощально и тоскливо.
В конце двадцатых годов Пиотровский уехал из Барнаула, работал учителем в Прокопьевске и
Кемерово, где и похоронен.
Итак, можно констатировать, что начало ХХ на Алтае было весьма бурным как в политическом, так и в
культурном отношении. Существовало несколько печатных органов, местные типографии выпускали
книги местных авторов. Можно с полным правом утверждать, что не только «в последнее десятилетие
перед революцией 1917 г.», но и в первые годы после революции «на Алтае сложился коллектив
творческих работников, публицистов и литераторов, профессионально занимавшихся журналистикой
и литературой, стремящихся активно и целенаправленно развивать культуру и искусство родного
края» [Левашова, 1995, с. 403–404]. Развитие культурного поля достигло 3 этапа.
В начале ХХ века Барнаул конкурировал с Томском по насыщенности литературных сил, после 1921
года творческие силы перемешаются в бурно развившийся Новониколаевск (с 1925 г. – Новосибирск).
В 1922 году там вышел первый номер и поныне существующего журнала «Сибирские огни». Это стало
событием, знаменующим появление новой всесибирской площадки, концентрирующей литературные
таланты. Барнаул постепенно провинциализируется. «В те годы Алтай из бывшего золотого кармана
империи превращался в хлебный карман Страны Советов» [Родионов, 2007]. Общественнолитературная жизнь на Алтае мельчает, писатели уезжают в кипящий новыми литературными идеями
Новосибирск.
�Содержание
Среди прочих это Ефим Николаевич Пермитин (1896–1971), будущий автор повестей «Капкан» (1930)
и «Когти» (1931). Это алтайский лирик Илья Андреевич Мухачев (1896 – 1958), выходец из Бийска. Он
работал лесорубом, печником, кожевником, плотником и землекопом, участвовал в первой мировой
войне. Региональная самоидентификация в его текстах очевидна:
С давних пор, как вешние цветы,
Полюбил Алтай я беззаветно.
Дорогая, полюби и ты
Этот край таежный и рассветный. <…>
Это беглец из старообрядческой семьи Афанасий Лазаревич Коптелов (1903–1990). Он начинал как
журналист в печатных органах г. Бийска «Звезда Алтая», «Алтайский крестьянин». Роман
А. Ф. Коптелова «Великое кочевье» (1934–35) задал новый вектор сибирской литературе – тему
великого перехода народов Сибири к иному социально-цивилизационному образу пребывания в мире.
Емко характеризует его творчество А. П. Казаркин: «…русскоязычные аборигены прославляли путь
исчезновения собственного этноса. Модель “скачка” человека из неолитической культуры в “самое
передовое общество” стала лейтмотивом сибирской советской литературы» [Казаркин, 2003, с. 109].
Ответственным секретарем журнала «Сибирские огни» до 1928 года был Владимир Яковлевич Зазубрин
(1895–1937). Именно его стараниями талантливые поэты, прозаики, критики со всей Сибири
стягивались к «Сибирским огням». Уже проживая в Москве, В. Я. Зазубрин, ранее известный романомхроникой «Два мира» (1920) о гражданской войне в Сибири, написал роман о коллективизации на
Алтае – «Горы» (1933). Первый роман изображает революцию как стихию: «Природа и человек здесь
слиты в одном саморазрушающем порыве, не зависящем от воли большевиков: это не они победили,
это самоуничтожилась большая масса людей, которая действовала слепо, как суровая зима» [Яранцев,
2010]. Второй роман воплощает пафос советской литературы 1930-х гг. – «преодоление стихии и
стихийности», – что нашло отражение в темах коллективизации, электрификации, индустриализации.
Впрочем, вопреки воле автора, поэтика романа «ориентирована скорее на неомифологические тексты,
чем на каноны социалистического романа» (миф о Беловодье, миф о заточении Александром
Македонским в горах «нечистых людей» вплоть до Страшного суда). Утопические чаянья
оборачиваются эсхатологией [Куляпин, 2012, с. 8–11]. А успешный литератор, критик, редактор
подвергается аресту и расстрелу.
После отъезда основных писательских сил в Новосибирск и другие города, в результате сталинских
репрессий наблюдается крушение регионального литературного поля: «…к началу Великой
Отечественной войны, на Алтае не было ни одного литературного издания и ни одного
профессионального литератора» [Соколов, 2007].
�Содержание
§ 3. Крах и реконструкция «культурного поля» до и после ВОВ
Во время Великой отечественной войны 1941–1945 гг. культуру на Алтае создают привозные авторы –
репрессированные и эвакуированные. С мая 1943 по февраль 1945 на Алтае отбывал незаслуженное
наказание известный поэт Николай Алексеевич Заболоцкий (1903–1958). Осенью 1941 года в Барнаул
был эвакуирован Малый камерный театр А. Таирова, а с ним – основатель имажинизма, соперник
В. Маяковского и друг С. Есенина – Вадим Габриэлевич Шершеневич (1893–1942). В те годы он уже
практически не писал стихов, занимался переводами пьес для театров. В Барнауле поэт умер от
туберкулеза в мае 1942 года (похоронен на старом Булыгинском кладбище). В 1942–1943 гг. несколько
раз побывал на Алтае Константин Георгиевич Паустовский (1892–1968). Здесь он пишет пьесу «Пока
не остановится сердце» для эвакуированного в Барнаул театр А. Таирова. Кроме Барнаула писатель
побывал также в Белокурихе и Бийске. К. Г. Паустовский со свойственной ему тонкой и точной
наблюдательностью запечатлел многие особенности природы Алтая.
В. Д. Соколов подмечает интересную закономерность: «Похоже, катаклизмы – одно из самых
благоприятных времен для развития культуры на Алтае. В годы гражданской войны в Барнауле цвели
литература, театр и живопись. Никогда ни до, ни после на Алтае не было столь насыщенной
театральной и музыкальной жизни, как во время войны» [Соколов, 2007].
Восстановление регионального культурного поля после войны было связано со следующими
событиями:
– возвращение с фронта поколения тридцатипятилетних писателей, публиковавшихся в армейских
газетах;
– выход в свет первого номера ежегодного альманаха «Алтай» (1947);
– образование Алтайского книжного издательства (1948);
– создание в Барнауле краевого отделения Союза писателей РСФСР (1951).
На Алтай вернулись пишущие люди, появились площадки, где публиковаться. Писатели, прошедшие
ВОВ в первую очередь создавали тексты не о травматичном военном опыте, но о Родине, которую они
отстояли [Родионов, 2007]. Именно это поколение дало замечательных писателей-краеведов: П. А.
Бородкина, В. Ф. Гришаева, Г. В. Егорова, И. П. Кудинова, М. И. Юдалевича. К этому же ряду
примыкает А. М. Родионов, родившийся позднее, в 1946 году, но кругом своих интересов
продолжающий краеведческую линию. Забегая вперед, назовем современных краеведов:
А. С. Муравлева, С. Ф. и А. С. Ужакиных.
С 1954 года на Алтае началось освоение целинных земель. Освещать эпохальное событие были
призваны писательские десанты, в которые входили М. Светлов, Г. Николаева, А. Бек, Е. Евтушенко и
Р. Рождественский, родившийся на Алтае, Е. Пермитин и М. Бубеннов. На освоение целинных и
залежных земель приезжает, да так и остается в Барнауле, талантливый детский писатель – Лев
Израилевич Квин (1922–1996).
В послевоенное время литература с большим трудом начинает восстанавливать утерянную в 1930-е гг.
сибирскую и алтайскую специфичность, когда идеологическая унификация, проводившаяся
И. В. Сталиным, на долгие годы заморозила литературную жизнь. Канонические темы и жанры
соцреализма (роман о коллективизации или колхозе, производственный роман и пр.)
«транслировались» из Москвы в провинцию через посредничество Союзов писателей. Наиболее
отчетливо региональное «свое» проявляется в произведениях писателей краеведческой
�Содержание
направленности. Это область литературы, допускающая уникальность. Как правило, все
ограничивалось региональным кодом: местной историей, топонимикой, колоритом, диалектизмами и
пр. Художественные приемы, принципы, авторская установка новаторством не отличались. А если
автор выдвигал версию событий, отличную от официальной, то произведение надолго оставалось
лежать в столе, как, например, случилось с романами Г. В. Егорова.
Восстановление регионального самосознания постепенно происходит как в трудах писателейкраеведов, так и в произведениях авторов, разрабатывавших другую специфичную для региона
тематику – природную. Начатая «Записками…» А. А. Черкасова, продолженная рассказами и повестью
«Аскыр» В. В. Бианки, экологическая проблематика становится особенно важной в текстах писателейшестидесятников, в частности, Евгения Геннадьевича Гущина (1936–2005). Позднее тему
взаимоотношений человека и природы подхватил Владимир Борисович Свинцов (1938–2008). На
протяжении более чем столетней разработки охотничье-экологической темы происходит смена
нравственных приоритетов. Животное (зверь/собака) постепенно становится равноправным человеку
субъектом, обладающим самостью, волей, чувствами, мыслями и судьбой. В охотнике усиливается
натуралистическое начало, в пределе доходящее до расподобления на персонажа охотника-браконьера
и персонажа натуралиста-лесника. В целом, для писателей ХХ века экологические проблемы
взаимоотношений природы и человека оборачиваются проблемой поиска духовного начала в человеке.
Вопрос сохранения природы оказывается тождественен вопросу сохранения себя.
�Содержание
§ 4. «Знаковые» имена в поэзии Алтая: «шестидесятники»
В местной литературе, так же как и в литературе общенациональной, существует своя «золотая полка»,
писатели-классики, имена которых являются «визитными карточками», «знаками» края. Критериями
успешности автора можно считать наличие именных литературных чтений и премий, памятных мест,
улиц, включение авторов в антологии. Целая плеяда талантливых поэтов вошла в Алтайскую
литературу в 1960-е годы.
Одним из поэтов-«шестидесятников», наряду с Е. Евтушенко, Б. Ахмадулиной, А. Вознесенским, был
наш земляк Роберт Иванович Рождественский (1932–1994). Потомок ссыльного поляка (фамилия отца
– Петкевич), он неизменно вспоминал в своих стихах о малой родине: «Родился я в селе Косиха /
Дождливым летом. / На Алтае». В «алтайском тексте», творимом Р. Рождественским, обращает на себя
внимание сопряжение родины с водой (река, дождь, снег). Родина ассоциируется с родником,
источником жизни и творчества – «кастальским ключем» [АТ, 2002, с. 22]. В этом ракурсе любопытны
параграмматические связи фамилии Рождественский и слова «дождь».
Идеалы и поэтические принципы «шестидесятников» особенно отчетливо проявились в творчестве
известного алтайского поэта Геннадия Петровича Панова (1942–1992). Панов сохраняет
публицистический пафос, свойственный «эстрадной» лирике, на всем протяжении своего творческого
пути. Поэзия для него – акт гражданского ответственного поведения. В то же время его идеалы
одноприродны ценностям поэтов «тихой лирики». Поиск первоначал Руси, русской нации, религии,
культуры приводит Г. Панова к закономерному результату: обращению к русскому средневековью,
святорусью. Он изучает летописи, «Поучение Владимира Мономаха», «Задонщину»; создает вольный
стихотворный пересказ «Слова о полку Игореве». Поэт как бы «вписывает» себя в национальное
пространство и историю. Его человеческая жизнь, индивидуальное время и место проживания видятся
сквозь призму этногенеза русских, сквозь летопись событий родной стороны [Богумил, 2011].
Нельзя обойти вниманием факт дружбы общепризнанного зачинателя «тихой лирики» Николая
Михайловича Рубцова (1936–1971) с алтайскими поэтами (Л. Мерзликиным, В. Нечунаевым,
В. Соколовым, Ст. Куняевым), благодаря чему он побывал на Алтае в 1966 году. Здесь были написаны
стихотворения «Весна на берегу Бии», «Шумит Катунь», «В горной долине», «Сибирь как будто не
Сибирь!..», «Старая дорога» и др. А. И. Осипов полагает существенными признаками «алтайского
текста» у Рубцова «…взаимосвязанные мотивы движения, скитания и обретения покоя, приюта;
образы реки, дороги и образ русской деревни; ценностная оппозиция: настоящее – мифическое
прошлое. <…> В художественном сознании поэта – это сказочная страна, в которой его герой всего
лишь “случайный гость”» [АТ, 2004, с. 83].
В творчестве Николая Михайловича Черкасова (1938–1993) находят индивидуальное выражение черты,
типологически общие для всех поэтов «тихой лирики»: религиозно окрашенная любовь к природе,
деревне, своей малой родине, тревога за ее судьбу, возвращение и вина «блудного сына».
Леонид Семенович Мерзликин (1935–1995) – первый из алтайских поэтов, кто учился в Литературном
институте им. А. М. Горького. Он ярко заявил о себе в столице, но вернулся на Алтай, где был избран
«королем поэтов». Большинство его произведений – о женщинах. Как писал А. М. Родионов, «в его
стихах находила и будет находить часть своей судьбы отроковица, невеста, жена, мать,
старица!» [Родионов, 2005, с. 7] В то же время, поэт «вроде мозаичный, миниатюрный по
композициям, жанру, сотворил свою живописную, эпическую энциклопедию сибирского
края» [Забелин, 1997, с. 18]. Здесь критик вторит В. Г. Белинскому, прочитывая Мерзликина ни много
ни мало как алтайского Пушкина. И это не удивительно, учитывая литературные переклички между
�Содержание
поэмой Л. С. Мерзликина «Таисья» и романом «Евгений Онегин». Параграмма имен (Татьяна Ларина /
Таисья Ланина) подкреплена широко известным сравнением героини Пушкина: «Как лань лесная
боязлива». В портретах девушек отмечены темные глаза, обе героини выделены в кругу сверстниц,
способны полюбить и без оглядки на условности общества вверить свою судьбу возлюбленному
[Городилова, 2014].
Ярким представителем поэтического ренессанса шестидесятых был Владимир Мефодьевич Башунов
(1946–2005). Поэт В. А. Берязев отмечал, что в стихах В. Башунова «много звука и воздуха, но совсем
не видно ремесла, между строк нет зазора, стыка, шва – все выглядит, да и является целым». Этой
оценке вторит мнение литературоведа: «Вся башуновская поэтическая палитра – акварель, мягкие,
немного размытые очертания того мира, в котором он живет. В его стихах нет надрыва, нет отчаяния,
нет бурной и буйной радости. Скорее это мира тонкого лиризма…» [Шелковникова, 2006, с. 123].
Наиболее частотные слова его лирики: «тайна», «таинственный», «таинство». В своих «Этюдах о
Пушкине», изданных к двухсотлетию рождения поэта, Башунов размышлял: «Тайна Пушкина, ускользая,
так и остается тайной: ей темно и скучно в оболочке определений». Творчество А. С. Пушкина,
природа Алтая и «мысль семейная» – истоки поэзии В. М. Башунова.
Перестройку «шестидесятники» восприняли с энтузиазмом как «звездный час» поколения. Крушение
коммунизма породило новую социальную реальность, в которую, вопреки надеждам,
шестидесятническая культура не вписалась. В 1990-х большинство знаменитых «шестидесятников»
умерли, что показательно, в основном от проблем с сердцем. Им на смену пришло новое поколение, не
менее остро переживавшее исторический кризис.
�Содержание
§ 5. Современная литература Алтая
Писатели, вошедшие в литературу в 1970–1980-е гг., это Анатолий Владимирович Кирилин (р. 1947),
Ольга Федоровна Гришко-Юровская (р. 1939), Валерий Степанович Котеленец (р. 1954). По мнению
критика, ключевое слово для творчества А. В. Кириллина – пустота – «главный грех, порок, изъян».
«Все его герои, от ранних рассказов до поздних повестей, делают все, чтобы избежать ее» [Яранцев,
2007]. Замечательный лирик и прозаик В. С. Котеленец формулирует главную проблему своего
поколения: «мы как-то оказались между двух главных временных пластов: между советской эпохой и
новым временем. В советской эпохе мы были чужаками, и в переходный период не вписались, это как
свой среди чужих, чужой среди своих. Пришло новое поколение, более шустрое, более энергичное и
пробивное. Большинство из моего поколения так и остались неустроенными, не сделавшими карьеры.
Борис Капустин, Станислав Яненко, они не вписывались ни в какие форматы и рамки. А те, кто
сталкивается с жизнью лоб в лоб обычно погибают, потому что жизнь сильнее, она ломает и
убивает» [Котеленец, 2005].
Продолжает «поколенческую» прозу творчество позднейших писателей Алтая: М. В. Гундарина («ЛМ:
провинциальные хроники», 2002), В. Н. Токмакова («Детдом для престарелых убийц», 2001,
«Настоящее длится 9 секунд», 2005). Токмаков осмысляет феномен «поколения между» так: «Мы как
мостик между советской эпохой и первыми годами перестройки: мы закончили школу в 1985, и нам
говорили, что именно мы, новая молодая интеллигенция, станем творцами будущего нашей великой
страны, нерушимого Советского союза. Но СССР рухнул. По нам пройдут следующие, а мостик, в
конце концов, обветшает – и тоже рухнет. Поэтому-то я и мои одногодки никогда не смогут искренне
полюбить ваш мир, вашу жизнь, ваши ценности, люди из светлого капиталистического будущего. <…>
Я по-другому понимаю, что такое дружба и любовь, честность и порядочность, доброта и искренность.
Я ведь до сих пор верю и в взаимовыручку, и в сострадание, и в самопожертвование ради жизни
другого. Представляете, как мне трудно сейчас жить в вашем <…> мире капитала и общества
потребления?» [Токмаков, 2015, с. 120]
В 2003 году М. В. Гундарин, характеризуя литературную ситуацию писал: «Собственно же
литературными делами сегодня на Алтае заправляет преимущественно поколение тридцатилетних, а
также примыкающие к нему сорока- и двадцатилетние. Разница между этими поколениями
заключается не столько даже в дате рождения – сорокалетние демонстрируют приверженность
традициям модернистской метафизики, тридцатилетние активно описывают современность, а
двадцатилетние пытаются разобраться в себе» [Гундарин, 2003].
Старшее поколение ярко представлено драматургом, прозаиком, психиатром, доктором медицинских
наук, создателем трансдраматической терапии Александром Евгеньевичем Строгановым (р. 1961). Его
драматические произведения были поставлены на сценах зарубежных театров (США), МХАТ им. А. П.
Чехова (Москва), Александринского театра (Санкт-Петербург), Алтайского краевого театра драмы.
Объясняя пьесы Строганова, критики ввели термин «парареализм», трактуемый самим автором
следующим образом: «…есть реальность, в которой всегда, как и в самой жизни, найдется место для
странных, абсурдных, необъяснимых обычной логикой вещей. Сюжет меня интересует в меньшей
степени, важнее внутренний мир героев, их взаимоотношения, психологическая составляющая. В
пьесах специфическая ритмика, повторяющиеся фразы задают определенный ритм, это чисто
театральная техника» [Строганов, 2008].
Среди наиболее известных за пределами края «тридцатилетних» (теперь уже сорокалетних) –
упомянутый выше поэт и прозаик Владимир Николаевич Токмаков (р. 1968). В 1988 г. он с товарищами
основал Неформальное литературное объединение Эпицентр Российского Авангарда (НЛО ЭРА).
�Содержание
Пиком деятельности ЭРЫ стало венчание приехавшего на Алтай Андрея Вознесенского на «папство»
российского авангарда. Польщенный Вознесенский ответил стихотворением «Барнаульская
булла» [Токмаков, 2015, с. 287–307]. На настоящий момент В. Н. Токмаков выпустил «барнаульскую
трилогию»: романы «Детдом для престарелых убийц» (2001), «Сбор трюфелей накануне конца
света» (2014), «Запретная книга Белого Бурхана» (2017). Эти произведения вносят существенную лепту
в неомифологию Барнаула и Алтая.
Из выдающихся поэтов этого поколения назовем Михаила Вячеславовича Гундарина (р. 1968),
Наталью Михайловну Николенкову (р. 1964), Фариду Анваровну Габдраупову; из поколения нынешних
тридцатилетних – Дмитрия Латышева (р. 1975), Татьяну Баймундузову-Тарковскую (р. 1977), Елену
Безрукову (р. 1976), Елену Ожич (р. 1975); из двадцатилетних – Дмитрия Мухачева (р. 1985),
Александру Вайс (р. 1989).
Современный литературный процесс на Алтае осуществляется посредством регулярных печатных и
сетевых изданий: альманаха «Алтай», журналов «Барнаул литературный» и «Культура Алтайского
края», электронного журнала «Ликбез».
Подведем итоги:
В XVII – первой половине XIX вв. словесность на Алтае представлена преимущественно общерусским
и региональным фольклором, древнерусской письменной литературой. Литературный процесс Алтая
прерывистый, фазы становления и крушения культурного поля чередуются. Во второй половине XIX в.
начинается становление литературной жизни, связанное с горнозаводской деятельностью региона. В
это время писатели единичны и, как правило, не сибиряки (ссыльные, горные инженеры, ученые).
Преимущественные жанры – очерки, публицистические статьи, эпистолярий, остросоциальная проза.
После кризиса горной промышленности происходит крах культурного поля, преодолеваемый
писателями-самоучками к рубежу XIX – нач. XX вв. Доминирующая литературная традиция этой эпохи
– критический реализм. В первые десятилетия ХХ века алтайская культура достигает очередного
«пика»: есть печатные органы, талантливые авторы, литературные объединения. В середине 1920-х
годов наступает кризис, продлившийся вплоть до начала войны 1941–1945 гг., когда на Алтай
эвакуируют деятелей культуры. Послевоенное поколение фронтовиков начало восстанавливать
региональное культурное поле, нивелированное соцреализмом, через обращение к краеведческой
тематике. В 1960–1970-е годы появились писатели т. н. «деревенской прозы», поэты-«эстрадники» и
поэты т. н. «тихой лирики», обращавшиеся к темам бытия человека, его укорененности в природе,
пространстве «малой родины». Несомненно, это был пик фазы «реконструкции» локального
культурного поля. Перестройка разрушила установившуюся ситуацию, породила новые надежды и
разочарования. Главная тема «шестидесятников» – покаянное «возвращение блудного сына» –
сменилась растерянностью и озлобленностью: возвращаться оказалось некуда, «отцовская» культура
исчезла, а «сыновья» переживала проблемы роста. Современный литературный процесс
свидетельствует о постепенном восстановлении региональной самоидентичности. Провинциальный
поэт комфортно себя чувствует себя дома, не стремится в столицу. Происходит активная
неомифологизация Барнаула и Алтая, о чем речь пойдет в § 3 следующей главы.
�Содержание
Вопросы и задания:
1. Какие фазы проходит процесс становления «культурного поля»?
2. Какие этапы становления «литературного поля» на Алтае можно выделить? В чем их специфика?
3. Подготовьте презентацию о жизни и творчестве писателя, связанного с Алтаем фактом биографии
и/или «региональным кодом» произведения.
4. Посетите литературное мероприятие города (встреча с писателем, презентация книги, заседание
литературного клуба и пр.), напишите на него отзыв.
5. Напишите рецензию на художественное произведение писателя Алтая, вышедшее в этом году.
Список рекомендуемой литературы:
1. Алтайский текст в русской культуре [Текст]. – Барнаул : Изд-во Алт. ун-та, 2002–2015. – Вып. 1–6.
2. Геопоэтика писателей Сибири и Алтая [Текст] : сборник научных статей / отв. ред. А. И. Куляпин. –
Барнаул : АлтГПУ, 2016. – 168 с.
3. Гришаев, В. Ф. Избранное [Текст] / В. Ф. Гришаев. – Барнаул : Алт. полиграф. комбинат, 2001. –
416 с.
4. Гундарин, М. В. «Четвертый Рим» и его обитатели [Электронный ресурс] : очерк барнаульского
пейзажа / М. В. Гундарин // Знамя. – 2003. – № 7. – Режим доступа: http://magazines.russ.ru/znamia/ 2003/7/
gundar.html, свободный. – Загл. с экрана (дата обращения: 08.03.2017).
5. Диалог культур: поэтика локального текста [Текст]. – Горно-Алтайск : РИО ГАГУ, 2012; 2014; 2016.
6. Левашова, О. Г. Литературная жизнь Алтая [Текст] / О. Г. Левашова, М. Г. Никитина, Т. Г. Черняева
// История Алтая : учебное пособие / отв. ред. А. П. Бородавкин. – Барнаул, 1995. – Ч. 1 – С. 370–445.
7. Образ Алтая в русской литературе XIX – начала ХХ вв. [Текст] : в 5 т. / под общ. ред.
А. И. Куляпина. – Барнаул : Барнаул, 2012. – 5 т.
8. Очерки русской литературы Сибири [Текст] : в 2 т. – Новосибирск : Наука, 1982. – 2 т.
9. Родионов, А. М. Предтечи и наследники [Электронный ресурс] / А. М. Родионов // Писатели
Алтайского края : биобиблиографический словарь. – Барнаул, 2007. – Режим доступа: http://akunb.altlib.ru/
files/LiteraryMap/Texts/Rodionov/170.htm, свободный. – Загл. с экрана (дата обращения: 08.03.2017).
10. Соколов, В. Д. Краткая хронология литературы на Алтае [Электронный ресурс] / В. Д. Соколов //
Ликбез. – 2007. – № 40. – Режим доступа: http://www.lik-bez.ru/archive/zine_number1845/zine_arhiv1858/
publication1878, свободный. – Загл. с экрана (дата обращения: 08.03.2017).
11. Юдалевич, М. И. Литературная жизнь Барнаула [Текст] / М. И. Юдалевич // Барнаул: история
культуры : пособие для учителя. – Барнаул, 2000. – С. 60–69.
�Содержание
Глава 3. «Барнаульский текст и миф»
§ 1. Мифогенные факторы города: имя и место
§ 2. Легенда о Голубой Даме
§ 3. «Доминантные точки» Барнаула
§4. «Городские тексты» В. М. Шукшина
�Содержание
§ 1. Мифогенные факторы города: имя и место
На Алтае можно выделить несколько «культурных гнезд», очагов культуры. Прежде всего – это города,
крупные населенные пункты (Барнаул, Бийск, Белокуриха, Горно-Алтайск). Город как пространство
может быть воспринят как географическое, историческое, социально-психологическое, виртуальное
пространство. На метауровне – как пространство идеологических смыслов и символов.
Барнаул, столица Алтайского края, имеет прописку и на культурной карте страны. История города
начинается с 1730 года. Барнаул вырос из заводского посада. Здесь плавили медь и серебро,
добываемые на рудниках в Змеиной горе (Змеиногорск), позднее в Салаире и других местах. Город
застраивался по образцу Петербурга в то время, когда ценилось просвещение, цивилизация,
преобразование природы. В противовес Москве, разраставшейся по принципу дерева, кольцами,
Барнаул уподоблен Петербургу, является не стихийно-природным, но разумно-человеческим
образованием. Правильные, четкие, строгие линии, открытость пространства – вот первоначальный
вид города (рис. 12).
Рис. 12. Модели городов
Мифогенными факторами для любого города являются, прежде всего, его название и
месторасположение. Топоним «Барнаул» неискушенным человеком толкуется как «аул Барна», а стало
быть, имеет «восточный» колорит. В противовес западному, рациональному началу, изначально
насаждаемому в городе, выступала «азиатская» окраска топонима. Как отмечают А. И. Куляпин и В. В.
Десятов, название города во многом спровоцировало в русской культуре его отождествление с
провинциальностью, темнотой, дикостью. Весьма развернутый и показательный реестр ассоциаций
приведен в стихотворении А. Вознесенского «Барнаульская булла», где основными семантическими
составляющими города являются «дикость, агрессивность (“а то б пырнули”), святость (“Афонград?”),
аграрность (центр сельскохозяйственного края: “АГРАГРАД”), соотнесенность с фольклорным
“тридевятым царством”, на пороге которого сказочный герой встречается с бабой Ягой (“Бабьягад?”), и
с рериховскими Гималаями (“В вас проступают Гималаи”, “к вам Рерих / шел по струящемуся
плато”)» [Десятов, 1998, с. 196]. Звуковой комплекс топонима («бар») увязывается поэтом, кроме
прочего, со словом «варвар».
�Содержание
Однако обратимся к реальной, а не поэтической, этимологии. На чертежах конца XVIII века написание
города следующее: «Бороноул» /«Бороноур»/«Баранаул». Томский ученый А. П. Дульзон возводил
происхождение гидронима к тюркским корням «боро» («волк») и «ул» («река»). Тем самым, название
переводится как «волчья река» или «волчье озеро», что небезосновательно ввиду лесных истоков реки,
где и в самом деле водилось много волков. Подобное прочтение привносит в семантический ореол
города мотивы дикости, воли, подключает мифологию города к древним языческим представлениям
автохтонов Алтая о волке-первопредке, тотемном животном.
Наиболее доказательной выглядит версия известного исследователя истории и этнографии Сибири
профессора А. П. Уманского, который полагал базовыми телеутские корни «по-ронгы» («мутная вода»)
и «ул» («река»), т. е. «мутная река». Действительно, воды Барнаулки имеют чайно-желтый цвет, что
объясняется наличием органических и минеральных веществ, полученных при протекании через бор.
Строительство Барнаула на «болотистом» основании (смесь воды и почвы) вновь отсылает к Петербургу.
Два города объединяяет не только строгая планомерная застройка, но и зыбкое, неустойчивое
основание, активизирующее мотивы призрачности, миражности, бесовства. Комментируя письма А. А.
Блока кузенам, проживающим в Барнауле, исследователи пишут: «И Петербург, и Барнаул – города,
провоцирующие у их жителей раздвоение сознания, надстраивающие над реальным миром мир
фантомов. Но если прекрасная архитектура Петербурга порождает кошмарные призраки, то грязные и
некрасивые улицы Барнаула, напротив, принуждают человека бежать от них в мечту» [Десятов, 1998,
с. 191].
Добавим, что Барнаул имеет свой эсхатологический миф о потопе и пожаре, связанный с именем
основателя поселения (Акинфий Демидов = Петр I) и задающий тему «города на крови», которому
«пусту быть». Барнаул – своего рода алтайский Петербург, но в сниженном, травестированном варианте.
Центр Алтайского края построен на перекрестке ввозных путей: месте впадения р. Барнаулки в р. Обь. С
древнейших времен перекресток – символ выбора, в том числе, между жизнью и смертью, а также знак
перехода из одного пространства в другое. В мифах перекресток наделяется полярными значениями:
священным либо проклятым. Во многих культурах перекресток – место встречи с трансцендентными
силами (богами, духами, мертвыми). В этом смысле далеко не случайным выглядит тот факт, что именно
в Барнауле случился эпилептический припадок Ф. М. Достоевского, скончался известный ученый и
патриот Сибири Н. М. Ядринцев, умер поэт В. Г. Шершеневич.
Впрочем, амбивалентность трактовки лежит в основании мифологии любого города: «Два полюса
возможного развития этой идеи – город проклятый, падший и развращенный, город над бездной и городбездна, ожидающий небесных кар, и город, преображенный и прославленный, новый град,
спустившийся с неба на землю. Образ первого из них – Вавилон, второго – Небесный
Иерусалим» [Топоров, 1987, с. 122]. Поэтому не удивительно, что, в целом, смысловые доминанты
Барнаула совпадают с семантическим ореолом, например, Перми: взаимодействие «мессиански
окрашенной идеи избранности пермской земли и столь же интенсивно переживаемой идеи
отверженности и проклятости этого места» [Абашев, 2000, с. 396]. Как замечают исследователи
барнаульского текста, цитируя В. Н. Топорова, «история любого города представляет собой подобное
“превращение Вифлеема в Бедлам”» [Десятов, 1997, с. 187].
Современные исследования семиотики «городского текста» русской культуры раскрывают город в его
различных ипостасях: столица, уездный город, утопический город, град Китеж, Рим, Вавилон,
Флоренция как концепты русской литературы, город будущего и фантастический город, зарубежный
город глазами русского писателя. Город может выступать «как миф, как идеологема, как испытание, как
заветная цель, как пространство молвы, как проект, как мираж, как островок памяти, как центр
Вселенной» и т. д. [Голубков, 2010, с.11].
�Содержание
§ 2. Легенда о Голубой Даме
Любой город обладает «метафизической аурой», высокая степень выраженности которой обеспечивает
способность локуса продуцировать тексты о себе, превращать материальное в знаковое [Меднис, 2003].
Фольклор – это тот культурный чернозем, на котором произрастает городской письменный текст.
Сказы, предания, легенды, исторические песни часто базировались на исторических фактах, творчески
обобщенных народным сознанием. Так, принудительный, чрезвычайно тяжелый, пожизненный труд
на барнаульском заводе вызвал к жизни легенды о неуловимых беглецах. Например, беглец Сорока
якобы был наделен колдовской силой, заговорен от пуль, мог проходить сквозь стены и рвать железные
оковы. Личность великого изобретателя И. И. Ползунова, создателя первой в России паровой машины
– колдуна! – также породила вокруг себя много слухов, толков и легенд. Есть и другие барнаульские
легенды, связанные с именами знаменитых горожан: П. К. Фролова, С. И. Гуляева, И. И. Тачалова.
Особый круг фольклорных текстов составляют городские легенды о невинно убиенных (Дунькина
роща, Русалочий остров, Акулькина топь и пр.). Визитной карточкой Барнаула давно уже стала легенда
о Голубой Даме. Едва ли не впервые о привидении в нынешнем здании городской администрации
написал очевидец – А. А. Черкасов. В 1870 году он остановился проездом в доме горного начальника,
где услышал отдаленные звуки превосходной игры на рояле. Выяснилось, что в комнатах часто слышна
мелодия, хотя инструмента никакого нет. Более того, «в этом доме изредка чудится и показывается
какая-то фигура в образе женщины, которую и называют Синяя Дама», по цвету одежды. Через
несколько лет, когда в доме жил уже другой горный начальник, барышни гадали столоверчением. Стол
«поведал», что «Синяя Дама – Лариса, которая лежит в саду под колодой около задней калитки, просит
отрыть ее прах, отпеть и предать погребению» [Черкасов, 1994, c. 626–628].
Мистическая история, скроенная по лекалам романтизма, так и осталась бы малоизвестной быличкой,
зародышем городской легенды, если бы не М. И. Юдалевич, который, во-первых, укоренил сюжет в
современной ему действительности («В детстве мне приходилось встречать горожан, утверждавших,
что они своими глазами видели, как в полночь гуляет по саду, поднимается по лестнице и заходит в
дом Голубая Дама – пышноволосая красавица в голубом бальном платье. Вскоре из дома доносится
незнакомая, грустная, но полная неясных надежд музыка» [Юдалевич, 2008, т. 4, с. 96]). Во-вторых,
реалистически объяснил чудо в повести «Голубая Дама». В-третьих, закрепил сюжет многократным
пересказом в краеведческих работах. История следующая: жестокосердный городской начальник
заподозрил в измене молодую жену и замуровал ее в подвале своего дома сразу после бала, где она
неосторожно себя повела. Убитая без покаяния, она выходит из могилы в виде привидения.
Надо сказать, что подобная фабула – достояние мирового фольклора. Однако нам не удалось прочитать
такую предысторию барнаульского призрака нигде, кроме как у Юдалевича. Все последующие
публикации повторяют версию писателя. Это дает основание предположить, что легенда – его
выдумка. Тем более, в повести «Голубая дама» он выступает в традиционной мистифицирующей роли
«издателя» чужой рукописи.
Историческая повесть – весьма благодатный жанр для региональной литературы. Здесь сошлось три
элемента, определяющих неповторимый облик места: природа, история, этнос. Плюс авантюрномелодраматический сюжет – и рецепт успешного артефакта готов. Именно эти ингредиенты
обеспечили феерический успех повести, а затем и спектакля,
М. И. Юдалевича «Голубая
дама» [Юдалевич, 2008, т. 2, с. 269–270].
Местный колорит – а это, пожалуй, главный предмет интереса регионального писателя, – воссоздается
при помощи:
�Содержание
– кулинарного кода: «…светлейший князь Потемкин с Тавриды за тысячу верст курьеров слал за
обыденной брусникой. И нам разумнее держаться своего сибирского пошиба. <…> …добавили
севрюги, стерляди обской заливной, икры разного разбора, грибов соленых да маринованных, утятины
копченой да пельменей. На десерт поставили блюдо земляники и кисель облепиховый. К чаю подали
майского душистого меду» [Юдалевич, 2008, т. 4, с. 104];
– описаний городского пространства и образа жизни: «Все дороги у нас черны, потому что крыты
плавильным соком или, как зовут его инженеры, шлаком. Под цвет плавильного сока крашены и
лучшие дома горожан. Они разнообразны – от древнерусских теремов до двухэтажных английских
коттеджей с банной комнатой и бильярдной. Улицы наши глядятся торжественно и строго. В центре
города возле заводской плотины – площадь. В одном из уголков ее и располагаются базары. Торгуют
здесь говядиной, битой птицей, рыбой, ягодами, грибами, орехами, серой. Бывают пушные дни, когда
охотники, часто калмыки, привозят звериные шкуры. Можно здесь купить мешок соболей, чисто белого
блеску горностаев, песца, росомаху, барса, рысь, красную лисицу, белку» [Юдалевич, 2008, т. 4, с. 128–
129]; «Ставят госпиталь и при нем церковь. А к центру площади ставят гранитные
колонны» [Юдалевич, 2008, т. 4, с. 151];
– описаний заводского труда: «В жаре, духоте, едучем дыму полуголые, сотрясаемые приступами
кашля, работные люди хлопочут возле печей, гнутся под тяжестью шихты, перетаскивают в огромных
бадьях жидкий металл» [Юдалевич, 2008, т. 4, с. 135];
– портретирования сложившегося в Сибири этноса: «Волосом по-славянски рус и глаза голубые, а
лицо темное, скуластое и нос плоский. Видно, встретилась в этом лице Русь с Калмыкией» [Юдалевич,
2008, т. 4, с. 112].
Сугубо частная мелодраматическая история вписана в барнаульское
природно-культурное
пространство и в знаковый для «сибирского текста» исторический момент – эпоху декабристов. На
Алтай, как известно, их не ссылали, но писатель находит выход: пусть не сама героиня, но ее подругадвойник («судьбы наши во многом схожи» [Юдалевич, 2008, т. 4, c. 99]) оказывается женой декабриста.
Декабристы – сугубо сибирский исторический фон, ставший катализатором семейной драмы и
истинной любви.
Автор косвенно указывает на источники своей повести – творчество А. С. Пушкина и А. А. БестужеваМарлинского. В частности, готическая фабула восходит к рассказу «Латник» (1831) Марлинского.
«Повести Белкина», «Капитанская дочка» и «Дубровский» предопределили ряд авантюрных мотивов,
жанр исторической повести [Богумил, 2016а]. Стилизация Юдалевича может быть прочитана сквозь
призму Пушкина и Марлинского, современников эпохи, которую реконструирует алтайский писатель.
Истоки легенды о Голубой Даме, по-видимому, коренятся в древнем обряде строительной жертвы –
замуровывания человека (часто – женщины) в фундамент или стену строения (дом, мост, крепостная
стена и пр.) с охранительными целями [Суворова]. Не случайно эта легенда стала краеугольным
камнем барнаульской мифологии, базисом региональной литературы. О важности этого образа
свидетельствуют неизменные упоминания легенды во всех городских экскурсиях, ряде текстов о
Барнауле. Так, в романе В. Н. Токмакова «Сбор трюфелей накануне конца света» (2014) Голубая Дама,
мелькнув на балу-маскараде, превращается в мертвую невесту-русалку, в А. В. Боголюбскую – femme
fatale Н. М. Ядринцева. Она же, по рифме судьбы, – мифическая жертва уголовников, зарытая в
котловане строящегося драмтеатра. Более того, весь город, якобы, стоит на месте Акулькиной /
Ведьминой топи, где «с незапямятных времен самосудом топили уличенных в колдовстве
женщин» [Токмаков, 2014, с. 66–67].
�Содержание
Таким образом, городская легенда о Голубой Даме на протяжении почти 250 лет прошла ряд
метаморфоз: от романтического видения, полусна-полуяви, через реалистическое обоснование к
неоромантической интерпретации, обнажившей ее корни – архетип строительной жертвы.
�Содержание
§ 3. «Доминантные точки» Барнаула
Индивидуальный образ города создается совокупностью только ему присущих «доминантных точек»,
формирующих подобие «образного каркаса» места. В то же время, очевидно, что уникальность
базируется на неких универсальных структурах [Меднис, 2003]. Смысловыми доминантами города
являются мосты и дороги, музеи и библиотеки, городские монументы, театр, университет и прочее
[Голубков, 2010, с. 17–31].
Наиболее важный хронотоп в системе отношений «провинция – столица», конечно, вокзал или
аэропорт как точка контакта между мирами, возможность вырваться или приехать, вернуться. Не
случайно предметом особого внимания С. М. Козловой в статье, посвященной провинциальной
самоидентичности барнаульских поэтов, становится вокзал. Центробежный вектор, настроение
эскейпизма имеют строки Тамары Степанской, Елены Вагнер. Возможность вырваться из «этой Богом
забытой страны» оказывается иллюзорной для лирического героя Евгения Банникова [АТ, 2008, с. 68–
78].
Пространство вокзала может расширяться, подминая под себя весь город, превращая его в транзитный
пункт на пути в столицу. В прозе Валерия Сергеевича Золотухина (1941–2013) Барнаул выступает в
качестве альтернативы Москве как пространство для неудачников, тех, кто не сумел пробиться, тупик,
«место, где толку не добьешься» [АТ, 2008, с. 58–60].
Вокзал – точка пересечения в горизонтальной плоскости. В любом городе есть зоны пересечения
миров и в вертикальной системе координат. Подобного рода инвариантная барнаульская топика
отчетливо проявляется при сопоставлении пространственной организации романов Андрея
Коробейщикова («Иту-Тай», 2002) и Владимира Токмакова («Сбор трюфелей накануне Конца света»,
2014). Несмотря на хронологическую преемственность этих произведений, наблюдаемая общность
«градообразов» писателей имеет скорее типологическое происхождение. Оба автора разделяют
концепцию двоемирия, видят сквозь привычный мир иную реальность. Система «доминантных точек»
Барнаула у обоих авторов практически тождественна. «Осевыми» пространствами, связующими сферы
мироздания являются Нагорное кладбище (бывшая ВДНХ), церковь, музей, старый особняк на окраине
города [Богумил, 2016с]. Понятно, что подобного рода системные совпадения ключевых барнаульских
мест в обоих романах вызваны, в первую очередь, тожественной функцией этих локусов в культуре –
объединение горнего, дольнего и инфернального; прошлого, настоящего и будущего; жизни и смерти.
Впрочем, можно возвести оба романа к одному претексту: повести С. М. Орехова «Барнаул – Столица
Мира» (1989, 1992, 1998). Здесь впервые (после Рерихов) прозвучала мысль о географическом
положении города в центре Евразийского материка и о его духовной миссии – быть Столицей Мира,
столицей духа. Диапазон смыслов города ожидаемо колеблется от определения «заурядная
провинциальная дыра» до мистических ворот, лестницы в Шамбалу. Откровение о подлинной
сущности города произносит «сумасшедший» иностранец Бреннер, цитируя «древний трактат
египетских жрецов»: “Все придет на круги своя, и станет град малый и далекий Барнаул Столицей
Мира!..”» [Орехов, 2002, с. 67]; оно экстатически прорывается в неконтролируемом крике рокера
Лазаря на концерте [Орехов, 2002, с. 73]; наконец, объясняется «проводником»: это «некий психоэнергетический процесс над определенной географической точкой» [Орехов, 2002, с. 208].
Примечателен диалог между вахтером (привратником?) и интерполовцем:
« – Междуречье, оно, поди, тоже у нас? Между Обью и Енисеем?
– Нет-нет, что вы! – воскликнул Пит. – Это в другом месте, между Тигром и Евфратом. Это не у вас.
�Содержание
– А-а. Ты смотри! А я думал, промежду речками Барнаулкой и Пивоваркой» [Орехов, 2002, c. 127].
«Город сюрреалистов» [Орехов, 2002, с. 162] охвачен то адской жарой, то потопообразным ливнем.
«Доминанты» города – одноименная Барнаулу гостиница, психбольница, ВДНХ, свалка оказываются
местами-медиаторами, входят в систему базовых хронотопов города и появляются в позднейшей
барнаульской прозе.
Задуманный как путеводитель по Барнаулу, роман В. Н. Токмакова содержит в себе фрагменты
недовоплощенного замысла. Огромный фактологический материал раздроблен и поделен между рядом
повествующих субъектов (краеведы, милиционер, журналист). Фольклорно-мифологический материал
сконцентрирован в квартире поэта-авангардиста Полозкова. Карнавальная маска передается по кругу,
каждый ее «носитель» становится сказителем городской байки, приобщается к анонимной стихии
«всеавторства».
В зоне напряжения между двумя полюсами: историей (серьезной реальностью) и мифом (карнавальной
виртуальностью) рождается сюрреалистический образ Барнаула. Мифологизация нашего города,
начатая писателем в романе «Детдом для престарелых убийц» (Волопуйск), продолженная в романе
«Настоящее длится 9 секунд» (Букаранск), здесь достигает своего апогея. Густо замешанный на
архивных фактах, документах, мемуарах, мистических домыслах, литературных стереотипах локальный
текст и миф, «собранный» автором, и есть искомые трюфели–клад–дневники. Рукописи, которые не
горят и выживают даже после Конца света.
В своем патриотическом начинании В. Н. Токмаков, конечно, не одинок. Достаточно вспомнить
«сверхзадачу» М. И. Юдалевича, автора историко-публицистического очерка о Барнауле. Она
заключалась в полемике «против укоренившихся ложных представлений» о том, что «наш город в
старину был глухоманным, темным, невежественным» [Юдалевич, 2008, т. 3, с. 4]. В. Н. Токмаков свою
установку тщательно маскирует, многократно «обзывая» Барнаул забытым богом «захолустьем»,
«унылым, безнадежно провинциальным, городишкой», «тупиком цивилизации» [Токмаков, 2014, с. 21–
22] и все-таки проговариваясь: «Это город с нераскрытым потенциалом. Точнее, с хорошо и намеренно
сокрытым…» [Токмаков, 2014, с. 197].
Город инфернален. Потусторонний мир свободно проникает в как бы реальность, создавая
параллельный Барнаул, альтернативные версии событий, двойников и множа истины. Адский
хронотоп с тягучим временем, блуждающим пространством, пеклом-потопом, ожившими мертвецами
и расплодившимися гадами усиленно нагнетается. Апокалиптичность города оказывается той
крайностью, за которой спасение. Автор из романа в роман цитирует слова Христа: «Да будь ты горяч
или же хладен, но не будь тепл». Барнаул осуждается героем как «город средний», «ни рыба, ни мясо,
ни то, ни сё» [Токмаков, 2014, с. 90]. Барнаул, действительно, – город средний. Но в ином смысле. Он
стоит примерно в центре Евразии, есть пуп континента. Именно поэтому он является порталом между
мирами, перенасыщен медиальными пространствами (шкаф, дверь, окно, лестница, колодец) и
«переключателями» (телефонные звонки, алкоголь, галлюциногены).
А. В. Коробейщиков в своих характеристиках Барнаула более прямолинеен и откровенен: «Центр
духовности и гармонии, провозвестник грядущего расцвета человеческой цивилизации». Автор
отсылает к авторитету семьи Рерихов, которые, пребывая в городе в 1926 году, назвали его
«мистической столицей мира». Это место, «где пересекаются явь и сон, разум и предчувствие, небо и
земля» [Коробейщиков, 2002].
Двоемирие, характерное для романов обоих авторов, достраивается у В. Н. Токмакова еще одним
измерением. Галлюциногенный мир опирается на литературные истоки. Топонимика Барнаула
�Содержание
отчетливо цитатна, город прочитывается как книга: «На улице Гоголя мы нашли старую
прострелянную в нескольких местах шинель, на улице Пушкина к нам привязались цыгане, а на улице
Горького перед нами лежала огромная пролетарская лужа. “Осторожно, не окажись на дне”, –
улыбнулся я <…>» [Токмаков, 2014, с. 145]. Сны, видения, иные измененные формы сознания героя –
не просто зона виртуального, но область творчества, исторической и культурной памяти.
�Содержание
§ 4. «Городские тексты» В. М. Шукшина
Согласно наблюдениям Д. В. Марьина, «шукшинская география» насчитывает около 100 объектов
[Марьин, 2012b, с. 100]. Существенную часть из них составляют города. Писатель объездил почти весь
СССР, бывал за рубежом. Изучение поэтики городских текстов В. М. Шукшина пока находится в
начальной стадии. Но уже сейчас с достаточным основанием можно судить о значении Барнаула,
административного центра Алтайского края, в его жизни и творчестве. Этот локус «занимает одно из
ведущих мест в стране по числу достопримечательностей, увековечивающих память
Шукшина» [Марьин, 2012b, с. 101]. В действительности Барнаул, где расстреляли репрессированного
отца Василия, был для писателя городом неприятным и избегаемым: «Анализ произведений Шукшина
показывает, что Барнаул либо «выпадает» из пространства художественного мира писателя, либо
приобретает негативные коннотации. <…> это своеобразный locus non gratus в художественном
пространстве Шукшина» [Марьин, 2012b, с. 102–103].
Подобным Барнаулу «минус-пространством» оказался для сибирского писателя, как минимум, еще
Тамбов. Широко известны слова М. Ю. Лермонтова: «Тамбов на карте генеральной / Кружком означен
не всегда». Этимологическая связь топонима с омутом проявилась в личной судьбе и творчестве
В. М. Шукшина. Автобиография 1966 г. свидетельствует: «В 1948 г. Владимирским горвоенкоматом я
как парень сообразительный и абсолютно здоровый был направлен учиться в авиационное училище в
Тамбовской области. Все мои документы, а их было много, разных справок, повез сам. И потерял их
дорогой. В училище явиться не посмел и во Владимир тоже не вернулся – там, в военкомате, были
добрые люди, и мне больно было огорчить их, что я такая “шляпа” <…>» [Шукшин, 2014, т. 9, с. 196–
197]. Не случись потери – в омут кануло – и, кто знает, как повернулась бы судьба начинающего
писателя. Возможно, затянуло бы военное поприще, столь колоритно описанное Лермонтовым в
«Тамбовской казначейше». По меньшей мере, рождалась бы иная проза.
Тамбов подспудно возникает в произведениях Шукшина с автобиографическим подтекстом –
неудавшейся военной карьерой. Например, судьба Петра Ивлева в романе «Любавины» (Кн. 2, 1987)
круто поворачивается после прочтения письма, написанного отцом перед арестом. Герой, окончив
военное училище и тщеславно мечтая в тридцать пять лет стать генерал-майором, вдруг ощутил
душевную необходимость открыть, что он сын «врагов народа». Разумеется, его исключают из партии и
на мечтах поставлен крест. Эта тема весьма личная и болезненная для писателя. Показательно, что в
дипломном фильме Шукшина «Из Лебяжьего сообщают» (1960), некоторые мотивы из него позже
вошли в повесть «Там, вдали» (1966) и, в измененном виде, во вторую книгу «Любавиных», роль
Ивлева исполнял сам Шукшин. Тамбовская область здесь не названа, но наличествует в
биографическом претексте, в травматичной для автора ситуации неуспеха, потенциального, не
воплотившегося жизненного сценария. Тамбов как бы есть, но – отсутствует.
В контексте рассказов Шукшина Тамбовщина функционально синонимична Калужской области,
выступает как пространство-средоточие русского национального характера, искаженного и
извращенного в процессе жизненного приспособления. Хотя между этими двумя топосами есть и
существенные отличия. В статье «Монолог на лестнице» (1968) Шукшин, рисуя образ города в его
идеальной ипостаси, вспоминает именно Калугу: «Город – это и тихий домик Циолковского, где Труд
не искал славы» [Шукшин, 2014, т. 8, с. 29]. Семиотический ореол Тамбова таков, что претендовать на
роль образцового города он не может в принципе [Богумил, 2016е].
Две столицы России в мифогеографии В. М. Шукшина, соответственно, обладают особым
семантическим ореолом. Ленинград – «неофициальная столица, ориентированная на западную
культурную модель <…>, надменная, декларирующая собственное превосходство, но, одновременно,
�Содержание
представляющая собой и область настоящей культуры» [Скубач, 2016, с. 146]. Москва, официальный
центр, противопоставлена центру сакральному – Алтаю, «малой родине» – как новый Вавилон,
«город-блудница» (термин В. Н. Топорова) [Куляпин, 2016, с. 145]. «Наивные» персонажи Шукшина
дезавуируют главное пространство советского мира: «Откровенной сатирой на всю парадигму
советских культурных ценностей, воплощаемых Москвой, выглядит странная туристическая программа
посещения столицы, “намеченная” Иваном Расторгуевым <…> Вместо ключевых в культурном
отношении столичных топосов – зоопарк и крематорий; на месте Кремля, как идеологическое
средоточие все советской вселенной, – ГУМ» [Скубач, 2016, с. 149–150].
Парадоксально, но «[в] качестве “мест не столь отдаленных” у Шукшина выступают Москва и
Ленинград-Петербург, а вовсе не Сибирь <…> Столица же, будучи топосом власти, контроля и
подчинения, транслирует несвободу на всю страну» [Куляпин, 2016, с. 146–147].
Перечень городов, вошедших в художественный мир В. М. Шукшина достаточно длинный. Здесь и
русские Астрахань, Бийск, Владимир, Новосибирск, Севастополь… И зарубежные города: Белград,
Будапешт, Париж, Потсдам… Изучение семантического ореола этих пространств в шукшинских
произведениях – дело будущего.
Подведем итоги:
«Городской текст» региональной литературы представлен на примере Барнаула. Как «знаковая система,
состоящая из предметных реалий, сложившихся ценностей, литературных архетипов, мотивов, имен,
устойчивых идеологем» [Голубков, 2010, с. 4] «барнаульский текст» находится на начальной стадии
изучения, а, возможно, и становления. Ключевая для «барнаульского текста» легенда – о Голубой Даме.
Самая известная ее литературная обработка представлена повестью М. И. Юдалевича «Голубая
Дама» (1981). Жанр произведения наследует традиции исторической повести и готической прозы,
воспринятые сквозь призму творчества А. С. Пушкина и А. А. Бестужева-Марлинского. Барнаульский
текст по ряду параметров (гидроним, архитектура, этиологический и эсхатологический миф)
сближается с петербургским текстом. Легенда о Голубой Даме фиксирует главную точку
соприкосновения – архетип строительной жертвы. Этот инвариант актуализируется в современной
барнаульской неомифологической прозе. Ведущая «доминанта» провинциального города – вокзал. В
вертикальной системе координат обнаруживаются другие «осевые места»: гостиница, Нагорное
кладбище (ВДНХ), церковь, музей, старинный особняк. Инвариантная функция указанных пространств
– медиация разного рода. «Городские тексты» В. М. Шукшина строятся вокруг значимых для него
топосов, прежде всего, столиц разного уровня (Москва, Ленинград, Барнаул), как правило,
оцениваемых негативно.
Вопросы и задания:
1. Какие причины позволяют проводить параллели между Барнаулом и Санкт-Петербургом?
2. Какие «доминантные точки» города, помимо указанных в § 3, вы можете выделить?
Проиллюстрируйте все «доминантные точки» цитатами из творчества барнаульских писателей.
3. Подготовьте сообщение о любой городской легенде.
�Содержание
Список рекомендуемой литературы:
1. Богумил, Т А. Голубая Дама: барнаульский текст и миф [Текст] / Т. А. Богумил // Сибирский
филологический журнал. – 2016a. – № 4. – С. 102–108.
2. Богумил, Т. А. Прогулки по Барнаулу мистическому [Текст] / Т. А. Богумил // Геопоэтика писателей
Сибири и Алтая : сборник научных статей / отв. ред. А. И. Куляпин. – Барнаул, 2016c. – С. 16–20.
3. Голубков, С. А. Семантика и метафизика города: «городской текст» в русской литературе ХХ века
[Текст] : учебное пособие / С. А. Голубков. – Самара : Изд-во Самарск. ун-та, 2010. – 167 с.
4. Десятов, В. В. Барнаульский миф в русской литературе [Текст] / В. В. Десятов, А. И. Куляпин //
Культура и текст. Литературоведение : сборник научных трудов. – Санкт-Петербург ; Барнаул, 1998. –
Ч. 1. – С. 187–199.
5. Марьин, Д. В. Барнаул в прозе В. С. Золотухина [Текст] / Д. В. Марьин // Алтайский текст в русской
культуре. – Барнаул : Изд-во Алт. ун-та, 2008. – Вып. 4. – С. 57–63.
6. Марьин, Д. В. Шукшинская география (города СССР в жизни и творчестве В. М. Шукшина) [Текст] /
Д. В. Марьин // Сибирский филологический журнал. – 2012b. – № 3. – С. 99–105.
7. Меднис, Н. Е. Сверхтексты в русской литературе [Электронный ресурс] / Н. Е. Меднис –
Новосибирск : НГПУ, 2003. – Режим доступа: http://rassvet.websib.ru/text.htm?no=35&id=5, свободный. –
Загл. с экрана (дата обращения: 08.03.2017).
8. Топоров, В. Н. Текст города-девы и города-блудницы в мифопоэтическом аспекте [Текст] / В. Н.
Топоров // Исследования по структуре текста / отв. ред. Т. В. Цивьян. – Москва, 1987. – С. 121–132.
9. Топоров, В. Н. Петербург и «Петербургский текст русской литературы» [Текст] / В. Н. Топоров //
Миф. Ритуал. Символ. Образ : исследования в области мифопоэтического / В. Н. Топоров. – Москва,
1995. – С. 259 –367.
�Содержание
Заключение
В учебном пособии предпринята попытка системного изложения трех «кругов» региональной
словесности, организованных по принципу «матрешки»: региональная литература – «культурное
гнездо» – «городской текст». Литература Сибири представлена сквозь призму исторической поэтики
как единая, хоть и прерывистая, традиция, бытующая в единстве и противоположности «позитивного»
и «негативного» инвариантов. Сибирскую приуроченность имеет «Ермаков сюжет», вошедший в фонд
основных сюжетов общерусской литературы.
Литература Алтая в контексте сибирской литературы существует как «культурное гнездо».
Литературный процесс Алтая скачкообразный, чередующий фазы становления и крушения культурного
поля. Уникальные природные, исторические, культурные параметры региона, воплощенные в
художественных произведениях, создают «алтайский текст».
Мифология Барнаула менее оформлена, чем мифология Москвы или Петербурга. По ряду характеристик
образ Барнаула сближается с петербургским. Ключевой городской миф о Голубой Даме связан с
архетипом строительной жертвы. Творчество В. Н. Токмакова последних лет активно реализует
мифогенный потенциал города. «Доминанты» провинциального города – вокзал, гостиница, Нагорное
кладбище (ВДНХ), церковь, музей, старинный особняк, свалка. «Барнаульский текст и миф» находится
на начальной стадии изучения.
Существующие исследования взаимоотношений пространства и писателя, genius loci, описывают
очевидные связи между ними. Между тем любая система остается неполной, если изучены только
положительные ее элементы, а отрицательные оставлены без внимания. В жизни и текстах любого
автора есть, так сказать, «минус-пространства», значимые своим отсутствием. Для В. М. Шукшина это
Тамбов и Барнаул. Возможно, какие-то пространства, в принципе, тяготеют к «отсутствующему»
бытованию. В частности, Барнаул не стал местом проживания Ф. М. Достоевского, хотя многое тому
способствовало.
В этом контексте примечательно высказывание одного алтайского писателя: «Барнаул – вымышленный
город. (Не верите, посмотрите хоть на политическую карту, хоть на географическую. А если на вашей
карте город Барнаул есть – это неправильная карта)» [Орехов, 2002, с. 7]. Вслед за реальной
литературной картой России могла бы быть создана альтернативная литературная карта с городами, не
выделенными «кружком», но потенциально или подспудно важными для понимания творчества
писателей.
�Содержание
Библиографический список
1. Абашев, В. В. Пермь как текст [Текст] : Пермь в русской культуре и литературе / В. В. Абашев. –
Пермь : Изд-во Пермского ун-та, 2000. – 404 с.
2. Агранович, С. З. Двойничество [Текст] / С. З. Агранович, И. В. Саморукова. – Самара : Изд-во
Самарского ун-та, 2001. – 132 с.
3. Алексеев, В. Н. Концепт «культурное гнездо» и региональные аспекты изучения духовной культуры
Сибири [Текст] / В. Н. Алексеев, Е. И. Дергачева-Скоп // Материалы I Сибирско-Уральского
исторического конгресса. – Тобольск, 1997. – С. 3–8.
4. Алтайский текст в русской культуре [Текст]. – Барнаул : Изд-во Алт. ун-та, 2002–2015. – Вып. 1–6.
5. Анисимов, К. В. Климат как «закоснелый сепаратист»: символические и политические
метаморфозы сибирского мороза [Текст] / К. В. Анисимов // Новое литературное обозрение. – 2009. –
№ 99. – С. 98–114.
6. Анисимов, К. В. Парадигматика и синтагматика «Сибирского текста» русской литературы [Текст] /
К. В. Анисимов // Сибирский текст в русской культуре. – Томск, 2007. – Вып. 2. – С. 60–76.
7. Анисимов, К. В. Проблемы поэтики литературы Сибири XIX – начала XX веков: особенности
становления и развития региональной литературной традиции [Текст] / К. В. Анисимов. – Томск : Издво Томск. ун-та, 2005a. – 304 с.
8. Анисимов, К. В. Проблемы поэтики литературы Сибири XIX – начала XX веков: особенности
становления и развития региональной литературной традиции [Текст] : автореф. дис. … доктора
филол. наук : спец. 10.01.01 / К. В. Анисимов ; науч. консультант А. С. Янушкевич. – Томск : Изд-во
Томск. ун-та, 2005b. – 48 с.
9. Анисимов, К. В. Типологические аспекты русской литературы Сибири XIX – начала XX века
[Текст] / К. В. Анисимов // Вестник РГНФ. – 2006. – № 3 (44). – С. 141–149.
10. Беломытцева, Л. А. Рассказ В. Я. Шишкова «Алые сугробы» [Текст] / Л. А. Беломытцева // Книга и
чтение: жизнь и творчество В. Я. Шишкова. – Барнаул, 2009. – С. 58–63.
11. Бианки, В. В. Удивительные тайны [Текст] : повести, рассказы / В. В. Бианки. – Барнаул : Алт. кн.
изд-во, 1984. – 396 с.
12. Богумил, Т. А. «Звездный час» Г. Панова [Текст] / Т. А. Богумил // Язык, литература и культура в
региональном пространстве. – Барнаул, 2011. – Вып. 2. – С. 155–158.
13. Богумил, Т А. Голубая Дама: барнаульский текст и миф [Текст] / Т. А. Богумил // Сибирский
филологический журнал. – 2016a. – № 4. – С. 102–108.
14. Богумил, Т. А. Оппозиция «Крым – Сибирь» в творчестве В. М. Шукшина [Текст] / Т. А. Богумил //
Мир науки, культуры, образования. – 2016b. – № 5 (60). – С. 333–334.
15. Богумил, Т. А. Прогулки по Барнаулу мистическому [Текст] / Т. А. Богумил // Геопоэтика писателей
Сибири и Алтая : сборник научных статей / отв. ред. А. И. Куляпин. – Барнаул, 2016c. – С. 16–20.
16. Богумил, Т. А. Алтайский текст: экология природы и души [Текст] / Т. А. Богумил // VIII КириллоМефодьевские чтения «Славянское слово в контексте времени» : межвузовский сборник научнометодических статей. – Ишим, 2016d. – С. 81–87.
17. Богумил, Т. А. Тамбов в художественной географии В. М. Шукшина [Текст] / Т. А. Богумил,
А. И. Куляпин // Филологические науки. Вопросы теории и практики. – 2016e. – № 10 (2). – С. 16–18.
18. Бородаев, В. Б. Начало промышленного освоения Рудного Алтая А. Н. Демидовым в 1726 году
�Содержание
[Текст] / В. Б. Бородаев, А. В. Контев // Россия, Сибирь и Центральная Азия: взаимодействие народов и
культур / отв. ред. В. С. Бойко. – Барнаул, 2003. – С. 32–47.
19. Гачев, Г. Д. Ментальности народов мира [Текст] / Г. Д. Гачев. – Москва : Алгоритм : Эксмо, 2008. –
544 с.
20. Геопоэтика писателей Сибири и Алтая [Текст] : сборник научных статей / отв. ред. А. И. Куляпин. –
Барнаул : АлтГПУ, 2016. – 168 с.
21. Голубков, С. А. Семантика и метафизика города: «городской текст» в русской литературе ХХ века
[Текст] : учебное пособие / С. А. Голубков. – Самара : Изд-во Самарск. ун-та, 2010. – 167 с.
22. Городилова, К. С. Семантика заголовочного комплекса в поэме Л. С. Мерзликина
«Таисья» [Электронный ресурс] / К. С. Городилова // Педагогическое образование на Алтае. – 2014. –
№ 2, ч. 2. – Режим доступа: http://www.uni-altai.ru/info/journal/vestnik/14763-nomer-2-chast-2-2014.html,
свободный. – Загл. с экрана (дата обращения: 08.03.2017).
23. Гребнева, М. П. «Над царственной ширью Алтая…» [Текст] (образ Алтая в русской литературе
начала ХХ века) / М. П. Гребнева // Образ Алтая в русской литературе XIX – начала ХХ вв. : антология :
в 5 т. / под общ. ред. А. И. Куляпина. – Барнаул, 2012. – Т. 2 : 1900–1017 г. – С. 5–14.
24. Гришаев, В. Ф. Алтайские краеведы [Текст] / В. Ф. Гришаев. – Барнаул : Алт. дом печати, 2010. –
225 с.
25. Гришаев, В. Ф. Избранное [Текст] / В. Ф. Гришаев. – Барнаул : Алт. полиграф. комбинат, 2001. –
416 с.
26. Гудкова, Е. В. Хронотоп Сибири в русской классической литературе XVII–XIX вв. [Электронный
ресурс] / Е. Ф. Гудкова. – Режим доступа: http://guuu7.narod.ru/HS.htm, свободный. – Загл. с экрана (дата
обращения: 08.03.2017).
27. Гундарин, М. В. «Четвертый Рим» и его обитатели [Электронный ресурс] : очерк барнаульского
пейзажа / М. В. Гундарин // Знамя. – 2003. – № 7. – Режим доступа: http://magazines.russ.ru/znamia/ 2003/7/
gundar.html, свободный. – Загл. с экрана (дата обращения: 08.03.2017).
28. Десятов, В. В. Барнаульский миф в русской литературе [Текст] / В. В. Десятов, А. И. Куляпин //
Культура и текст. Литературоведение : сборник научных трудов. – Санкт-Петербург ; Барнаул, 1998. –
Ч. 1. – С. 187–199.
29. Десятов, В. В. ALTAI, название набоковского Эдема [Текст] / В. В. Десятов // Языки и литературы
народов Горного Алтая. – Горно-Алтайск, 2005. – С. 125–127.
30. Дёмин, М. А. Историческое краеведение: некоторые вопросы теории и терминологии [Текст] /
М. А. Дёмин // Природа и культура Алтая в современном школьном образовании. – Барнаул, 2009. –
С. 25–27.
31. Диалог культур: поэтика локального текста [Текст]. – Горно-Алтайск : РИО ГАГУ, 2012; 2014; 2016.
32. Дубровская, В. В. Литературный регионализм: к определению содержания понятия [Текст] / В. В.
Дубровская // Региональный компонент в школьном образовании. – Барнаул, 2006. – С. 97–102.
33. Забелин, П. В. Слово о поэте [Текст] / П. В. Забелин // Избранное : стихотворения и поэма /
Л. С. Мерзликин. – Барнаул, 1997. – С. 5–24.
34. Заболоцкий, Н. А. Собрание сочинений [Текст] : в 3 т. / Н. А. Заболоцкий. – Москва : Худож. лит.,
1983. – 3 т.
35. Завгородняя, Н. И. Неомифологизм Алтая в текстах А. В. Коробейщикова [Текст] / Н. И. Завгородняя
// Геопоэтика писателей Сибири и Алтая : сборник научных статей / отв. ред. А. И. Куляпин. – Барнаул,
2016. – С. 43–48.
�Содержание
36. Замятин, Д. Н. Метагеография: пространство образов и образы пространства [Текст] /
Д. Н. Замятин. – Москва : Аграф, 2004. – 512 с.
37. Казаркин, А. П. Проза Сибири в ХХ веке [Текст] / А. П. Казаркин // Сибирь в контексте мировой
культуры: опыт самоописания : коллективная монография / сост., науч. ред. А. П. Казаркин. – Томск,
2003. – С. 97–118.
38. Клюге, Р.-Д. Сибирь как культурная и литературная провинция [Текст] / Р.-Д. Клюге // Сибирь.
Литература. Критика. Журналистика. – Новосибирск, 2002. – С. 214–253.
39. Комаров, С. А. Литература Сибири: миссия, этничность, аксиология [Текст] / С. А. Комаров,
О. К. Лагунова. – Тюмень : Изд-во ТюмГУ, 2016. – 200 с.
40. Коробейщиков, А. В. Иту-тай. Темный Ветер с зеленых холмов [Электронный ресурс] /
А. В. Коробейщиков. – Барнаул, 2002. – Режим доступа: http://samlib.ru/k/korobejshikow_a_w/itutai.shtml,
свободный. – Загл. с экрана (дата обращения: 08.03.2017).
41. Котеленец, В. С. Юбилейное интервью [Электронный ресурс] / В. С. Котеленец ; интервьюер
В. Н. Токмаков // Ликбез. – 2005. – № 19. – Режим доступа: http://www.lik-bez.ru/archive/zine_number809/
zine_guests818/publication834, свободный. – Загл. с экрана (дата обращения: 08.03.2017).
42. Куляпин, А. И. Образ Алтая в литературе 1920–1940-х годов [Текст] / А. И. Куляпин // Филология и
человек. – 2013. – № 3. – С. 168–178.
43. Куляпин, А. И. Семиотика художественного пространства В. М. Шукшина [Текст] / А. И. Куляпин. –
Барнаул : АлтГПУ, 2016. – 160 с.
44. Левашова, О. Г. Литературная жизнь Алтая [Текст] / О. Г. Левашова, М. Г. Никитина, Т. Г. Черняева
// История Алтая : учебное пособие / отв. ред. А. П. Бородавкин. – Барнаул, 1995. – Ч. 1 – С. 370–445.
45. Левашова, О. Г. Образ Алтая в русской литературе XIX века [Текст] / О. Г. Левашова // Филология и
человек. – 2011. – № 4. – С. 116–128.
46. Литература Алтая в культурном пространстве региона [Текст] : учебно-методическое пособие / сост.
Э. П. Хомич, Л. Ф. Шелковникова. – Барнаул : БГПУ, 2007. – 159 с.
47. Лотман, Ю. М. Сюжетное пространство русского романа XIX столетия [Текст] / Ю. М. Лотман // О
русской литературе / Ю. М. Лотман. – Санкт-Петербург, 1997. – С. 712–729.
48. Манн, Ю. В. Русская литература XIX века. Эпоха романтизма [Текст] : учебное пособие /
Ю. В. Манн. – Москва : Рос. гос. гуманит. ун-т, 2007. – 518 с.
49. Марьин, Д. В. Алтай в литературе 1970–1980-х гг. [Текст] / Д. В. Марьин // Образ Алтая в русской
литературе XIX – начала ХХ вв. : в 5 т. / под общ. ред. А. И. Куляпина. – Барнаул, 2012a. – Т. 5. – С. 5–
18.
50. Марьин, Д. В. Шукшинская география (города СССР в жизни и творчестве В. М. Шукшина) [Текст] /
Д. В. Марьин // Сибирский филологический журнал. – 2012b. – № 3. – С. 99–105.
51. Меднис, Н. Е. Сверхтексты в русской литературе [Электронный ресурс] / Н. Е. Меднис –
Новосибирск : НГПУ, 2003. – Режим доступа: http://rassvet.websib.ru/text.htm?no=35&id=5, свободный. –
Загл. с экрана (дата обращения: 08.03.2017).
52. Мерзликин, Л. С. Избранное [Текст] : стихотворения и поэма / Л. С. Мерзликин. – Барнаул : Алт. кн.
изд-во, 1997. – 320 с.
53. Николенкова, Н. Не про любовь [Текст] / Н. Николенкова ; интервьюер В. Н. Токмаков // Российская
газета. – 2008. – 6–12 март. – С. 16.
54. Образ Алтая в русской литературе XIX – начала ХХ вв. [Текст] : в 5 т. / под общ. ред.
�Содержание
А. И. Куляпина. – Барнаул : Барнаул, 2012. – 5 т.
55. Одиноков, В. Г. Творчество писателя и литературный регионализм [Текст] / В. Г. Одиноков //
Поэтика русской литературы в историко-культурном контексте. – Новосибирск, 2008. – С. 443–454.
56. Орехов, С. М. Барнаул – Столица Мира. Человек последнего круга [Текст] / С. М. Орехов. – Барнаул :
Алтайбланкиздат, 2002. – 314 с.
57. Очерки русской литературы Сибири [Текст] : в 2 т. – Новосибирск : Наука, 1982. – 2 т.
58. Панкин, Б. Д. Страсть к настоящему [Текст] : литературно-критические статьи и очерки /
Б. Д. Панкин. – Москва : Детская литература, 1983. – 382 с.
59. Резун, Д. Я. Сибирь, конец XVI – начало ХХ века: фронтир в контексте этносоциальных и
этнокультурных процессов [Текст] / Д. Я. Резун, М. В. Шиловский. – Новосибирск : Сова, 2005. – 196 с.
60. Родионов, А. М. Предтечи и наследники [Электронный ресурс] / А. М. Родионов // Писатели
Алтайского края : биобиблиографический словарь. – Барнаул, 2007. – Режим доступа: http://akunb.altlib.ru/
files/LiteraryMap/Texts/Rodionov/170.htm, свободный. – Загл. с экрана (дата обращения: 08.03.2017).
61. Родионов, А. М. «Натура, природа, судьба…» [Текст] / А. М. Родионов // Избранное.
Стихотворения. Поэмы / Л. С. Мерзликин. – Барнаул, 2005. – С. 5–8.
62. Рыженков, С. Литературный регионализм: путь Саратова [Текст] / С. Рыженков // Новое
литературное обозрение. – 2000. – № 45. – С. 256–281.
63. Сафронова, Е. Ю. Ф. М. Достоевский: «Желаю в Барнаул», «именно в Барнаул» [Текст] : к 160-летию
первого визита писателя / Е. Ю. Сафронова // Сибирский филологический журнал. – 2015. – № 4. –
С. 76–85.
64. Серебренников, Н. В. Проблемы и перспективы русской провинциальной литературы [Текст] / Н. В.
Серебренников. – Великий Новгород : Изд-во НовГУ им. Ярослава Мудрого, 2000. – 86 с.
65. Сибирский текст в русской культуре [Текст] : сборник статей / ред.-сост. А. П. Казаркин. – Томск :
Сибирика, 2002. – 270 с.
66. Сибирский текст в русской культуре [Текст] : сборник статей / под ред. А. П. Казаркина,
Н. В. Серебренникова. – Томск : Изд-во Томск. ун-та, 2007. – Вып. 2. – 276 с.
67. Сибирский текст в национальном сюжетном пространстве [Электронный ресурс] : коллективная
монография / отв. ред. К. В. Анисимов. – Красноярск : Сибирский федеральный ун-т, 2010. – 237 с.
68. Сибирь в контексте мировой культуры: опыт самоописания [Текст] : коллективная монография /
сост., науч. ред. А. П. Казаркин. – Томск : Сибирика, 2003. – 216 с.
69. Сибирь: взгляд извне и изнутри. Духовное измерение пространства [Электронный ресурс] : сборник
трудов конференции / ред. И. И. Плеханова ; сост. Н. В. Пономарева. – Иркутск : ИМИОН, 2004. – 327 с.
– Режим доступа: http://mion.isu.ru/filearchive/mion_publcations/sbornik_Sib/, свободный. – Загл. с экрана
(дата обращения: 08.03.2017).
70. Сибирь. Литература. Критика. Журналистика [Текст]. – Новосибирск : Изд-во СО РАН, 2002. –
255 с.
71. Скубач, О. А. Два лика Алтая в литературе 1950–1960-х гг. [Текст] / О. А. Скубач // Образ Алтая в
русской литературе XIX – начала ХХ вв. : в 5 т. / под общ. ред. А. И. Куляпина. – Барнаул, 2012. – Т. 4. –
С. 5–24.
72. Скубач, О. А. Советская культурная география середины ХХ века в прозе В. М. Шукшина [Текст] /
О. А. Скубач // Геопоэтика писателей Сибири и Алтая : сборник научных статей / отв. ред.
А. И. Куляпин. – Барнаул, 2016. – С. 141–150.
�Содержание
73. Соколов, В. Д. Краткая хронология литературы на Алтае [Электронный ресурс] / В. Д. Соколов //
Ликбез. – 2007. – № 40. – Режим доступа: http://www.lik-bez.ru/archive/zine_number1845/zine_arhiv1858/
publication1878, свободный. – Загл. с экрана (дата обращения: 08.03.2017).
74. Строганов, А. Е. Высокая болезнь [Электронный ресурс] / А. Е. Строганов ; интервьюер
В. Н. Токмаков // Ликбез. – 2008. – № 47. – Режим доступа: http://www.lik-bez.ru/archive/zine_number2342/
zine_guests2351/publication2374, свободный. – Загл. с экрана (дата обращения: 08.03.2017).
75. Суворова, А. А. «Замурованная невеста»: этюд на гендерную тему [Электронный ресурс] /
А. А. Суворова. – Режим доступа: http://www.portal-slovo.ru/philology/41190.php, свободный. – Загл. с
экрана (дата обращения: 08.03.2017).
76. Токмаков, В. Н. Авангардисты [Электронный ресурс] (истинная история литобъединения «ЭРА») /
В. Н. Токмаков // Ликбез. – № 35. – 2007. – Режим доступа: http://www.lik-bez.ru/archive/zine_number1349/
zine_arhiv1362/publication1401, свободный. – Загл. с экрана (дата обращения: 08.03.2017).
77. Токмаков, В. Н. Детдом для престарелых убийц [Текст] : роман-поэма / В. Н. Токмаков. – Барнаул :
Мираж, 2015. – 316 с.
78. Токмаков, В. Н. Сбор трюфелей накануне Конца света [Текст] : роман-хроника / В. Н. Токмаков. –
Барнаул : Мираж, 2014. – 328 с.
79. Топоров, В. Н. Петербург и «Петербургский текст русской литературы» [Текст] / В. Н. Топоров //
Миф. Ритуал. Символ. Образ : исследования в области мифопоэтического / В. Н. Топоров. – Москва,
1995. – С. 259 –367.
80. Топоров, В. Н. Текст города-девы и города-блудницы в мифопоэтическом аспекте [Текст] / В. Н.
Топоров // Исследования по структуре текста / отв. ред. Т. В. Цивьян. – Москва, 1987. – С. 121–132.
81. Тюпа, В. И. Мифологема Сибири: к вопросу о «сибирском тексте» русской литературы [Текст] / В. И.
Тюпа // Сибирский филологический журнал. – 2002. – № 1. – С. 27–35.
82. Чащина, Л. Г. Русская литература Горного Алтая. Эволюция. Тенденции. Пути интеграции [Текст] :
автореф. дис. … доктора филол. наук : спец. 10.01.01 / Л. Г. Чащина ; науч. консультант А. П. Казаркин.
– Томск : Изд-во Томск. ун-та, 2004. – 36 с.
83. Черкасов, А. А. Из записок сибирского охотника [Текст] / А. А. Черкасов. – Москва : Физкультура и
спорт, 1994. – 640 с.
84. Черняева, Т. Г. Первый сибирский альманах и его создатели [Текст] / Т. Г. Черняева // Алтайский
альманах. – Барнаул, 2007. – С. 5–14.
85. Чистов, К. В. Русская народная утопия [Текст] (генезис и функции социально-утопических легенд) /
К. В. Чистов. – Санкт-Петербург : Дмитрий Буланин, 2003. – 544 с.
86. Чмыхало, Б. А. Молодая Сибирь: регионализм в истории русской литературы [Текст] /
Б. А. Чмыхало. – Красноярск : КГПУ, 1992. – 199 с.
87. Чмыхало, Б. А. Художественное пространство в сибирском летописании XVII века [Текст] /
Б. А. Чмыхало // Научный ежегодник КГПУ. – 2001. – Вып. 2, т. 1. – С. 107–116.
88. Чувакин, А. А. Концепт «Алтай» в художественной прозе К. Г. Паустовского [Текст] /
А. А. Чувакин // Филология и человек. – 2016. – № 2. – С. 11–20.
89. Худенко, Е. А. Алтай и Крым: геопоэтические перекрестки [Текст] / Е. А. Худенко // Мир науки,
культуры, образования. – 2016. – № 5 (60). –С. 350–352.
90. Шастина, Т. П. Горный Алтай: литературное вхождение территории в состав имперских
пространств [Текст] / Т. П. Шастина // Филология и человек. – 2013. – № 1. – С. 41–53.
�Содержание
91. Шелковникова, Л. Ф. Основные мотивы и образы в лирике Владимира Башунова [Текст] /
Л. Ф. Шелковникова // Региональный компонент в школьном образовании / отв. ред.
Л. Ф. Шелковникова. – Барнаул, 2006. – С. 120–129.
92. Шленская, Г. М. Светлая роща Владимира Башунова [Текст] / Г. М. Шленская // Сибирские огни. –
2009. – № 2. – С. 158–169.
93. Шукшин, В. М. Собрание сочинений : в 9 т. / В. М. Шукшин. – Барнаул : Барнаул, 2014. – 9 т.
94. Эпштейн, М. Н. «Природа, мир, тайник вселенной…»: система пейзажных образов в русской
поэзии [Текст] / М. Н. Эпштейн. – Москва : Высшая школа, 1990. – 303 с.
95. Юдалевич, М. И. Избранное : в 5 т. / М. И. Юдалевич. – Барнаул : Алтайский дом печати, 2008. –
5 т.
96. Юдалевич, М. И. Литературная жизнь Барнаула [Текст] / М. И. Юдалевич // Барнаул: история
культуры : пособие для учителя. – Барнаул, 2000. – С. 60–69.
97. Язык, литература и культура в региональном пространстве : материалы Всероссийской научнопрактической конференции, посвященной памяти проф. И. А. Воробьевой, [Барнаул, 3–7 октября 2007
г.] / [отв. ред. Л. И. Шелепова]. – Барнаул : Изд-во Алт. гос. ун-та, 2007. – 436 с.
98. Язык, литература и культура в региональном пространстве : материалы II Всероссийской (с
международным участием) научно-практической конференции, посвященной памяти проф. И. А.
Воробьевой, Барнаул, 6–9 октября 2010 г. – Барнаул : Изд-во Алт. гос. ун-та, 2011. – Вып. 2. – 313 с.
99. Янушкевич, А. С. «Ермаков сюжет» в русской литературе 1820–1830-х годов [Текст] /
А. С. Янушкевич // Мотивы и сюжеты русской литературы. От Жуковского до Чехова. – Томск, 1997. –
С. 40–48.
100.Яранцев, В. Н. Родня и родина Анатолия Кирилина [Электронный ресурс] / В. Н. Яранцев //
Сибирские огни. – 2007. – № 10. – Режим доступа: http://magazines.russ.ru/sib/2007/10/ia10.html,
свободный. – Загл. с экрана (дата обращения: 08.03.2017).
101.Яранцев, В. Н. Зазубрин. Главы из книги [Электронный ресурс] / В. Н. Яранцев // Сибирские огни.
– 2010. – № 6. – Режим доступа: http://magazines.russ.ru/sib/2009/6/kr11.html, свободный. – Загл. с экрана
(дата обращения: 08.03.2017).
�
Dublin Core
The Dublin Core metadata element set is common to all Omeka records, including items, files, and collections. For more information see, http://dublincore.org/documents/dces/.
Title
A name given to the resource
Богумил, Татьяна Александровна
Dublin Core
The Dublin Core metadata element set is common to all Omeka records, including items, files, and collections. For more information see, http://dublincore.org/documents/dces/.
Title
A name given to the resource
Региональная литература: Сибирь, Алтай, Барнаул
Subject
The topic of the resource
1. Шукшин, Василий Макарович, 1929-1974. 2. Юдалевич, Марк Иосифович, 1918-2014. 3. Голубая дама. 4. Литературоведение. 5. Русская литература в целом — Сибирь — Алтай — Барнаул. 6. литература Алтайского края. 7. литература Сибири. 8. история литературы. 9. Алтай горнозаводской. 10. поэзия Алтайского края. 11. современная литература. 12. региональная литература. 13. городские тексты. 14. мифопоэтика. 15. историческая поэтика. 16. образ Алтая. 17. русские писатели. 18. сибирские писатели.
Description
An account of the resource
Региональная литература: Сибирь, Алтай, Барнаул [Электронный ресурс] : учебное пособие / Т. А. Богумил ; Алтайский государственный педагогический университет. — Барнаул : АлтГПУ, 2017. — 26 с.
Учебное пособие представляет собой краткое систематическое изложение основных проблем изучения региональной литературы. В пособии даны базовые сведения об исторической поэтике «сибирского текста», истории литературы Алтая, мифопоэтике «алтайского» и «барнаульского текста». Адресуется студентам-филологам, учителям литературы и всем, кто интересуется литературой Сибирского регион.
Creator
An entity primarily responsible for making the resource
Богумил, Татьяна Александровна
Source
A related resource from which the described resource is derived
Алтайский государственный педагогический университет, 2017
Publisher
An entity responsible for making the resource available
Алтайский государственный педагогический университет
Date
A point or period of time associated with an event in the lifecycle of the resource
12.04.2017
Rights
Information about rights held in and over the resource
©Алтайский государственный педагогический университет, 2017
Format
The file format, physical medium, or dimensions of the resource
pdf, exe
Language
A language of the resource
русский
Type
The nature or genre of the resource
Учебное пособие
Identifier
An unambiguous reference to the resource within a given context
<a href="http://library.altspu.ru/dc/exe/bogumil.exe" target="_blank">http://library.altspu.ru/dc/exe/bogumil.exe</a>
<a href="http://library.altspu.ru/dc/pdf/bogumil.pdf" target="_blank">http://library.altspu.ru/dc/pdf/bogumil.pdf</a>
1918-2014
1929-1974
Алтай горнозаводской
Василий Макарович
Голубая дама
городские тексты
историческая поэтика
история литературы
литература Алтайского края
литература Сибири
Литературоведение
Марк Иосифович
мифопоэтика
образ Алтая
поэзия Алтайского края
региональная литература
Русская литература в целом – Сибирь – Алтай – Барнаул
русские писатели
сибирские писатели
современная литература
Шукшин
Юдалевич
-
http://books.altspu.ru/files/original/45/36/_[650].png
d41a4252ee9899fcec2ea5c3b3575fbd
http://books.altspu.ru/files/original/45/36/_.pdf
acb250ab440d1625ae0d7365d2a3daf6
PDF Text
Text
Содержание
�Содержание
Об издании
Основной титульный экран
Дополнительный титульный экран непериодического издания – 1
Дополнительный титульный экран непериодического издания – 2
�Содержание
Министерство образования и науки Российской Федерации
Федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение
высшего образования
«Алтайский государственный педагогический университет»
Г. П. Козубовская
История русской литературы
(XIX век, первая половина)
Учебно-методическое пособие
Барнаул
ФГБОУ ВО "АлтГПУ"
2015
Об издании - 1, 2, 3.
�Содержание
ББК 83.3(2=411.2)52я73
УДК 82.09(091)(075)
К592
Козубовская, Г. П.
История русской литературы (XIX век, первая половина) [Электронный ресурс] : учебнометодическое пособие / Г.П. Козубовская. – Барнаул : АлтГПУ, 2015.
Рецензент:
Р.Н. Семыкина, доктор филологических наук, профессор (ААЭП)
Основу учебно-методического пособия составляет учебно-методический комплекс, включающий в себя
организацию самостоятельной работы студентов по освоению одной из наиболее сложных дисциплин
– «История русской литературы (XIX век, первая половина)». Система самостоятельной работы
студентов нацелена на формирование профессиональных компетенций, отвечающих ФГОС3+.
Учебно-методическоое пособие предназначено для студентов-филологов, обучающихся по
направлению подготовки бакалавров 44.03.01. «Педагогическое образование» по профилю подготовки
«Русский язык».
Рекомендовано к изданию редакционно-издательским советом АлтГПУ 24.09.2015 г.
Текстовое (символьное) электронное издание.
Системные требования:
Intel Celeron 2 ГГц ; ОЗУ 512 Мб ; Windows XP/Vista/7/8 ; SVGA монитор с разрешением 1024х768.
Об издании - 1, 2, 3.
�Содержание
Электронное издание создано при использовании программного обеспечения Sunrav BookOffice.
Объём издания - 31 910 КБ.
Дата подписания к использованию: 22.12.2015
Федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение высшего образования
«Алтайский государственный педагогический университет» (ФГБОУ ВО «АлтГПУ»)
ул. Молодежная, 55, г. Барнаул, 656031
Тел. (385-2) 36-82-71, факс (385-2) 24-18-72
е-mail: rector@altspu.ru, http://www.altspu.ru
Об издании - 1, 2, 3.
�Содержание
Содержание
Введение
Русская литература XIX ВЕКА. Программа.
Художественные тексты для обязательного чтения
Учебная литература
Учебники и учебные пособия
Библиографические указатели
Критические статьи
Критика ХХ века о русской литературе XIX века
Научная литература
Научные и критические работы об отдельных авторах
Справочные издания
Самостоятельная работа студентов и принципы ее организации
Рекомендации по работе над курсом
Работа с научной литературой
Практические занятия
Занятие № 1. Романтические жанровые модели В. А. Жуковского: баллада «Светлана»
Занятие № 2. Лирика А. С. Пушкина 30-х гг. (Зимнедорожный цикл)
Занятие № 3. «Евгений Онегин» Пушкина как роман Жизни
Занятие № 4. Проза Пушкина: «Повести Белкина»
Занятие № 5. Демонология Н.В. Гоголя
Занятие № 6. «Петербургские повести» Н.В. Гоголя: жанровый аспект
Занятие № 7. Мотив сна в лирике Лермонтова
Занятие № 8. Психологизм романа М. Ю. Лермонтова
Занятие № 9. «Русская поэзия середины века»
Занятие № 10. Поэзия А. Фета в историко-культурном контексте
Занятие № 11. Романная поэтика И.С. Тургенева
Внеаудиторная самостоятельная работа студентов
Тема I. Романтизм
Тема II. В. А. Жуковский
Тема III. И.А. Крылов
�Содержание
Тема IV. А. С. Пушкин
Тема V. Н. В. Гоголь
Тема VI. М. Ю. Лермонтов
Тема VII. Русская драматургия XIX века
Тема VIII. Творчество И. С. Тургенева
Контрольные точки
Контрольная точка № 1 (домашняя). Анализ лирического произведения А. С. Пушкина
Контрольная точка № 2. Контрольная работа в форме мини-исследования о творчестве А. С.
Пушкина
Контрольная точка № 3. Н. В. Гоголь в научном контексте. Анализ научной литературы
Контрольная точка № 4. Итоговый тест
Образцы тестовых заданий
Тест: Романтизм
Аналитический тест
Примерный перечень вопросов к экзамену
Приложения
Приложение 1. Терминологический cловарь
Приложение 2. Материалы к изучению биографии писателя
Приложение 3. Комментарий как научная проблема
Приложение 4. Методологические подходы к изучению русской литературы
Приложение 5. Материалы для анализа кинотекста
�Содержание
Введение
Девятнадцатый век – особое звено историко-культурного процесса, когда нация в процессе своего
самосознания создала высшие творения человеческого духа, не утратившие своего обаяния до сих пор
и остающиеся загадкой для последующих веков.
Курс русской литературы XIX века – один из самых значительных и сложных в вузовской системе
обучения как по объему охваченного материала (это вековой путь развития русской литературы
«золотого века»), так и по характеру произведений (русская классика представляет собой вершинные
достижения художественности). Кроме того, этот курс важен и в плане профессионализации: он почти
в полном объеме включается в школьные программы по литературе.
Изучение этого курса совпадает с периодом психологического и эстетического «взросления» студентов,
их интеллектуальной, нравственной и профессиональной готовности к работе в школе: материал
именно этого курса в максимальной степени способствует формированию филологического мышления
и эстетического вкуса.
Концепция курса отражена в Программе.
Периодизация курса строится по эстетическому принципу, с учетом закономерностей историкокультурного процесса в целом; периоды развития литературы представлены в их специфике и в то же
время как фрагменты общекультурного процесса. В изучении дисциплины доминирует интеграция
литературоведения и культурологии, литература рассматривается как часть культуры и как вторая
реальность, обладающая определенной структурой и подчиняющаяся определенным закономерностям,
как модель мира и в то же время как текст.
В изучении курса принципы академического литературоведения сочетаются с подходами
исторической и теоретической поэтик; литературный процесс предстает как живое, диалектическое
единство и в то же время как целостная структура, в смене жанровых форм, художественных методов,
стилей и т.д. Структура историко-культурного процесса осмысляется в ее сложности и
неоднозначности, с учетом теоретических наработок ученых рубежа XX–XIX вв. Культура осмыслена
как целостная структура, в единстве высоких образцов и массовой литературы, беллетристики,
писатели-классики изучаются параллельно с писателями «второго плана», литературные репутации – в
историко-культурной перспективе, в их формировании и смене и т.д. Так формируется представление о
целостной картине историко-культурного процесса.
Вопреки различным концепциям о «смерти автора», в изучении русской классики предлагается
опираться на такую важнейшую литературоведческую категорию, как Автор (творец-художник-демиург
художественного мира, как личность и творческая индивидуальность и т.д.).
Творчество русских классиков предлагается рассматривать, с одной стороны, в историко-культурной
перспективе с учетом многообразия контекстов (биографического, идеологического, философского,
историко-культурного, эстетического и т.д.), в аспекте историко-функционального подхода (в
осмыслении произведений читательской аудиторией, критикой и литературоведением).
«Переживание» классики как современности получает смысл при обозначении смежных связей с
другими видами искусств, в частности, с театром и кино: рецензирование спектаклей и экранизаций
классики формирует «личностный» аспект знаний, обозначается специфика гуманитарного знания (не
столько познание, сколько «понимание»).
�Содержание
«Традиционное»
в
подходах
(типология,
компаративизм,
генезис)
«уживается»
с
«современным» (структурно-семиотическим, мифологическим, историко-культурным и др.). Уделяется
внимание духовному контексту русской литературы и ее бытию в духовном пространстве русской
культуры.
Обзоры, направленные на рассмотрение неких целостных единств, присущих эпохе (например,
«Поэты пушкинской поры»), нацелены на выявление диалектики общего и индивидуального, «своего»
и «чужого». Материал, осмысленный в типологическом ключе, формирует логическое мышление
студента, приучая к систематизации.
В основе концепции курса – многообразие и динамика жанровых форм. Поэтому отбор материала
подчинен задаче охвата самых разнообразных жанров: лирических (элегия, послание, отрывок,
пограничных – баллада); эпических (рассказ, новелла, повесть, роман); драматических (комедия, драма,
трагедия), изучение которых опирается на последние достижения отечественного и зарубежного
литературоведения.
Осмысляя художественное произведение как целостность в соответствии с представлениями о
классических образцах, предложено обращать внимание на содержательную форму, реализующую
авторскую концепцию. В каждой теме обозначается круг теоретических понятий, формирующих
художественный мир и поэтик писателя. В качестве основных параметров художественной картины
мира выделены хронотоп, вещный мир, система оппозиций и т.д. Помимо форм выражения
авторского сознания, специфики жанровых моделей и трансформации жанровых форм при единстве
жанровой доминанты, особое внимание уделяется Слову (авторская концепция Слова, его место в
духовной культуре и его функции, в частности, специфика порождения текста – «прорастание» или
«явление» мира в слове), и также последующим рефлексиям о Слове в критике и литературоведении.
Студенту предлагается учитывать многообразие контекстов (от биографического и идеологического до
историко-литературного, историко-культурного, духовно-религиозного и т.д.), что реализует установку
филологической науки на точность прочтения. Органичен в изучении классики мифопоэтический
подход, учитывающий «память культуры», реализующуюся в художественных произведениях на уровне
подтекста, архетипов и т.д. В изучении художественных произведений приобретают важность теория
нарратологии, мотивный и интертекстуальный анализ.
Программу завершают списки литературы для самостоятельного изучения. Учебник, как правило,
обобщает последние научные разработки в области истории русской литературы и предлагает
определенную концепцию. Несмотря на то, что в последнее время появились хорошие учебники по
этому периоду, этого материала явно недостаточно для изучения русской литературы. Учебники
отражают взгляд на русскую литературу либо одного ученого, автора учебника, либо коллектива
единомышленников.
При обращении у учебнику следует помнить, что, во-первых, они быстро устаревают, т.к. наука не
стоит на месте, особенно в, начиная с конца XX в., когда быстрыми темпами меняются
методологические подходы. Новые методологические подходы создают возможность реинтрпретации
классики, за которыми учебники просто не поспевают. Во-вторых, учебники неравноценны по подаче
материала, особенно, если пишутся одним автором. Поэтому, помимо учебника, необходимо читать
научные источники, которые указаны в методическом пособии.
Помимо учебников и учебной литературы, списки литературы содержат библиографические и
справочные источники, литературу общего плана, необходимую для изучения курса, а также литературу
об отдельных авторах. Особо выделена критическая литература. Помимо критиков XIX в., обозначена
�Содержание
критика XX в., содержащая ценные оценки. Списки научной литературы отражают достижения
научной мысли на определенных этапах развития науки и ее современное состояние. Отказ от
«старой» литературы (хотя она иногда страдает социологизацией и идеологизацией, как, например,
неокторые работы Г.А. Гуковского, содержащие блестящий анализ) может исказить представление о
смене научных парадигм, о движении научной мысли, развивающейся в диалоге школ, направлений и
т.д. Так формируется научное мышление, в основе которого осмысление литературных фактов в
историко-литературной и историко-культурной перспективе, в динамике.
�
Dublin Core
The Dublin Core metadata element set is common to all Omeka records, including items, files, and collections. For more information see, http://dublincore.org/documents/dces/.
Title
A name given to the resource
Козубовская, Галина Петровна
Dublin Core
The Dublin Core metadata element set is common to all Omeka records, including items, files, and collections. For more information see, http://dublincore.org/documents/dces/.
Title
A name given to the resource
История русской литературы (XIX век, первая половина)
Subject
The topic of the resource
1. Литературоведение. 2. Русская литература XIX в. — 19 в. 1-я пол. 3. история русской литературы. 4. русская драматургия. 5. художественные тексты. 6. русская лирика. 7. русская поэзия. 8. русские писатели. 9. русские поэты. 10. русская литературная критика.
Description
An account of the resource
История русской литературы (XIX век, первая половина) [Электронный ресурс] : учебно-методическое пособие / Г. П. Козубовская ; Алтайский государственный педагогический университет. — 1 компьютерный файл (pdf; 32.4 MB). — Барнаул : АлтГПУ, 2015. — 354 с.
Основу учебно-методического пособия составляет учебно-методический комплекс, включающий в себя организацию самостоятельной работы студентов по освоению одной из наиболее сложных дисциплин– «История русской литературы (XIX век, первая половина)». Система самостоятельной работы студентов нацелена на формирование профессиональных компетенций, отвечающих ФГОС3+.Учебно-методическое пособие предназначено для студентов-филологов, обучающихся по направлению подготовки бакалавров 44.03.01. «Педагогическое образование» по профилю подготовки «Русский язык».
Creator
An entity primarily responsible for making the resource
Козубовская, Галина Петровна
Source
A related resource from which the described resource is derived
Алтайский государственный педагогический университет, 2015
Publisher
An entity responsible for making the resource available
Алтайский государственный педагогический университет
Date
A point or period of time associated with an event in the lifecycle of the resource
22.12.2015
Rights
Information about rights held in and over the resource
©Алтайский государственный педагогический университет, 2015
Format
The file format, physical medium, or dimensions of the resource
pdf, exe
Language
A language of the resource
русский
Type
The nature or genre of the resource
Учебно-методическое пособие
Identifier
An unambiguous reference to the resource within a given context
<a href="http://library.altspu.ru/dc/exe/kozybovska.exe">http://library.altspu.ru/dc/exe/kozybovska.exe</a><br /><a href="http://library.altspu.ru/dc/pdf/kozybovska.pdf">http://library.altspu.ru/dc/pdf/kozybovska.pdf</a>
история русской литературы
Литературоведение
русская драматургия
русская лирика
Русская литература XIX в.
русская литературная критика
русская поэзия
русские писатели
русские поэты
художественные тексты